ПАДАЛЬ | 18+

Вторая глава. Протяжная нота Си

С того дня кое-что в моей жизни изменилось — по утрам я перестала быть одна. Одиннадцатый учебный день — следом за ним двенадцатый. Я прихожу в школу в семь-сорок, учёба начинается в девять, везде темно и неприступно. Пауки прячутся по углам, в мути пространства сокрыты шероховатости грядущего дня. Я, как потеряшка, прибиваюсь к окнам, потому что только оттуда исходит свет — он делает меня заметной, но не совсем уязвимой.

Заметно и уязвимо — это как посмотреть. Если бы я была охотником, темнота была бы моим другом. Я была бы незаметна — а жертва уязвима. Но будь я жертвой... темнота дала бы мне всё ту же незаметность, по крайней мере для охотника. Но уязвимость мне даёт даже не моя открытость/закрытость от охотника, нет, уязвима я только потому, что сама не могу ориентироваться во тьме — и как раз это может дать охотнику преимущество.

Эта мысль ещё долго не давала мне покоя — всё грызла меня, выедала с разных сторон мое нутро, подговаривала меня рассказать её кому-нибудь. Поделиться. И вот, теперь говорю — здесь.

Оно ещё пригодится.

Я трусь возле окон, потому что мне нужно видеть улицу. Школьный двор очевидно пуст, но изредка его разрезают цветные кофточки-курточки-маечки, мелькают брюки и юбки, пестрят русые, чёрные, рыжие волосы, небрежно завязанные в хвостики, заплетённые аккуратно в косички или распущенные вовсе.

Колготками я упираюсь в лоно (надо бы подобрать другое слово) между батарейных плит. Плиты холодные, но на улице ещё тепло — ещё даже бабьего лета не было, что уж до заморозков! Минуту за минутой я пялюсь в стекло, чтобы выхватить взглядом хотя бы одну знакомую голову. Неважно, будет ли эта голова знакомая — мне важно лишь найти хоть чью-нибудь голову.

Я думаю о всяких глупых вещах, вроде того, что сегодня дождя точно не будет, что Надя, наверное, только что проснулась, и, не позавтракав, потихоньку собирается. А я жду её здесь, прижавшись коленом к батарее, опершись руками о подоконник — деревянный, настолько укреплённый тоннами краски, что слона выдержит. Или нашу физручку.

— Есть что-нибудь интересное? — доносится до меня голос, который поначалу я ошибочно принимаю за свой собственный.

Резко дёргаю головой, снизу вверх смотрю на Алексея Степановича. В руках он держит нотные тетради — зачем они ему, если ни нас, ни кого бы то ни было из первых классов он этому не обучает? Неужели припас тетради для себя?