Howl(Вопль)

10

Примечания:
Прошу перед прочтением главы ещё раз обратить внимание на примечание в шапке работы. Это важно.

Тема, которая поднимается в этой части, романтизироваться не должна. Это не то, над чем нужно восторженно вздыхать (в отзывах в том числе, даже не смейте), и не то, что нужно поддерживать. Я не могу врать про физиологию и настоящую реакцию организма, но я буду говорить и, если это понадобится, повторять, что эти эмоции длиной в жалкие полчаса не стоят разрушенной психики, а то и жизни.
Чонгук ничего не говорит, когда Тэхён открывает перед ним дверь, ничего не говорит, когда разувается в прихожей и бросает куртку на вешалку. И когда проходит в комнату, устало присаживаясь на диван и кладя затылок на его спинку, – тоже не говорит ничего. У Тэхёна много вопросов. И неопределённых чувств. С одной стороны, он дико рад, даже счастлив видеть Чонгука здесь, знать, что в любой момент может к нему прикоснуться. С другой – Чонгук его, вроде как, назвал «Сколько стоит твоё тело?», и обида от этих слов всё ещё зверски душит. Как теперь вести себя рядом с ним?

Тэхён понятия не имеет, что на Чонгука нашло, почему он сюда приехал. Он ведь наверняка догадывался, что Тэхён не появляется в этой квартире каждый день и не живёт здесь на постоянной основе. Возможно, ему было некуда пойти, возможно, он просто запутался. Вот только Тэхён абсолютно точно не тот, кто способен ему хоть как-то помочь. Ему бы в своей голове разобраться. — Я сегодня разговаривал с психотерапевтом, — тихо произносит Чонгук, прикрывая глаза. Неожиданно. Тэхён даже на миг останавливается на месте, пытаясь переварить услышанное, и бросает короткий взгляд на Чонгука в надежде на пояснение. Безуспешно. Тот объясняться не намерен. И не то чтобы Тэхён удивлён. Ему не остаётся ничего, кроме как продолжить путь к настольной лампе – яркий свет включать совершенно не хочется, – а затем, остановившись около неё, снять с себя пальто и бросить его на стоящее рядом кресло. — И что он тебе посоветовал? — щёлкая выключателем, спрашивает Тэхён. С этим тусклым светом становится ещё интимнее, чем в полной темноте. — Признаться. — В чём? — Тэхён, закатывая рукава своего красного пуловера, надетого на белую рубашку, направляется к старому шкафу, из которого достаёт уже знакомую Чонгуку аптечку, и сразу же возвращается обратно, кладя её на низкий стол, всё ещё стоящий перед диваном. — В том, что я люблю тебя. Чонгук сидит всё так же, с закрытыми глазами; его плечи расслаблены, руки сложены в замок, а грудь еле заметно приподнимается от размеренного дыхания. Тэхёну до такого спокойствия очень далеко. Он замирает на месте после тихого «Я люблю тебя», не понимая, дышит ли в этот самый момент, но после всё же выплывает из резко накатившего на него шока и размещается на самом краю дивана. Совсем рядом с ним. Буквально на расстоянии вытянутой руки. Тэхёна оглушает этим признанием. Конечно, он уже слышал это раньше, и далеко не один раз, но он и думать не мог, он давно перестал надеяться на то, что когда-нибудь сможет услышать это вновь. Поэтому сейчас он не верит своим ушам и мечется внутри себя, потому что у него не выходит прекратить убеждать себя в том, что эта самая фраза, произнесённая Чонгуком, ему просто послышалась. — Ясно. Ни черта не ясно. Чонгук больше всего на свете нуждается сейчас в «Я тебя тоже», но Тэхён не может этого произнести, ведь стоит только ответить, и моментально последуют «так почему ты оставил меня?», «зачем ушёл?», «для чего вернулся?». А у Тэхёна только один ответ на все эти вопросы. Ради тебя. И он пока не готов раскрывать ему большее. Трус потому что. Самый настоящий. — Твоя рана до сих пор не зажила? — Чонгук открывает глаза, поворачивая на него голову. — Смотря о какой ране идёт речь. Если о той, что была нанесена вопросом «и сколько он платит тебе за секс?», то нет. Такие вообще не заживают. Тэхён понимает, что эти раны – ничто по сравнению с теми, что он сам нанёс Чонгуку, но всё равно не может простить того за это. И каждый раз, вспоминая чонгуков взгляд, в котором не было и намёка на шутку, он вмиг начинает злиться, да так сильно, будто копил в себе эти эмоции годами и не позволял им выливаться наружу. Вот и сейчас Тэхён обозлён. Он раскрывает аптечку, придвинувшись к столу, достаёт из неё старую кредитку и свёрток с тем самым «обезболивающим» и высыпает небольшое количество порошка на столешницу, начиная разминать его картой. Плевать, что Чонгук о нём подумает. Никто не звал его сюда сегодня, он мог уехать к святому Намджуну, который не продавал никому своё тело за деньги. Тэхён не собирается перед ним оправдываться. Отросшие прядки спадают на глаза; в этой рубашке и пуловере жарко, ещё и страшно хочется курить, но Тэхён старается не обращать на это внимания и думает только о том, что уже совсем скоро ему будет плевать на все эти мелочи. Что на полчаса он сможет выпасть из реальности, почувствовав необъятное счастье, пусть оно и сменится потом двойной порцией боли, кровью из носа и отсутствием аппетита на пару дней. Тэхёну всё равно, ему нужны эти тридцать минут. Неважно, чем они обернутся. Чонгуку немного не по себе. От того, что дорожки порошка, который вдыхает Тэхён, пропадают в купюре, свёрнутой в трубочку, от того, как Тэхён, закрыв глаза, растирает нос до покраснения, сморщив лоб, от того, как тот откидывается на спинку дивана и облизывает свои губы ещё и ещё раз. Чонгук наблюдает за ним сосредоточенно, не может оторвать от него, стягивающего с себя одежду, взгляд, от его оголённых плеч и рук, его грудной клетки, расширяющейся и сужающейся из-за участившегося дыхания. Тэхёна выбросило из вселенной мгновенно, накрыло за считанные секунды. И Чонгук соврёт, если скажет, что его голова не забита одной-единственной мыслью – он сейчас тоже в этом нуждается. Однако Тэхён вцепляется пальцами в его локоть, как только он дёргается в сторону стола, и держит крепко, не отпуская. Ожидаемо. Было бы странно, если бы он не был против. Чонгук поворачивается к нему максимально медленно, боясь посмотреть в глаза и получить отказ, но в итоге сдаётся, решив, что всё равно сделает по-своему, и позволяет им столкнуться взглядами. У Тэхёна нездорово большие зрачки, порозовевшие щёки и приоткрытые влажные губы. Чонгук теряется. Он никогда не видел Тэхёна под кайфом – таким, словно слегка обезумевшим, потерявшим рассудок. Тот еле заметно мотает головой, будто передавая Чонгуку «не делай этого», «тебе это не нужно», и, чёрт возьми, молчит, не издаёт ни единого звука. Чонгуку без его нотаций и такого необходимого сейчас вправления мозгов сложно самому отказаться от дозы мимолётного искусственного счастья, лежащей у него прямо перед глазами. Он знает, как это работает. Знает, что испытав это чувство однажды, ты будешь гнаться за ним всю оставшуюся жизнь, но получить его снова без очередной дозы не сможешь. Знает, что несколько минут эйфории не стоят того отходняка, который придёт на следующий день. Что на смену радости примчится сводящая с ума печаль и тоска, что желание жить, творить, создавать плавно перерастёт в желание пустить себе пулю в висок. Что вслед за ощущением подъёма сил наступит поглощающая апатия. Или, ещё того хуже, психоз. Это можно продолжать до бесконечности. Чонгук всё прекрасно знает. Но, видит бог, он так долго был заперт внутри себя, в этом тесном душном аду и он так сильно от этого устал, что ему уже всё равно на последствия. Хуже ведь просто некуда, думает Чонгук, вырывая локоть из тэхёновой хватки. И, конечно же, глубоко ошибается. Чонгук не просит у Тэхёна новую, «чистую» купюру, забирает у него из рук ту, которую тот раньше использовал, и наклоняется над столом, стараясь мысленно унять колотящееся сердце. Трудно не догадаться, что этот порошок, который разминается без особых усилий, содержит в себе минимум примесей, вроде крахмала, сахара или какого-нибудь местного анестетика. Такие, как Тэхён, могут позволить себе самое качественное удовольствие. Да и вообще любую другую зависимость. Тэхён, к примеру, только наркотической не обошёлся. И Чонгуку на мгновение даже становится страшно от того, насколько далеко тот зашёл и насколько далеко он сам сейчас из-за него заходит, но это чувство не останавливает. Чонгук отказывается сопротивляться. Он просто наклоняется ещё ниже, быстро снюхивает обе дорожки и, отбросив сто евро на стол, прячет лицо в ладонях.