Здесь я плачу. Потому что мне нечего рассказать о тех событиях, которые произошли ровно после моего обморока.
Первые два месяца я проходила обследования в больнице. Ничего особенного, говорила я матери, но ей непременно нужно было удостовериться в том, что я сейчас здорова и буду жива.
Школа в эти два месяца меня не сильно занимала. Я не приходила в актовый зал, потому что опаздывала к первому уроку; я не могла конкретно объяснить Наде, почему я не остаюсь на некоторых уроках после обеда.
«Мне нужно в больницу».
«Меня ждёт мама».
«Прости».
(Она сумасшедшая).
Два месяца канули в небытие, среди осколков прожитого мне тяжело найти по-настоящему важные моменты, которые можно было бы здесь показать. Я даже дневник не вела — хотя, я его никогда не вела.
И Фама моя испарилась, точно её никогда не было. Когда я попыталась объяснить маме, что это за книга (а точнее — узнать у неё, откуда она у нас взялась), мама начала отрицать всякую возможность присутствия этой «дьявольской» книги у нас дома.
Я не считала её дьявольской, хотя гравюры на страницах меня напрягали. Мне хотелось рассмотреть их внимательнее, но чувства слабости, головокружения и беспочвенного страха так просто меня не отпускали. Я словно осела в этих чувствах, зарылась в них, как в пух пыли.
За эти два месяца, что я негласно изолировалась от общества и школы в частности, я наконец смогла подумать вот о чём: почему учитель музыки так ясно выделяет меня из остальной части класса? Чем я ему приглянулась?
— Мам, — спросила я как-то, — у меня есть слух?
— Конечно, — ответила мама устало. — ты же меня слышишь.
— Да нет же, я про музыкальный слух.
— Не знаю, дочь, по-моему, ты неплохо поёшь.
Я тут же вспомнила, как завываю в душе, вспоминая мотив какой-нибудь прилипчивой песни. Воспоминания вгоняют в краску.
— Спасибо. Значит, учитель музыки мог разглядеть во мне талант?
— Да. Да, вполне.
Это в ней равнодушие говорит или сухая вера в то, что её дочь действительно способна владеть голосом? В любом случае, я тоже искренне верила в то, что голос мне подвластен, слух позволяет попадать в ноты, и только внутреннее сомнение не даёт мне стать уверенно на школьную сцену и запеть...
ВЫ ЧИТАЕТЕ
ПАДАЛЬ | 18+
RomantizmОн может быть кем угодно: самым лютым зверем, самым страшным чудовищем, самым страстным любовником и самым коварным учителем. Моим учителем. Его забавляет музыка, числами он играет в кости - его любовь прячется в веселье и играх. Его любовь прячется...