Howl(Вопль)

22

При свете, пусть и тусклом, Чонгук замечает, что на потолке уже нет тех разводов, которые были на нём раньше. Тэхён, очевидно, сделал косметический ремонт, но обстановку не поменял совершенно – тот же диван, тот же столик, тот же шкаф, та же лампа. Не квартира, а одно большое напоминание о самом счастливом периоде жизни. Чонгук без понятия, зачем думает об этом, пока внутри всё взрывается из-за принятой дозы: невозможно сконцентрироваться на чём-то одном, память упрямо напоминает о прошлом, ещё и эмоций много. Чонгук старается просто лежать и смотреть в потолок, хоть это и дико сложно – оставаться вот так, совсем неподвижно. Тэхёна он, конечно, обманул, сделав вид, что принял достаточное количество. На самом же деле прикончил только одну дорожку, однако и этого вполне хватило. В прошлый раз Чонгук не думал своей головой, когда тянул руки к купюре. Тогда он ужасно запутался, ему было нечего терять. Сейчас он боится лишиться каждого мига в объятьях Тэхёна; их у них и так было очень мало. И ему страшно от раздумий о том, что даже если они смогут остаться друг с другом, то тэхёново пристрастие всё равно всё испортит. Всё разрушит безвозвратно.

Тэхён испарился сразу, как только услышал последнюю чонгукову фразу. Но самое сильное влияние на него, по всей видимости, оказали слова «Не смей прикасаться ко мне, пока ты под кайфом», потому что другого выхода, кроме как сбежать в ванную и закрыться там, он не нашёл. Чонгук, почувствовав это на собственной шкуре, понимает, каково тому сейчас, поэтому не требует вернуться обратно. Он сам с трудом держит себя в руках. В голову лезут безумные идеи и грязные мысли, и ничто из всего этого Чонгуку не нравится. Его раздражает это возбуждение, от которого чёрт пойми как избавиться, это быстро колотящееся сердце и невообразимый тонус в мышцах, ощущая который хочется буйствовать. Даже отсутствие боли, о котором он грезит практически беспрерывно, бесит. Им опасно быть рядом сейчас. Чонгуку омерзительна мысль раствориться с Тэхёном в постели исключительно из-за того, что они оба нанюхались этой дряни. А это непременно случится, если они окажутся в одной кровати, потому что сопротивляться этому желанию, усиленному в несколько раз, будут неспособны оба. Нет ничего отвратительнее этого чувства. Нет ничего хуже, чем хотеть Тэхёна из-за потери контроля над своим разумом и телом. Чонгуку не нужна такая связь с ним. Он сыт по горло этой фальшью. Тэхёна рвёт два раза подряд, и оба этих раза, кое-как удержав трясущимися руками щётку и почистив зубы, он падает на пол ванной и, утыкаясь лбом в прижатые к груди колени, старается унять дрожь. Нет, он не заболел и не отравился. Это от нервов. От осознания того, что легче сигануть с балкона, чем разорвать эту зависимость. Легче умереть, потому что только так можно уберечь Чонгука от последствий. Тэхёну нужна не мотивация и уж точно не ультиматум. Его бы полечить не помешало, и без размазывания соплей, без пощады, без жалости. Он ведь и правда пытался жить без дури. И срывался так часто, что уже не верит в то, что когда-нибудь сможет бросить. Этот порошок – не тяжёлый наркотик, в принятии и увеличении дозы которого ты нуждаешься физически. От него не выламывает кости во всём теле, не выкручивает все суставы, не рвёт кожу и плотные мышцы. Образно выражаясь. Но как же хреново без него существовать, когда ты знаешь, что с ним всё абсолютно по-другому. Другой мир, полный красок, другие мысли в голове, другое ощущение и восприятие себя самого. Правда, на жалкие полчаса. Если хочешь дышать этим дольше, то должен догнаться ещё парой дорожек. Вот только на следующий день ты будешь жалеть об этом больше, чем о чём бы то ни было. Это замкнутый круг, из которого выбираются единицы. И Тэхёну искренне жаль, что он знает, каково это – вертеться в этом кругу. Ты жертвуешь здоровьем своей психики ради недолгого эмоционального подъёма, а потом страдаешь, страдаешь, страдаешь. И это «потом» уже никогда не станет для тебя таким счастливым, каким могло бы стать. Вот какую плату взимает с тебя жизнь, никакими деньгами от неё не откупишься. Это слишком дорого стоит. И тебе, и тем, кто тебя любит. И тем, кого любишь ты. Не должно так быть. Тэхёна не может выворачивать над унитазом, пока он под кайфом. Такого прежде не было. Тэхён, обнимая себя за колени, трясётся от одной мысли о том, что даже такой увесистой дозы ему стало мало. Что его чересчур быстро отпустило, что никакого психологического комфорта не было и в помине. Разве что на несколько минут. А теперь лишь боль. Моральная боль, от которой трясёт так, будто тебя вытолкнули на улицу в сорокаградусный мороз. Без одежды. Тэхён понимает, что это тоже только в его голове, – необходимо взять волю в кулак, выдохнуть и приказать себе успокоиться. Но как успокоиться, если в комнате сидит Чонгук, который всё ещё ждёт объяснений? И которому стыдно смотреть в глаза после всего, что случилось? Выбора нет. Надо собраться. Тэхён поднимается на ноги, опираясь ладонью о ванну, вновь подходит к раковине и, включив ледяную воду, пару раз ополаскивает ею лицо. Кажется, так люди обычно приводят себя в чувства. Раньше Тэхёну не доводилось пробовать это на себе. С отражения на него смотрит бледный юноша с мокрыми прядями, растрепавшимися у лица; глаза дикие, как у сумасшедшего, губы обкусанные, скулы словно стали ещё острее. Он вытирает лицо полотенцем, двигаясь неестественно резко, почти машинально, закрывает глаза и глубоко дышит, медленно считая до пятидесяти. Глупо ошиваться здесь и оттягивать неизбежное. Им надо поговорить. И теперь, спустя практически час нахождения в разных комнатах квартиры, они могут позволить себе снова друг к другу прикоснуться. Свет в ванной выключается, и из коридора начинают слышаться робкие шаги. Чонгук двигается ближе к краю дивана, освобождая тэхёново место у стены, моргает сонно и продолжает делать вид, что потолок ему всё ещё интересен. Смотреть на Тэхёна нисколько не хочется. Чонгука уже тоже отпустило, и давно – примерно тогда же, когда и Тэхёна, – но он всё равно покорно ждал его здесь все оставшиеся минуты, не позволяя себе думать о том, чтобы ворваться в ванную и напугать его ещё больше. На Тэхёне и так лица не было, когда Чонгук выдвинул свои правила. На мгновение он даже задумался о том, что перегнул палку. Но с Тэхёном нельзя было иначе. Попросту не сработало бы. Чонгук устал держать на лице эту маску спокойствия и понимания. Тэхён должен уяснить: с ним больше не будут сюсюкаться. Диван под весом Тэхёна прогибается, его учащённое дыхание чувствуется боковым зрением. Чонгук не поворачивается, когда тот ложится рядом, так же устремляя взгляд в потолок, кладёт руки себе на живот и облизывает губы, собираясь с духом. Тревога с пониманием того, что тот более-менее спокоен, отпускает. Чонгук перестаёт грузить себя мыслями, как он там, в ванной, не нуждается ли он в помощи, не принести ли ему стакан воды, потому что теперь тот рядом с ним и в любой момент может сам попросить что-нибудь, если будет совсем плохо. Однако пока Тэхён молчит. Должно быть, ему тяжело подобрать слова, и он не знает, с чего начать. Но Чонгук, по правде говоря, пока лежал здесь в одиночестве, сам успел многое проанализировать, и ему не составило труда догадаться, что разговор у них пойдёт по большей части о Чимине, чем о Сокджине. Он готов к чему угодно. Хуже, чем есть сейчас, ему точно не станет. Тэхёну осталось лишь подтвердить его догадки. И постараться всё окончательно не испортить. — Это страшно? — еле слышно произносит Тэхён, стараясь дышать как можно тише. — Умирать. Вопрос застаёт Чонгука врасплох. Любому другому человеку он ответил бы сходу. Но не Тэхёну. Слышать от него подобное и размышлять над тем, с какой целью тот об этом спрашивает, неприятно. Какое-то негативное чувство расплывается у Чонгука в груди, зудит там, болезненно ноет, но как его вырвать из себя с мясом, Чонгук не знает. Он не хочет вновь возвращаться в тот день, когда ощутил боль всем своим телом. Страшно Чонгуку перестало быть ровно в тот момент, когда Тэхён нажал на курок. Мысли в голове спутались в короткое мгновение, но одну из них Чонгук запомнил на всю оставшуюся жизнь. И утаивать её смысл от Тэхёна он не собирается.