Strange birds

12

Мама любит его, но больше, кажется, любит свои фарфоровые чашечки для сакэ. Как-то раз он разбил одну такую, а потом два дня пытался склеить. Ничего не вышло, конечно же. Ему тогда было одиннадцать, и он с чего-то решил, что лучше будет ей признаться.

Лето. И мама спала в своем гамаке на веранде. Мерно покачивалась. Вытянутая рука, откинутые на плечо волосы, которые ползли по этой руке маленькой беленькой змейкой. Он так представлял. Мама тогда еще носила длинные волосы и густо красила глаза. Даже в жару, как теперь, когда тени и тушь плыли у нее от пота. Но ему нравилось.

У нее зеленые глаза. А волосы вьются, и иногда она разрешает ему себя причесывать. Называет его своим ангелом и говорит, что любит больше жизни, щурится на солнце. Он видит крошечные капельки пота у нее над верхней губой и ему хочется ее поцеловать.

Его мама очень красивая, с самыми прекрасными на свете волосами.
Его мама носит много серебряных колец и совсем не выносит зиму. Она говорит, что ненавидит Осло и клянется, что когда-нибудь увезет отсюда своего маленького мальчика. И когда она это говорит, то похоже на то, как если бы маленькая птичка быстро-быстро что-то щебетала. Фьють-фьють-фьюить-фьююю.

Но когда он признается ей, что разбил чашку, она очень сердится, и даже бьет его по лицу рукой с красивыми серебряными кольцами. Говорит, что отец испортил его, и что он больше не может быть ее маленьким мальчиком. Он плачет конечно, и мир почти рухнул. Но вечером мама уже прежняя. Как будто ничего и не было. Он каждый день старается быть ее маленьким мальчиком, тем, кого бы она всегда любила. И он больше никогда не бил ее чашек. Но что-то изменилось с того дня, неважно и то, что в их доме теперь бьет чашки только она.

Однажды отец даже отвозит его в Пусан к бабушке с дедушкой, и он живет там почти полгода. Смотрит на темное море из окна, потому что в Пусане почти всегда дожди, а бабушка боится, что он простудится, и отец потом будет ею недоволен.

Но ему все это не интересно, он поскорее хочет вернуться домой и не понимает, что такого сделал, раз мама захотела его отослать. Чашек не разбивал, учился прилежно, ходил на скрипку, хотя она ему совсем не давалась. Маме это нравилось, в смысле скрипка, и он продолжал ходить, хоть и ненавидел этот инструмент всеми фибрами души.

Когда вернулся обратно в Сеул, у мамы уже не было длинных волос. Она больше не носила колец и не подводила глаза. Но она любила его теперь сильнее, чем прежде, а ему этого было вполне достаточно.