Кукушата А. Приставкин

17 глава

Кто-то потянул меня за штанину. Я дрыгнул ногой, посмотрел вниз: там стоял Хвостик! Стоял и лыбился, как на картинке Буратино, рот баранкой до ушей, глаза сияют от радости. Я даже ахнул про себя. Но вслух не произнес ни словечка: опасно. Народ расшевеливался, поднимал головы, уже как бы не спал, а додремывал. Я соскользнул с полки от Сандры и, заталкивая младшего Кукушкина за вещи, прошипел в ухо: - А ты откуда? Не успел выскочить? Да? Хвостик радостно закивал. Громким шепотом пересказал, как он спрятался от неповоротливой проводницы под лавку, как она его там шарила, а он сидел не дыша, а когда она побежала к выходу, то поезд уже тронулся, а окно заело и не открывалось. И Мотя за стеклом лишь махнул рукой: мол, езжай, раз так вышло. - Серый! А Серый! - звенел на ухо комариком Хвостик. - Я с вами буду, да? Я увижу Москву? Да? Я кивнул и огляделся, мне показалось, что кто-то рядом шевельнулся и приоткрыл глаза. - Серый! Смотри, что у меня! - он разжал кулак и показал кусок сухаря. Я сделал знак молчать, хотя сухарь, это, конечно, неплохо. Небось, нашел под лавкой. Беда лишь, что для троих это не еда. Как не еда и свеколка, в кармане у Сандры, которую мы с собой захватили. Вот Сандра проснется, да и вагон перестанет дрыхнуть, мы займемся делом. - Ешь и помалкивай! - сказал я Хвостику одними губами. - А лучше, если ты уберешься к себе обратно под лавку! Надо будет, позовем! Хвостик кивнул и исчез. А я на всякий случай прицельно оглядел пассажиров, чтобы на будущее решить, кто тут для нас опасен. Опыт, добытый собственной шкурой, подсказывал, что совсем безопасных людей не бывает. Сейчас вроде бы мирен, спит, а задень нечаянно, враз зубы покажет. Да весь мир, как ни крути, делится на нас, «спецов», и на них, всех остальных. Остальные разные: добрые и злые, энергичные и ленивые, или военные, или доходяги... Но опасаться надо всех! Вот и тут: опасна проводница, она на службе; опасен военный с вещмешком, он сильней остальных; опасны старички, они пужливы, стерегутся жулья и в каждом его видят! По той же причине опасна и женщина с детишками... Так оценив обстановку, я забрался обратно к Сандре на полку и стал ждать. Не заметил, как уснул, сказалась бессонная ночь перед посадкой, и сразу увидел Москву, множество длинных бараков, выстроенных в ряд, а на них крупными буквами слова: «СТОЛИЦА ПРИВЕТСТВУЕТ КУКУШАТ! ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ДОРОГИЕ БЕСПРИЗОРНЫЕ!» На перроне духовой оркестр яростно наяривает «Мурку», множество людей с флажками, с транспарантами, даже с цветами. Нас узнают, кричат «Ура!», бросаются к вагонным дверям, отталкивая друг друга. Но вдруг люди расступаются и откуда-то из-за их спин появляется в хрустящей форме, в сапожках, надраенных до блеска, в новой форменной фуражке Наполеончик. А следом за ним хвостом наши голятвинские: Чушка, Уж, Козел, Туся, Помидор, косорылый сторож и другие. Я вижу, как сжимается, будто от удара, Хвостик и как отливает кровь на лице Сандры, да и у меня самого сердце куда-то падает, от страха мною овладевают неподвижность и немота. Бежать бы, но никуда не убежишь: сзади нас подпирает проводница, а впереди плотной стеной осаждает толпа. - Серый! А Серый! - кричит сквозь шум Хвостик, задирая ко мне испуганное лицо. - Смываемся! А то возьмут! И правда, идут так, будто уже на ходу нас судят, а лица у всех непреклонно-решительные, гневно обвиняющие. Наполеончик властным движением руки убирает шум. Будто он тут главный, а митинг лично для него устроен. - Ну, а вы к кому приехали? - спрашивает, оглядывая нас, обшаривая, быстрым профессиональным взглядом сверху вниз. Хвостик молчит, а Сандра в сильном волнении оборачивается ко мне, ищет защиты; я вижу, как дрожит у нее щека, а глаза наполняются слезами. Я отвечаю за себя и за Хвостика с Сандрой: - Мы приехали к товарищу Сталину! Он, между прочим, нас ждет! - А тут мы за него, - произносит с легкой усмешкой Наполеончик и, сняв фуражку, любуется на околышек и на зеркальный лаковый козырек. Для пущего блеска он дышит на него, вытягивая трубочкой губы, и надраивает суконным рукавом. Потом поднимает на нас всевидящие стального цвета глаза. - Мы тут за товарища Сталина! Разве не понятно, что говорю? Сандра беспокойно дергается и опять смотрит на меня. Слезы текут по ее лицу и капают с подбородка. Я вижу, как она хочет сказать: «Не соглашайся! Нам нужен товарищ Сталин, а не он! Не он! Он нам вовсе не нужен! Он обязательно наврет!» - Нам нужен товарищ Сталин! - повторяю я, хотя начинаю понимать, что дело наше проиграно. Еще раньше это поняли встречающие: толпа растаяла, а может, ее убрали или куда засадили. - А зачем он вам? - интересуется Наполеончик, теперь он рассматривает свои сапоги, начищенные до блеска, сперва один, потом другой. - Товарищ Сталин-то зачем? - Надо! Надо! - кричит, осмелев, Хвостик, но спиной жмется на всякий случай ко мне. - А вас я узнал! Вы просто легавый! Да! Да! Да! - Он меня узнал! - хмыкает удовлетворенно Наполеончик, оборачиваясь к свите, ближе всех стоит Чушка и понимающе лыбится, глядя в землю. - А я такой, что меня нельзя не узнать! Я на картине Герасимова во весь рост изображен, два на три метра. Мы с товарищем Сталиным во время прогулки на Кремлевской стене! Кто не видел, можете в Третьяковке посмотреть! Там одно сукно, ого-го-го, как написано! И сапоги не хуже блестят! - Серый! Не верь ему! Не верь! Я знаю, там на картине вовсе не он, а товарищ Ворошилов изображен! А его там нет! Нет! - кричит мне Хвостик из последних сил. - Я и не верю, - говорю я. - Я сам у товарища Сталина спрошу. - Он спросит! - качает головой Наполеончмк и снова оборачивается к Чушке, который ему кивает. - Он спросит! - и вдруг зычно, словно на плацу, кричит: - Я те-е спро-шу! Ты за-ч-че-е-м в Москву приехал? К Сталину, гению всех народов, лучшему другу советских милиционеров! А пачпорт у тебя есть? Краснокожая из штанин паспортина? К Сталину в Москву беспачпортных не пущают! Я вас сразу узнал: вы режимные, из «спеца», по вас в Москве Таганка плачет! Пересылка по вас плачет! И все магаданские лагеря! - Серый! - кричит в отчаянии Хвостик и дергает меня за рубаху. - Он думает, у нас документов нет! А у нас есть документы! Скажи ему: у нас есть, есть! Я спохватываюсь, торопливо ощупываю грудь. Но пусто под рубахой, потому что самые отъявленные жулики-милиционеры успели у меня все наше богатство в виде Истории и документов стянуть! Оттого и скалятся рожи сытые, московские, что уверены, у нас, «спецовских», ничего своего нет! И документов нет! И Истории своей нет! Мы родом из корзины! Я в страхе просыпаюсь, ощущая напоследок, как мой голос вязнет в глухоте окружающих, я пытаюсь кричать, но уже и самого себя не слышу: «Документы! Документы! Документы!» Зато въяве снизу доносятся голоса, требующие документы. Я смотрю на Сандру, она уже не спит, тревожно прислушивается. Высовываюсь, но едва-едва, краем глазка и вижу солдат с повязками, они проверяют бумаги у военного с вещмешком, у старичков тоже проверяют, и у женщин с детьми. Потом они задирают головы и торопливо окидывают взглядом полки и нас, торчащих наверху. Конечно, они видят нас, но ничего не спрашивают и уходят. Ясно, это не легавые, и мы их не интересуем. Я говорю, чтобы успокоить Сандру: - Видишь, - будто она может знать о моем кошмарном сне с Наполеончиком. - Никаких пачпортов для Москвы и не требуется! Зря пугали! Но сам торопливо ощупываю рубашку: слава Богу! Книга с документами на месте!