Howl(Вопль)

prologue

Чонгук думает, что Юнги убьёт их, если застукает. Этот гамак, подвешенный между двумя шершавыми плакучими вязами, для Юнги обитель, священное место для мыслей о смысле жизни. Никто не имеет права сюда приходить, никому не дозволено сюда садиться. И если бы только Юнги увидел сейчас, с каким наслаждением Чонгук трахает здесь Тэхёна, едва не раскачиваясь в такт достаточно громких стонов, он бы попросту сошёл с ума. А потом, конечно же, прибил их к чёрту. Наверное, именно страх оказаться растерзанными Юнги, а ещё бушующий в крови адреналин и толкают Чонгука с Тэхёном на это безрассудство. Это жутко заводит.

У Тэхёна осипший от начинающейся простуды голос, его губы дрожат, а лоб наморщен, да так сильно, будто он кончает в эту самую секунду. Чонгук ухмыляется этому довольно и, с трудом не теряя голову, продолжает страстно толкаться в него – иногда слишком резко и грубо, чтобы наверняка слышать, как он вскрикивает и шумно дышит, а иногда слишком медленно, мучительно, чтобы он мычал неразборчиво и умолял не издеваться. Чонгук любит издеваться. Любит смотреть, как Тэхёна накрывает всеми эмоциями одновременно: как он злится, когда его провоцируешь, как улыбается, когда слегка кусаешь его за подбородок, и как растекается по плотному «священному» куску ткани, стоит только дать ему то, что он просит. Чонгук любит давать. Любит вбиваться в него так мощно, чтобы у обоих от таких далеко не нежных соприкосновений краснела кожа, любит впиваться в коленные чашечки ногтями, раздвигая его ноги в стороны. Любит не останавливаться. Ни за что, ни при каких условиях, как бы тот ни просил, как бы ни смотрел жалобно. Потому что у Чонгука какое-то помешательство на Тэхёне, мания. Потому что вгоняя в него член под разными углами, в разном темпе, с разной силой он думает только о том, что хочет сделать максимально хорошо ему. На себя плевать абсолютно. Приспущенные джинсы мешают сильно, футболки, особенно тэхёнова, – ещё сильнее. Чонгук оголяет его плечо с напором, делая вид, что не обращает внимания на звук рвущейся ткани, нетерпеливо целует его в шею, в ключицу и очень хочет, чтобы Тэхён перестал цепляться за него так крепко и ненасытно вжимать в себя, потому что жарко, чёрт возьми, очень жарко и дышать уже практически нечем. Заняться сексом в гамаке – самая идиотская и опасная идея, которая когда-либо посещала голову Тэхёна, но Чонгук, даже если бы очень хотел, всё равно не смог бы ему отказать: когда тэхёновы глаза загораются желанием, у Чонгука не выходит ему противостоять. И сейчас, максимально стараясь довести Тэхёна до пика, делая эти быстрые длинные рывки, от которых Тэхёну сносит крышу и которые их обоих предельно выматывают, Чонгук обещает себе не отпускать его, пока тот не устанет и, едва не отключившись, не сдастся. Для него это самая сладкая пытка. Тэхён уже затраханный донельзя – наверное, Чонгук сегодня перестарался, – его отросшие пепельные пряди слипаются на мокрых висках, а над кожей шеи выступают вены. Чонгук видит это даже в свете уличных декоративных гирлянд, неряшливо раскиданных Юнги по веткам обоих деревьев. И как же красив Тэхён, когда такой распалённый, отзывчивый на каждый поцелуй и прикосновение, когда он слёзно и предупредительно скулит, намекая Чонгуку, что пора бы ускориться, когда вслепую ищет руками его лицо, чтобы подобраться ещё ближе. Чонгуку, ощущающему его горячее дыхание рядом с ухом, приходится стиснуть зубы, чтобы не потерять контроль и не сделать ему больно. Потому что Тэхёна нельзя ранить. На нём не должно быть ни одного шрама, ни одной царапины. Он совсем не создан для боли. — Чонгук, — задыхается Тэхён, стягивая в кулаках пряди его взмокших волос. — Что? — спрашивает тот, уже не слыша практически ничего, кроме оглушающих звуков колотящегося сердца. — Чонгук. Реальность слишком тихая для таких громких воспоминаний. Чонгук открывает глаза, окидывая взглядом свою тёмную полупустую комнату, тяжело вздыхает, немного злясь из-за того, что его вытащили из такого яркого прошлого, и закидывает наверх руку, размещая голову на ладони. Стрелка настенных часов показывает десять утра, за окном бушует ветер и собирается дождь, и Чонгуку очень хотелось бы забить на свой первый день на новой работе, вот только позволить это он себе не может. К тому же вчера он пообещал Юнги, что в этот раз постарается продержаться хотя бы до конца испытательного срока. А перед Юнги нарушать свои обещания нельзя. — Сейчас встану, — отзывается он, не предпринимая никаких попыток осуществить озвученное. — Кофе на столе, — сухо бросает Намджун, испаряясь из вида раньше, чем Чонгук успевает поблагодарить его. Надо поднять себя с кровати и собраться с мыслями. Чонгуку отказывали слишком часто, иногда даже до собеседования, а если и брали, то выкидывали через пару месяцев, ссылаясь на глупейшие причины. Например, на перекрывающие всю его верхнюю часть тела татуировки, которыми «можно народ распугать», конец цитаты. Или рубцы на лице и следы от ожогов. Чонгук каждый раз искренне возмущался на тему того, как же татуировки могут помешать ему убираться или, к примеру, доставлять товары. И каждый раз получал в ответ огромное и целое ничего. Он нехотя встаёт, разглаживая ладонями смявшуюся во сне футболку, заправляет постель под подгоняющие его крики Намджуна и, наскоро умывшись в ванной комнате, плетётся на кухню, из которой тянется запах свежесваренного кофе. В помещении светло, в люстре горят все до одной лампочки, а пол, как и столешницы гарнитура, с которых убрано всё, что было раньше раскидано, блестят от чистоты. Чонгук смотрит на Намджуна, уткнувшегося в экран телефона, всё с той же благодарностью, но теперь уже за наведённый порядок, неловко топчется в паре шагов от стола и в очередной раз не понимает, почему тот с ним до сих пор возится. — Я ничего не приготовил, — хрипит Намджун, не отрываясь от телефона. — Я ничего и не хочу, — Чонгук подходит и садится рядом с ним, беря кружку в руки. — Волнуешься? — Облажаться и не получить работу уборщика? — он делает глоток кофе и опускает взгляд на стол. Со стороны Намджуна слышится усталый вздох. Чонгук хорошо выполняет любую работу, он организованный, дисциплинированный и трудолюбивый. Да, он нестандартно выглядит, да, по его лицу разбросаны шрамы от не до конца заживших ран, а во взгляде – минимум заинтересованности жизнью, но это не делает его плохим работником. Чонгук, как и все остальные покалеченные обстоятельствами люди, имеет право хотя бы на маленький шанс. — Я подвезу тебя, — по факту оповещает Намджун. — Не торопись. Я пока покурю на улице, — он выходит из-за стола и направляется на выход. — И да, Чонгук, — но неожиданно тормозит в дверном проёме и разворачивается к нему полубоком. — Ты подумал над тем, что я тебе сказал? — Я не буду с ним разговаривать, — резко меняясь в тоне, отвечает Чонгук. — Он может помочь тебе, — мягко настаивает Намджун. — Помочь? — Чонгук усмехается, вскидывая на него голову. — Кто? Мозгоправ? — Врач-психотерапевт, — поправляет тот, взглядом пытаясь до него достучаться. Вместо ответа следует молчание. Чонгук ставит перед собой кружку с недопитым кофе, отворачивается к окну, притворяясь, что очень увлечён видом серого неба, и, дождавшись, пока Намджун, не вытянувший из него и слова, закроет за собой дверь, облокачивается о стол, пряча лицо в ладонях. Ему не нужен никакой психотерапевт. Он не болен. И он не собирается никого пускать в свою голову. Там, в его воспоминаниях, живёт Тэхён. Тэхён, к которому у Чонгука, несмотря ни на что, самые светлые чувства, ради мыслей о котором он соскребает себя с кровати каждое утро. Которого всё ещё любит, как бы ни обманывал себя самого. Чонгук собирал эти воспоминания через невыносимую боль, через крики, слёзы и кровь, и он не готов делиться ими с кем бы то ни было. Он лишь хочет, чтобы его оставили в покое.