Чужие грехи - твоя расплата

~13~

Было то время суток, что Виталик назвал утром. Мальчик жарил яичницу, напевая себе что-то под нос. Волосы постоянно спадали ему на лицо, он попправлял их грациозным движением руки. Футболка была явно велика Виталику, держалась только на одном плече, открывая Барону вид на другое плечо, покрытое многочисленными засосами.

За этим наблюдал Юлий, облокотившись на косяк и застёгивая пуговицы рубашки.

— Ты хочешь к родителям? — Юлий сел за барную стойку, не спуская с мальчика глаз. Виталик вздрогнул от неожиданности.

— Нет.

— Ты разве не хочешь встретиться с родителями? Не верю! Неужто тебе так хорошо здесь живётся, что ты даже не хочешь вернуться к прошлой жизни? — спросил Юлий, ухмыляясь, но при этом в груди теплилась надежда, ничтожно маленькая, но невероятно яркая и сильная, способная на мгновения затмить разум и логику.

— Зачем Вы спрашиваете? Поиздеваться? — спросил Виталик спокойно, но в душе уже бушевала буря.

— Быть может и да, — раздражённо ответил мужчина. Искра надежды угасла, осталась только приввчная злоба. — Так хочешь?

— Нет. Они предали меня, отдали на издевательства Вам.

— Что ж, прекрасно! Если ты забудешь своё прошлое, то откроешь дорогу в светлое будущее.

— Нельзя жить одним днём.

— Почему же?

— Потому что... — Виталик задумался, действительно не зная, что ответить, но быстро вспомнил фразы, котопые вдалбливали в его голову учителя и родители. Он верил в эти слова когда-то, теперь они просто всплыли в памяти. — Потому что следует помнить историю, чтобы не повторять ошибок.

Виталик сел за стол и начал есть. Юлий смотрел на него, налив себе вино.

— И ты веришь в это?

— Да.

— Что ж, с такими принципами тебе будет трудно жить. — Юлий подвинул к себе поближе маленькое деревце в горшке. Виталик громко хмыкнул.

— Пойми, — продолжил Юлий, легко касаясь пальцами коры дерева, — я не отпущу тебя никогда, так что тебе будет легче не вспоминать, что было вчера.

— Жизнь всегда была для меня мучением, я же терпел! Я даже резал себе вены в двенадцать, — Виталик ненадолго замолчал, — но не мог глубоко. Больно.