Кукушата А. Приставкин

32 глава

По дороге в школу Мотя меня спросил: - Ты Корешка не видел? - Вчера, - сказал я. - А сегодня я и тебя не разберу... Почему-то в глазах плывет. Я хотел еще спросить: «Как же ты его потерял?», - но не решился. Мотя и так был расстроен. На уроке Ужа, когда тот затеял читать своего Сабонеева под названием «Рыбы России. Жизнь и ловля (уженье) наших пресноводных рыб», Мотя поднял руку: - А вопрос можно... Иван Иваныч? Уж оторвался от книги. - О чем вопрос, Кукушкин? - он нас не помнит, но на всякий случай, чтобы не ошибиться, называет Кукушкиными. И, в общем, не ошибается. - О военном деле. Это так у нас урок называется: «Военное дело». - Если по существу... - По существу, Иван Иваныч. Вот в позапрошлом году мы ходили на стрельбище... учились стрелять! - Ну? - нетерпеливо сказал Уж. - А там вместо мишеней портреты врагов народа. - Чьи? Чьи портреты? - переспросил Уж, напрягаясь. Если бы он не стал спрашивать: «Чьи портреты», - может, Мотя и проглотил бы их имена, и все прошло бы спокойно. Но Уж, как у нас говорят, сам подставился. И Мотя тут же назвал предателей: Тухачевского, Блюхера, Ежова... Кого-то еще. - А я стрелял в Ежова! - крикнул громко Бесик. - А я в Блюхера! - А я в Берию! - Врешь! Берия пока не изменник! - А кто же изменник? Лысый, в очках! - Может, Тимошенко? - А Тимошенко разве изменник? - Ну, их там, правда, много было... В нашем классе каждому дали по изменнику. - Их не было! - спохватившись, быстро сказал директор. - Предателей не было? - Не было! - Но мы же стреляли, Иван Иваныч... Значит, были... - Были... - в панике произнес он. - Но нам ничего не известно! - Вот я и хотел узнать, - настаивал Мотя, - что же известно? Где они сейчас? - Нигде, - ответил Уж и мельком посмотрел на дверь. - А их семьи где? У них же остались семьи? - Не было семей... Ничего у них не было! - И детей не было? - И детей не было! Никого не было! - Ужа прямо-таки корчило от Мотиных вопросов. Он отвечал, а сам не сводил глаз с дверей, будто оттуда ждал помощи, а она не приходила. А я вдруг подумал, что Мотя раньше таких вопросов не задавал. Он до нашего возвращения из Москвы был другой. Еще до вчерашнего дня рождения. Это его какая-то муха-цеце укусила. - Значит, детей у них не было? - Мотя бил в одну точку, как из винтовки на стрельбище. - Они все бездетные были? Или больные? - Не помню! Не знаю! Ничего, ничего не было! - взволнованно бормотал Уж, сжимаясь, как от удара. - Это все ужасно! Ужасно! Не надо об этом! На лице Ужа и точно застыл непробиваемый ужас. Даже стало его жалко. Мотя это понял и сел. - Они как сговорились, - произнес он, повернувшись ко мне, но тихо, шепотом. - Кукушкина твоя говорит: «Не ищите, их нет...» И Чушка долдонит, что никого не было. И этот, сам же слышал: «Их, - говорит, - вообще не было!» А если их не было и никого до нас не было, то нас не было и подавно! - и с каким-то несвойственным ему остервенением Мотя добавил: - Тебя тоже, Егоров, не было! Хотя ты и рождение празднуешь! - Мотя сказал и опомнился, оглядывая класс. - Но где же наш Корешок? Может, и его тоже никогда не было? - Вчера... был, - буркнул позади нас Шахтер, слышавший, наверное, все, что шептал Мотя. - А ночью его не было. - Может, там остался? - Но он же не пил? - Не знаю... все канючил... на горло жаловался... Мне показалось, что он раньше нас попал домой. - Или в лазарет? - Или в карцер? - Или в милицию? После урока мы с Мотей заглядывали на станцию, рискуя опоздать на обед. Со стороны ресторана мы не пошли. Не решились пойти. Это вчерась мы были тут как хозяева и ходили, где хотели! Хоть на голове. А сегодня мы для них опять шантрапа, могут запросто погнать взашей! Как часто гнали! Мы зашли со стороны подвала, спустились по знакомой мне лестнице и увидели повариху. Как и в прошлый раз, она стояла к нам спиной и что-то жевала. Мне вдруг тоже захотелось есть. Надо бы вчера, как некоторые запасливые «спецы», винегрета в карман напихать, тогда бы сегодня не пришлось самому себе завидовать. А то показали нам жратву ведрами, а мы, придурки, сразу и разомлели, ах, как много! Ах, коммунизм! Теперь-то мы на всю жизнь нажремся! А на всю жизнь не нажрешься, с детства известно. Это все промелькнуло в уме, пока я смотрел на жующую повариху. На этот раз она сама услышала шаги, повернулась. Сразу сказала: - Именинник явился! А мы-то вчера искали, искали... А за тобой, между прочим, должок... Мой дружок! И при этом почему-то сурово посмотрела на Мотю, считая, наверное, что он пришел меня защищать. Я тоже растерянно оглянулся на Мотю, такой поворот дела застал меня врасплох. Почему-то я считал, что, отдав свою книжку, я с ними рассчитался. - Но я же вам отдал... Она меня оборвала. - Что ты отдал? - Я вам книжку отдал! - Ах, книжку! Вон твоя книжка! Можешь забрать себе на память! - и она указала на стол, где и правда среди грязной посуды никому не нужная валялась моя сберегательная книжка. Ее даже не обернули в бумагу! Мотя посмотрел на меня и быстро забрал книжку. И спрятал. - Но там деньги, - опять сказал я. Но, кажется, я уже и сам понимал, в чем дело. - Мне отец их оставил. Повариха злобно крикнула: - Вот вам деньги! - показав фигу. - Это мы-то, дураки, решили, что там деньги! Кормили и поили всю кодлу! Мотя спросил: - А разве этих денег нет? - Есть! Не про нашу честь. Вы зачем зашли-то? - сурово произнесла повариха и помахала рукой. И тут, как из-под земли, рядом с ней возник Филиппок в белом халате. Он не поздоровался, даже не кивнул, а не мигая смотрел на нас, как смотрят на стену. - Мы, в общем, зашли... Мы ищем Корешка... - пробормотал Мотя, теряясь от странного, неподвижного взгляда Филиппка. - Вы его не видели? - Кого? - поинтересовалась повариха. - Какие еще корешки? - Его Сенька зовут... - напомнил я. - Золотушный такой... Может, случайно остался... заснул или... Повариха сразу сказала: - Золотушный у нас... Случайно! - и взглянула многозначительно на Филиппка. - Ну вот, а мы обыскались, - оживился Мотя. - Мы за ним пришли. - Приходите за ним с деньгами, - ответила повариха. - За ним... Что? - нам показалось, что мы оба - Мотя и я - ослышались. Но повариха вела разговор круто, хотя голоса не повышала: - Так разве я непонятно говорю?.. Как должок принесете, так своего дружка... золотушного... получите! Я увидел, что Мотя бледнеет, но и сам я выглядел, наверное, не лучше. С нами разговаривали, как с какими-нибудь проходимцами. - Сколько мы должны? - спросил я чужим голосом. - Да все, что у тебя там в книжке. - Сто? Тыщ? - воскликнул Мотя потрясенно. Повариха опять посмотрела на Филиппка. - Думаешь это много? А вас сколько было? Да жрете вы каждый за троих... А еще с собой тащите! Потом музыка... Вы просили музыку? Я кивнул, потупясь. Мне казалось, что меня ударяют чем-то тупым по голове... Ужасно больно, а она все бьет и бьет: - ...А посуды сколько расколотили! А приборов, ложек-вилок сколько унесли! Цветы в кадке поломали... Ты вот что посчитай, тогда поймешь, что мы еще в убытке окажемся! - Но вы тогда не говорили... Повариха сильно удивилась, толкнула локтем Филиппка: - Как это не говорили? А о чем мы говорили-то? Вот тут, на этом самом месте и сказали... На всю сумму, так сказали... А ты, голубчик мой, согласился? Он же согласился, Филипп Христианович? Филиппок даже не кивнул, а продолжал нас сверлить своим застывшим взглядом. Но когда повариха вторично его толкнула в бок, он вдруг опомнился и без выражения сказал: - Гони деньги... Мерзавец! Ну? Я даже не мог ему сразу ответить грубостью, настолько был ошеломлен. Да и не обо мне, а о Корешке речь-то. Мотя об этом не забывал. Он вообще, если мог, старался кончить дело добром. Он всегда верил в добро. - Так что... Он у вас под запором? - Да, - ответила повариха уверенно. - Он у нас под запором. - И долго? - Хоть всю жизнь. - Но вы его... кормите? Повариха мудро усмехнулась. И Филиппок усмехнулся. Наверное, тут, на кухне, где все они непрерывно едят, наш вопрос показался им диковинным. - С чего это мы забесплатно станем его кормить! Нам хватит, что вас задарма накормили! - Но он же не виноват! - А кто виноват? Ты? Вот и помогай своему товарищу... раз виноватый! - Хватит болтать! - рявкнул Филиппок на повариху и вдруг двинулся на нас с угрожающим видом. - Иди-те, наглецы! Иди-те! Двигайте отсю-да! - произнес он с деловитой жестокостью. - И не приходите без денег! А то я и вас посажу! Мы растерянно отступили под его напором к лестнице, потом бросились наверх, на улицу. Нам вдруг показалось, что сейчас нас тоже запрут в этом подвале, как заперли Корешка!