Кукушата А. Приставкин

22 глава

На площади стоял автобус. Около него хлопотала в ватных брюках, похожая на колобок, баба. В бачок, прилепленный сбоку к мотору, она подложила деревянные чурбачки, подождала, пока задымит, и сказала деловито: - Вот, заправила свой самовар. Теперь можно ехать. Машина, как выяснилось, работала от дров. Она зашипела, зарычала, завыла и двинулась не очень шибко по улицам города, обгоняя людей и даже трамваи. Ребята загикали, засвистели в знак одобрения, а я из-за голов разглядел Сандру с Хвостиком, которые пролезли в самый конец автобуса и заняли одно на двоих место. Рядом со мной маячил высокий тонкошеий парень, которого все называли Бонифаций, а то еще Боней. Рыжеватый, с веселыми конопатинами, он крутил головой и всем успевал отвечать. По отрывочным репликам я понял, что тут собрали для экскурсии два подмосковных детдома: ребята не все знали друг друга, а воспитательница и подавно. Бонифаций меня спросил: - А вас, малаховских, возили на «Синюю птицу»? Я не понял, про какую птицу он спрашивает, про зоопарк, что ли, и на всякий случай ответил, что нас возили, там и синие были, и зеленые, и красные... Всякие, словом, птицы! - А нам обещали, но не повезли, - сказал Бонифаций огорченно. - У нас в томилинском такой шухер вышел... Понимаешь, подкоп обнаружился под хлеборезку, ну и Хряк пошел лютовать! Тут уж не до театра было, кого в ремеслуху выпихнули, а кого даже на Кавказ! - Хряк - директор? - с пониманием спросил я. - Директор. - А у нас Чушка! - Ну, ясно, одной породы! - кивнул Бонифаций. - А эта трофейная выставка давно уже... Некоторые из наших сами рванули, и другие собирались, так Хряк говорит... Свезите, говорит, с малаховскими, с вашими то есть, шакалами... А то они у меня туда сами сбегут... И повезли... Да вот она! Вот! - воскликнул он, указывая в окно. Тут и весь автобус возбужденно загудел, увидели впереди, справа, за широкой рекой в граните берег с площадкой, забитой всяческой военной техникой: пушками, минометами, автомашинами, танками и самоходками с крестами! Автобус забрался на огромный мост, с него площадка стала еще видней, мы резво скатились под уклон, свернули направо и въехали в огромные железные ворота, над которыми крупно золотыми буквами было начертано: «ЦПКОиО им. ГОРЬКОГО». Лишь откинулась дверь, ребятня сыпанула из автобуса и с криками «ура» бросилась ко всей этой стоящей вразброс технике. Проталкиваясь к выходу, я услышал, как баба-шофер поучала воспитательницу. Она говорила: - А ты не бежи за ими! Не бежи и не переживай! Ты вожжу им отпусти, все равно не удержишь! А как есть захочут, сами, как миленькие, придут, прибегут даже! Ты вот лучше посиди тут, а я тебе расскажу, как до войны в энтом парке я ухажерам своим свидания назначала... Ох, и резва была! Хоть и мала, но резва! Вовсю шалила! Как она там шалила, я уж не дослушал, потому что, вырвавшись на волю, понесся что есть духу вслед за остальными, боясь не успеть и пропустить главное. Хвостик и Сандра бежали за мной. С ходу пропустил я две пушечки, танк «Пантеру», так стояло на дощечке, и самоходку «Фердинанд». Тут уж, облапив и осадив кучей, шуровали детдомовские. Я выбрал себе «Тигр» - так было написано на деревянной бирке, повешенной прямо на орудийное дуло. Осмотрел и крест на башне, и пушку, и рваный стальной бок, видать, крепко жахнули из бронебойки, и полез наверх, торопясь его поскорей занять. Он мне сразу пришелся по душе. Это ничего, что в нем совсем недавно сидели проклятые фашисты и даже то, что сделали «Тигра» в проклятой Германии! Сделали против нас, против меня лично! Ну, конечно, и против Сандры, и против Хвостика! А мы победили, и значит, мы сильней, и танк теперь наш! Он мой... И я, хлопая по броне, быстро произнес: «Чур-чура, он мой! Мой! Мой!» - Серый, подожди! - кричал снизу Хвостик, я его сразу за шумом не расслышал. - Я с тобой, Серый! Он никак не мог забраться на гусеницу, срывался, падал и снова карабкался вверх, ко мне. Я подал ему руку и помахал Сандре. Она стояла на расстоянии и, приставив ладонь к глазам, снизу вверх смотрела на меня. Но смотрела без зависти, даже без интереса. Сандру занятый мной танк никак не волновал. Ее лишь волновало, чтобы мы не сверзлись обратно, наземь. Я заглянул через люк в темное нутро машины, потом спустил туда ноги и сполз, ударившись больно коленкой о какую-то железку. Но переживать было некогда, я потер ногу и огляделся: было сумрачно и остро пахло дымом, даже в глазах защипало. Я примостился на ободранном, обгорелом до скелета сиденье, стараясь представить, как тут были до меня фашисты. Как они тут сидели, как лопотали по-своему, по-фашистски, а может быть, они орали «Хайль Гитлер!», наводя свою пушку и стреляя. Сверху, в люке появилась в это время на белом небе голова Хвостика. Ничего не видя со света, он в темноту канючил: «Серый! Я к тебе!». И вдруг, не удержавшись, свалился прямо мне на голову. Не будь меня, тут бы, глупыш, и свернул себе шею! За ним и Сандра появилась. Она ни о чем не просила, а молча, упорно лезла вовнутрь, я помог ей спуститься, подставив плечо. И посадил на место наводчика к пушке. - Будешь наводчиком и стрелком, - сказал я, как командир все равно-какой. А Хвостика я просунул в самый нос к смотровой щели, чтобы наблюдал, что делается на воле, и был на шухере. Не верилось, что нас тут не прихлопнут, в этой железной коробке, и не отведут куда следует. Это ведь кому из Кукушат рассказать, не поверят: сами лазали по фашистскому «Тигру», сидели у пушки, а были бы снаряды, так и выстрелить бы могли, а может, даже поехать! Я схватился руками за два рычага, дернул их на себя, как это делает артист Крючков в одном ужасно интересном кино. - Куда двинем, братва? Я пошутил, но Хвостик, сидящий впереди, ответил так, словно мы и вправду могли двинуться: - Туда! - и указал за реку. - Куда туда? На мост? - На мост, Серый! И за мост! Там наш Кремль! - В Кремль, что ли? - В Кремль, Серый! Правь в Кремль! Только скорей! Скорей! Он нетерпеливо махнул рукой, и Сандра кивнула. Она была согласна, чтобы мы шли на Кремль! Нет, Хвостик и Сандра вовсе не играли, они были уверены, что мы сейчас ринемся по мостовой на нашем грохочущем чудище. И тогда я скомандовал: - Заводи мотор! - Есть мотор! - крикнул Хвостик. - Отпускай фрикцион! - Отпускаю, Серый! Я не знал, что такое фрикцион, но так говорили где-то в кино, когда показывали, как Крючков бьет японцев, а потом поет песню про трех танкистов: «Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой!» - Вперед, за Родину! За Сталина! - крикнул я и дернул рычаги. Наша громада дрогнула, качнулась и урча так, что уши закладывало от грохота и рева, словно сошедший с рельсов поезд, поползла по набережной. - Ура! - крикнул восторженно Хвостик, и Сандра промычала ему в тон. Впрочем, я почти не слышал их из-за шума и лязга. Приминая асфальт и чуть не зацепив стойку железных ворот на выходе, мы свернули на мост, который гулко отозвался под нашими гусеницами. - Вижу Наполеончика! - крикнул вдруг Хвостик. - Пали в него, в гада! - приказал я Сандре. Она извлекла из ящика беленький, сверкающий, как игрушка, снаряд и забила в ствол. И тут же выстрелила, закусив губу. Выстрела мы не услышали, только дрогнул стальной корпус «Тигра». - Вижу директора Чушку! - Пали в него, в гада! И Сандра опять выстрелила. Никаких сомнений не отразилось на ее лице. - Вижу Помидора и Ужа! - Пали... - Вижу Козла возле вокзала! Тут мне и командовать не пришлось: Сандра выпустила сразу три штуки, снаряд за снарядом! Ее лицо побелело в этот миг. - Вижу Тусю! - вдруг сказал Хвостик. Я не стал командовать на этот раз, а посмотрел на Сандру. Она спокойно заряжала пушку, целясь в кого-то, кто был впереди. - Не жалко? - крикнул я. Она метнула в меня взгляд, странный взгляд человека, помешанного на ненависти. Лицо ее, будто у святой на иконе, светилось в темноте. И я понял, что она убьет их всех, кто окажется на нашем пути. Но Хвостик заорал: - Эти... Легавые сторожат у Кремля! Вот тут Сандра и дала себе волю. Она посылала снаряд за снарядом, от частой пальбы стало дымно в кабине и жарко, нечем было уже дышать. Но Сандра ничего не чувствовала. Я думаю, что она бы разнесла сейчас всю Москву, если бы хватило запала! Рассекая дробящуюся под гусеницей брусчатку, мы шли напролом к чугунным литым воротам Кремля, где нас еще недавно держали как арестованных. Попробовали бы мильтоны, сверкая своими пуговицами, теперь нас прижать к стене или даже встать на нашем пути! Мы бы им всем, всем показали! Ворота отпали сами, едва мы ткнули дулом орудия. И вторые ворота, и третьи... Ишь, понаставили ворот! Тут я сказал Сандре: - Много у тебя боеприпасов? Она кивнула. - Тогда жахни по другим воротам, чтобы они тоже были открытыми! Это все-таки Кремль, а не тюрьма! Сандра покрутила ручки наводки и выстрелила! - Она дырку в стене сделала! - закричал Хвостик. - И правильно сделала! Это для наших... для «спецовских»... И всех других... Пусть лазят, сколько хотят, в гости к товарищу Сталину! И я запел: Из сотен тысяч батарей, За слезы наших матерей, За нашу Родину: огонь! Огонь! Тут мы увидели самого товарища Сталина. Лучший друг советских детей стоял на мраморной приступочке дворца и курил задумчиво трубку, вовсе не удивляясь, что мы так шумно ворвались на его территорию. Но острый с прищуром рыжеватый глаз все время следил за нашей машиной, а седой ус немного шевелился. Я осадил машину и стал карабкаться из люка. Хвостику и Сандре я велел оставаться на боевом посту. С башни, горячей от боя, я соскользнул, как с горки, и чуть не упал, приземлившись на прямые ноги. Но сразу освоился и тут же, чеканя шаг, пошел прямо к товарищу Сталину. - Товарищ Сталин! - крикнул я как можно громче. - Экипаж боевой машины, бывшей трофейной, а ныне советской, взял приступом Кремль, чтобы освободить вас от охраны легавых, которые не дают советским людям видеть и разговаривать со своим дорогим и любимым вождем! Я ждал, что товарищ Сталин, окинув в задумчивости площадь, ответит величаво, как и положено вождю, но я ошибся. Он небрежно отшвырнул на землю трубочку, как надоевшую игрушку, и шагнул ко мне, открыв для объятия руки. - Дорогой мой! - произнес, смаргивая слезу. - Дорогой мой! Дорогой... Я ведь знал, что ты приедешь! Зови остальных, всех моих друзей, всех, всех зови! Я хочу видеть, я хочу знать, как вы, дружки мои сердечные, живете? Не обижают ли вас легавые? Кормят ли вас, родных, одевают ли, обувают ли, как положено? Я махнул в сторону машины, зовя Сандру и Хвостика. И они встали рядом со мной. Тут откуда ни возьмись, появились другие вожди, которых мы знали лишь по портретам в учительской, а теперь видели наяву: Молотов, Калинин, Каганович, Ворошилов, Жданов, Микоян и еще кто-то, они все нам улыбались. Сталин нам лично их представил, а про нас сказал так: - Прошу любить и жаловать, это мои лучшие друзья из Голятвино! - при этом он лукаво улыбнулся. - Голяки... А у нас в Гори их бы звали горяки!