ПАДАЛЬ | 18+

Шестнадцатая глава. Она убьёт тебя во сне

Лето — лучшая пора для школьника. Когда кончается учёба, а впереди целых три месяца беззаботной жизни, когда можно выходить на улицу с рассветом, а приходить с закатом, когда солнце выжигает следы на коже и ветер шевелит прилипшие от пота волосы на висках и лбу.

Я сижу дома, мама не разрешает мне гулять ни с Надей, ни со Светой, ни с Глебом. Они и не пытаются меня куда-то позвать, если уж на то пошло — а я не хочу выходить, даже если бы мама мне разрешила. Мама заперла меня в четырёх стенах — тут только я, она и наш вымученный, изъеденный рутиной быт. Мама включает телевизор, его экран горит всполохами желтого и красного. Эти цвета согревают мою сетчатку.

Я чувствую необъяснимую тревогу, её нельзя передать словами, она не поддаётся логическому мышлению, она просто зародилась внутри моего сердца, отяжелила его на подобие гири, и лишила меня сна, аппетита, мыслей. Потеря последнего особенно болезненна — отсутствие мыслей ощущается рез-че, в многократности умноженно, словно вечная пустота поселилась в голове, продуваемой ветром.

Иногда я высовывала голову на улицу, чтобы взглянуть на тех, кто копошился внизу. Под окном похабно развалились сады, июньские цветы вылупились из земли, раскрыв цветные лепестки — каскады брызг, состоящие из алого, желтого, розового, белого. Все это чрезмерно пахнет, отчего у моей мамы слезятся глаза. Ну, это она мне так говорила.

В комнате воздух давно выела моя скорбь по тому, чего я так и не смогла понять. Какая-то часть меня откололась, выпала из души на раскалённый пол, а скорбь — утешительный мой приз — заглушила болезненную рану на месте этого скола.

Я брала книги, но скорее для того, чтобы вновь наткнуться на Фаму, а потому ничего не дочитывала, отбрасывала, как какой-то рудимент. Фама больше не приходила, и с каждым годом я лишь прочнее укреплялась в мысли, что это было сном, наваждением, дымкой. Это был морок, опутавший меня сетями, как и те Пятна, что заклеймили лицо учителя.

О нём я думала чаще всего и, если сначала моему возмущению не было предела, я порывалась рассказать всё матери, то теперь к моей всепоглощающей пустоте, к заглушенной душе прибавилось осознание, вполне конкретное — либо ничего не было, либо я всё поняла неправильно. Да что я понимала? Мысли высыхали каждый раз, когда я думала об этом.

— Стеш, иди кушать, — говорит мама через стенку, а я слышу только гул и биение своего сердца.