Кукушата А. Приставкин

23 глава

Переночевав в своем «Тигре», утречком, по холодку мы двинулись на поиски Кукушкиной. Хоть мы и дикие, из Голяков, но по адресу на документе найти-то можем. Она-то не в Кремле живет, чтобы к ней не пустили. Другое дело не очень-то хотелось к ней идти. Сам даже не знаю почему. Мешало именно то, что она тоже Кукушкина. Мы и так запутались с этой фамилией. Но я подумал и решил, что идти-то надо. Тем более что проживает она, как объяснил одноногий сторож с выставки дядя Митя, на Фрунзенской набережной, вот, через речку напротив. Как говорят, привет Кукушкиной от Кукушат. Пишите, не забывайте, наш адрес в Москве - трофейная выставка, Тигр, что с дыркой в боку, который рядом с Пантерой! Жду ответа, как соловей лета! Сторож дядя Митя такой сторож, который ничего не сторожит. Он якобы за все эти Тигры и Пантеры отвечает. А чего за них отвечать, если они - сами по себе стоят и есть не просят. А дядя Митя приспособится, сварганит костерок и варит себе хлебово в солдатском котелке да песни про себя мурлычит, мы ему ни с какого бока не помеха. Набережная, где проживала наша Кукушкина, оказалась и правда неподалеку, надо было лишь перейти огромный мост, который они тут называют «Крымским». Хотя он в Москве и река под ним тоже Москва. Шли мы, никого из прохожих ни о чем не спрашивая, чтобы не рисковать. Тот же разговорчивый сторож охотно объяснил, что за нами уже идет охота. Не за нами лично, а за всеми, потому что таких, как мы, осадивших Москву, из разных «спецов» и колоний, тут немало, и живут они не только на выставке, но в подвалах, и на чердаках, и даже в кустах, иногда прямо около Кремля, и все караулят товарища Сталина. Но менты дотумкали, приказали ловить их, то есть нас, сажать, высылать, и уже жители оповещены об особо грозящей им опасности. Причем не только милиция, но и санитарная станция, которая предупреждает о всяких там крысах, собаках и тараканах! Теперь пугают нами, что мы несем заразу, что мы грабим и даже убиваем. - А в газетах, говорят, - это дядя Митя произнес с оглядкой, - прописали о раскрытии заговора группы подростков, которая, якобы, называлась «Отомстим за родителей». Там какой-то сломанный ствол от пулемета или миномета был, подобрали на свалке под Москвой... Будто они хотели из этого ствола убить товарища Сталина! У нас на выставке таких ребят нет, мы любим и обожаем родного вождя, да ведь ментам все одно, приказали ловить, они и ловят! Как наказывал нам дядя Митя, мы ни к кому не подходили, береглись. Сами и дом нашли, и дверь, которая, конечно, оказалась забитой. Мы долго в нее стучали, аж кулаки отбили! Хотели уходить, но тут появилась женщина, странно так на нас посмотрела. Вот теперь я стал замечать, что ОНИ ВСЕ странно на нас смотрят. Кто с боязнью, кто с жалостью или со страхом, а некоторые даже с ненавистью. И при этом ОНИ отводят глаза. Эта женщина тоже странно посмотрела и тоже отвела глаза. Но, проскочив мимо, она обернулась и крикнула: - Дверь со двора! - и сразу ушла, ускорив шаг, и еще несколько раз оглянулась. Мы обошли дом, и правда, в нем оказалась еще одна дверь. Самое чудное, что она была не забита! Она открывалась, и в нее можно было войти. Теперь-то мы поняли, как в Москве ходить по домам: надо все время искать другую дверь, которая со двора, а не с улицы! Пока мы осматривались в темном подъезде, вышла старуха, она держала в руках ведро. Эта почему-то нас не испугалась, а спросила: - К кому, молодые люди? Никогда москвичи к нам так не обращались. Да и какие мы «люди», особенно тут, в Москве, по нашим немытым рожам видно. Старуха, наверное, была слепа! Хвостик сказал: - Нам в квартиру тридцать два! - Ну вот она, перед вами, - ответила старуха. - А кого нужно-то? Мешковых, Елинсонов, Кукушкиных... При этом старуха смотрела на Хвостика. - Кукушкиных, - подтвердил я. Старуха вздохнула: - К дочери моей... Так, понимаю... Алевтине Петровне... - и старуха закричала куда-то в темный коридор приоткрытой двери: - Алевтина! Пришли... Твои... Я не сразу оценил: «твои». Но старуха-то была ясновидящей, она сразу сообразила, с кем имеет дело! Из квартиры донесся глухой медленный голос: - Сколько их, мама? - Всего трое! - Ну, пусть войдут. - Войдите, - предложила старуха. - Прямо и направо... Она вас ждет. «Так уж и ждет!» - подумал я. Старуха, не выпуская из рук ведра, смотрела, как мы пробираемся мрачным коридором, и как бы не нам, а себе добавила: - Трое - это не много... Вот когда по десять приходят! Я повернулся, но не увидел ее. И опять подумал, что старуха-то нас угадала. Наверное, не мы первые! Бывали, значит, и другие Кукушкины! С такой мыслью, настраивая себя на неудачу, я ступил первым в комнату. Эта комната была загромождена мебелью, как наша трофейная выставка техникой; мебель стояла непонятно как, вкривь, вкось, так что пришлось протискиваться между шкафами и столиками в дальний угол. Там, у окна, в огромном кресле сидела НАША Кукушкина. Она показалась совсем некрупной, даже маленькой, и у нее было белое-белое лицо. Но что мне сразу понравилось: глаза не испуганные, как у всех, а вполне спокойные. Она уже знала, кто мы и чего от нее хотим. И глаз своих, я заметил, она в сторону не отвела. Она внимательно нас рассматривала, наверное, стараясь нас вспомнить. А мы, трое, вытаращились на нее, стараясь вспомнить хоть что-нибудь о ней. Ведь мы же встречались с ней в какие-то отдаленные, непонятные для нас времена... Что-то должно же в нас от нее остаться? Но ни Сандра, ни Хвостик, я по их лицам увидал, не возродили в памяти эту женщину, чье имя мы в себе, как тайну, не ведая об этом, носили всю нашу жизнь. - Ну садитесь, - произнесла она ровно. Голос ее и тут, вблизи, был медлителен и глуховат. Она больная, и голос больной. И лицо, и глаза - все у нее было больное. Теперь рядом с ней это стало еще заметней. Мы, потоптавшись, присели рядком на диван, на самый кончик, чтобы его не замарать. На таком диване мы сидели впервые, как и вообще впервые были в настоящей квартире, среди настоящей мебели. У нас в «спеце» такой мебели, конечно, нет, все привычное, казенное, из досок: лавки, табуретки, столы... А здесь шкаф, так он будто не шкаф, а дворец украшенный, и стол блестящий, словно из камня и почему-то кривоногий, а диван с белым покрывалом и высокой спинкой, а в спинке - зеркало! Пока мы озирались, женщина ждала. Потом она сказала: - Значит, Кукушкины... - и остановила взгляд на Хвостике. Что-то ожило в ее лице. - Да. Мы - Кукушкины, - ответил я, и Сандра кивнула. - Как же вас зовут? - Меня - Сергей... А ее Сандра... Ну, Шура, значит... А его имени мы не знаем. Мы зовем его Хвостик. - Правда, - похвалился Хвостик. - Меня так все зовут. - Мама! - позвала чуть громче женщина, глядя на дверь, так и оставшуюся открытой. - Мама! Поставь чай! Их же надо накормить. - Да уже поставила, - ответили из коридора. Женщина посмотрела на Сандру, на меня и вдруг спросила: - Твоя тетка приходила? Ну, чтобы я написала бумагу? - Она не тетка. - Все равно. Но я ей бумагу написала. Хотя, если честно, я и тебя не помню. Я промолчал. - Ты, возможно, не знаешь, что она разыскала каких-то твоих родственников! Я продолжал молчать. Вот, чего боялся то и случилось. Странная у меня началась жизнь! Сберегательная книжка, метрика, родственники... Егоров, который отец! И все, все одному мне! Распределить хотя бы на троих, было бы легче! Кукушкина заглянула мне в лицо и, кажется, поняла, догадалась, что меня разволновало. - Ты можешь к ним и не ходить, - произнесла. - Я их тоже не видела. Не представляю, какие они. Хотя догадываюсь. Но они знают что-то о твоем отце... Ты же о нем пришел спросить? Об Егорове? Я помедлил. Но потом решился и сказал «да». - Тогда поезжай к ним. Я тебе объясню, как их найти. - А они? - я показал на Сандру и на Хвостика. Но поправился: - А про них... вы что-нибудь помните? Женщина покачала головой и устало вздохнула. - Вас же было столько... Я не успевала считать, не только в лицо заглядывать... Да если бы и заглядывала! - А почему... - спросил я, напрягаясь. - Почему нас было так много? И почему... нас стали называть не по-нашему? А по-вашему? Теперь я увидел, что Сандра насторожилась, даже побледнела. И Хвостик перестал глазеть на квартиру, а уставился на Кукушкину. Женщина не ответила. Она опять посмотрела на дверь. Произнесла, не повышая голоса, в пространство: - Мама! Как у тебя с чаем? - Сейчас, - прозвучало из коридора. - Поспел, несу. И хоть мы слышали одну маму, мне вдруг показалось, что там в коридоре присутствует кто-то еще. Шаркали чьи-то ноги, поскрипывали половицы, раздавался кашель. Женщина терпеливо ждала, глядя на дверь, а мы глядели на нее.