Кукушата А. Приставкин

40 глава

Дом у Чушки был темен, ворота закрыты. Но уж тут-то мы были как у себя дома и всё знали! Самый ловкий из первых добежавших перемахнул через забор и, несмотря на собаку, которая нас облаяла, отодвинул тяжелый засов-бревно, и мы, как висели снаружи на воротах, так и въехали на них к Чушке во двор с криками «ура!». Но собака Чушки, хоть и невелика, но была уж слишком голосиста, и не умолкала, и не хотела никак понимать, что ее власть и власть ее хозяина кончилась. Мы дали ей доской по голове! Может, в другой раз и пожалели бы такого глупого кабысдоха, но Чушкина собака была ненавистна нам, как и ее хозяин. Один норов, один характер: облаять и побольней укусить! Тут выскочила на крики Чушкина мать. Стоя на крыльце и не видя никого в темноте, но расслышав, что это пришли «спецовские», она по старой привычке нас обругала, назвав «скверной», и «заразой», и прочими словами, и приказала тише себя вести. - Заткните старую дуру! - сказал кто-то в темноте, и тут же к ней подскочили несколько ребят, заткнули ей рот ее собственным передником и, как она ни сопротивлялась, отвели и заперли в сарай. Пусть не гавкает, сука такая. Надо бы ее в собачью конуру посадить, поскольку она, сучка, и тявкала, и измывалась над нами, да кто-то с сожалением сказал, что она туда ну никак не влезет! Чушку мы нашли в доме, он дрых на широкой железной кровати под ватным лоскутным одеялом, а на столе посреди комнаты стояли и валялись всякие бутылки и огрызки, видать, тут попировали от пуза в счет нашей славы земляки-голяки. Мы окружили кровать, но на всякий случай в лицо Чушке головешкой посветили, чтобы не ошибиться, как кто-то выразился, и не спутать, и не принять какую-нибудь из его свиней за него самого! На наши голоса он отреагировал так: расщепил свои узкие глаза, матюгнулся и снова закрыл. Мы лишь расслышали до боли родное словцо: «В зону!» Видать, спьяну Чушке привиделось, что это мы пришли к нему во сне. Тут все подхватили: - Он просится в зону! В зону! - Тащи его в зону! Во двор! - А как? Его не допрешь! - Тогда вяжи к кровати! Нашли веревку, прикрутили к кровати и так вместе с кроватью выволокли во двор, где к этому времени полыхал костер из Чушкиных вещей. Пока тащили, он-таки проснулся, но ничего не мог понять и хрипло просил дать ему пить. - Счас! - ответили ему весело. - И накормим, и напоим! Кровать поставили наискось на попа, так что Чушка на ней стал стоймя, прикрученный веревками. Это для того, чтобы всем его видеть. И чтобы он видел нас. А уже по тому, как он жмурился и моргал, можно было понять: он медленно трезвеет и начинает нас различать. - Чушка! - крикнул ему Бесик прямо в лицо. - Слушай, Чушка! Где Корешок? Где его схоронили? Ну? Чушка выругался и послал нас подальше. Нет, не зря он работал в лагерях, закалка у него была крепкой. Даже слишком крепкой. Шахтер поднес головешку к его лицу, но вовсе не для того, чтобы поджечь. Он хотел заглянуть ему в глаза. Но Чушка плюнул на головешку и рявкнул: - Ублюдки! Недоразвитые! Цуцики! Говноеды! Я всех вас в зону! Всех к вышке... У меня... Всех! Бесик достал гирю и, взвешивая ее на ладони, предложил: - Хотите, я ему блин из рожи сделаю? Чтобы замолчал? - Не надо, - сказал Мотя. - Он тогда не увидит ничего. И тут «спецы» приволокли поросенка. Поросята у него были в сарае за домом - оттуда теперь неслись визг и крики. - Бросай в костер, - приказал Мотя. - Так он сбежит! - Ноги проволокой скрути! Поросенка, несмотря на оглушительный визг, связали проволокой и бросили в огонь. Запахло щетиной, бешеный визг поднялся до неба. Чушка закрыл глаза. Но уже тащили второго и третьего... - Чушка! - проорали ему в ухо, в одно Бесик, а в другое Сверчок. - Чуш-ка-а! Где наш Корешок! Отвечай! - Там, где вы, выродки, скоро все будете! - выкрикнул он, жмурясь от огня и от мельтешения перед ним наших возбужденных рож. Лицо Чушки побагровело и стало лилово-красным, как кусок мяса. Вот бы теперь на эту рожу нацепить его же ворованные золотые очки! Жопа в очках! Но нам не до этого было. Мы таскали и таскали из дома что ни попадя: и стулья, и коврики, и посуду, и даже самовар, - и все это кидали в огонь. А другие волокли свиней, орущих, как наш брат «спец» на базаре, когда его бьют. Их бросали живьем в самый жар. Визжали они, конечно, так, что нас не было слышно, я думаю, все Голяки слышали этот визг. Но нас это, как говорят, не колыхало. Нам надо, чтобы слышал Чушка! И слышал, и видел, как гибнет его свиное царство и как они ему, своему свиному Богу, его величеству главному свинье, орут о своем спасении! Ясно, все свиньи не стоили мизинца нашего Корешка! Но наша месть, мы считали, была самая громкая! Громче, наверное, не бывает. А когда огонь стал спадать, мы вытащили обугленных свиней из костра и на глазах Чушки стали их раздирать и жрать, вот это был пир! Пир в память Сеньки Корешка. Он уже теперь никогда не нажрется, потому что умер он голодным. Шахтер извлек одну из свиных голов, этакое черное хрюкало с открытой пастью, и сунул мордой в морду Чушке. - Жри сам себя, свиное рыло! Целуй свой образ! Чушка замотал головой и вдруг всхлипнул. Неужто проняло? Но это он просто обжегся. Мы подули на свинью и подули на Чушку. - Жри, гад! - приказали. - Тебе не привыкать, ты за нас всегда жрал! Так теперь жри за Сеньку, который навсегда голодный! Ну? Хавай, кому говорят! А то силой затолкаем! Тут кровать опустили так, чтобы можно было Чушке пихать свиное рыло прямо в рот, что и делала Сандра, причем очень старательно. А ей помогал Хвостик. - Чушка! Ты жри! А то мы уйдем, будешь тогда голодный! - объяснял он. Кто-то догадался, притащил недопитую бутыль самогонки со стола, остатки ихнего пира. Прямо из горла стали лить Чушке в горло, и пошло... Он с жадностью пил и пил, пока не откинулся... Тут и свиного уха откусил, что дали в рот... А мы, хоть и рвали свиней на куски, вымазавшись до волос в саже, но смотрели Чушке в лицо, наслаждаясь и свиньями, и его свиной рожей. Мы видели, как он, захмелев, медленно жевал кусок уха, и снова крикнули: - Чушка! Где наш Корешок? Где его закопали? Но он уже нас не слышал, не отвечал. Он вдруг стал похрапывать, а когда мы попытались его будить, хлопая свиной ляжкой по щекам, как маленький, завизжал, захрюкал, будто, и правда, превратился в поросенка. Хвостик заглянул ему в открытый рот, вынул недожеванное ухо и спросил: - А может, Чушку тоже пора закоптить? Мы посмотрели на Хвостика и переглянулись. Но вдруг закричала из сарая Чушкина мать, у которой изо рта выпал передник. - Выродки! - орала она и ломилась, прогибая хлипкую дверь. - Вы за все ответите! И за животных, и за моего сына! Я всех вас знаю! Всех отправлю по этапу! В Сибирь! - Заткните старую дуру, - приказал Мотя, но нисколько не сердясь, а даже с какой-то зловещей веселостью. Он обвел нас глазами, вымазанных в свином жире, в саже, еще жующих свиное сладкое мясо. - А кто у нас следующий? Тут уж мы в один голос заревели, называя кто кого: - Наполеончик! - Повариха и Филипп! - Уж - директор к тому ж! - Очковая змея! - Коз-зе-ел! - «Красный паровоз!» - Помидор! - Сиволап! При упоминании Козла Сандра громко замычала и по казала руками, что она готова бежать к нему на расправу. - До всех доберемся, - пообещал спокойно Мотя, глядя на Сандру. - И до Козла доберемся. Не бойся. Пировать так пировать! Если бы Сенька Корешок видел нас оттуда, он очень бы нас одобрил, правда? Мы бросили Чушку в его кровати, привязанным во дворе, и стали выходить на улицу. Кто-то из «спецов» волок за собой обгорелого поросенка и бутыль с недопитой сивухой. Мы, кажись, разбудили кой-кого из соседей. Было видно, как из окошек, не зажигая света, выглядывали, а кто-то даже прокричал угрозу, какую именно, мы не разобрали. Туда, на голос, мы швырнули несколько камней и вмиг их успокоили. Даже окна захлопнулись. - А чево, - сказал Шахтер. - Уж один раз в жизни и пошуметь нельзя? Пущай знают, что мы тут... что мы существуем... У нас тоже этот... Как его... Голос... - Сегодня наш голос! Наш! - закричал «спецы». - Сверчок! Где Сверчок! Голоси давай! Пусть поселковые крысы слышат! Сверчок с разбойным присвистом завел: Стукнем х... по забору, Чтобы не было щелей! Спите матери спо-кой-но, Проживем без ма-те-рей! Все разом подхватили, аж звон в ушах пошел: Эх, раз! Еще раз! Еще много, много раз!