3: desired (удушение)

388 17 0
                                    

Ремень на шее затянут не туго — когда трахаешь Паркера пальцами — он туже, куда прекраснее, чем замыкающийся кожзам, но Старку всё сложнее ему отказывать. Да и смысла с каждым днём все меньше.

Всё могло быть не так. Не упиваться марафонным успеть-всё-и-ещё-пару-нездоровых-разов-пока-мы-ещё-живы.

Не тратить так много времени на разговоры, не обтачивать каждую мысль, пока от неё ничего не останется кроме обломанного острия, но совсем скоро ничего не останется от них.

—Ты такой хороший мальчик, — Тони широко рисует языком по бедру, задевает член подбородком, размазывает следы по нему всему, метит и покрывает щекоткой идеально уложенных волос.

Он всегда прекрасен для Питера — в идеальном до пошлости выглаженном костюме, меж складок которого приживается один и тот же парфюм не первый год — допустимая погрешность не даёт изменять привычкам.

Друг для друга они тоже в какой-то степени кажутся привычкой.

Первую неделю по младшему метался шторм. Спал чутко, открывая глаза в дымовую ночь едва не каждый час — потом сам пришёл к Старку, забрался на край кровати и долго и тревожно рассматривал край тёмного стола в углу.

Ещё пару ночей бесстрасстно пытался понять, чего от себя хочет, душу наизнанку выворачивал, сжирая побелевшими пальцами крайчатую твердь раковины.

Бегал глазами от большого зеркала до маленького увеличительного — каждый раз хотел разбить его, но не мог оторваться в созерцании отчаянно глубокого себя.

А потом привык. Поворачиваться всё ещё спиной, но уже переплетать Старковские пальцы со своими на животе.

—Кончи для меня, — тянет за ремень, уши закладывает шумом из невысказанного «ещё», — ты такой молодец.

Оргазм кружит где-то на краю и откатывает непослушным нештилем, шурша камешками из недостроенного до полного осознания ужаса.

—Я н-не могу, — ком сжимает горло похлеще ремня, а плакать нельзя — Паркер считает каждый раз, когда плачет у него в руках, и лимит самопозора давно исчерпан. Он мотает головой, сглатывая глыбу посреди горла.

—Иди ко мне.

Старк обнимает в лицо, вкладывает в ладонь край ремня. Тяни, не стесняйся.

Когда Питер начинает кашлять, старший ослабляет удавку и выцеловывает кадык.

В него отчаянно хочется выплакаться.

Ему хочется рассказать всё-всё, описать каждое своё вздрагивание и дрожать пуще прежнего, чтобы говорить без перерыва.

Старка хочется прижимать в себя так, чтобы вопросов и мыслей не оставалось вообще — чистый лист в альбоме кровавых художеств абстракционизма.

Его хочется, а, значит, так тому и быть.

Thirty-one before sunsetМесто, где живут истории. Откройте их для себя