I'm obsessed with his smell (Summer Love)

Возможно, я отправлюсь к Метту.

— Гарри, ты нарисовал рисунок бабушке? Она просила, ты ведь помнишь? — Раздается за дверью голос Джеммы, благо ей хватает ума не надавить на ручку и не войти в спальню, потому что вряд ли ей понравится картина ее брата, который получает удовольствие от моих пальцев, которые находятся в нем. 

Я сдавленно смеюсь, когда вижу, что Гарри пытается хоть что-нибудь ответить сестре, но лишь всхлипывает и хватается рукой за простынь. 

— Думаю, что он не нарисовал, — с ухмылкой отвечаю я, после чего ловлю на себе благодарный взгляд Хаззы.

— Спасибо, Томмо, — фыркает моя подруга, а затем продолжает обращаться к Гарри, — когда ты будешь рисовать ей рисунок, придурок? Уже одиннадцатый час ночи, в 7 утра нам выезжать!

— В самолете, — кое-как выпаливает мятный ротик, выгибаясь в спине, после чего я начинаю смеяться, потому что его удовлетворенно-несчастное выражение лица не может не вызвать смех.

— Два озабоченных придурка, — Джемс вновь фыркает, и я слышу ее отдаляющиеся шаги. 

— Она очень не вовремя, — Гарри перестает сдавливать стоны. 

Я ухмыляюсь:

— Что ты должен был нарисовать своей бабушке?

— Ты тоже не вовремя, Луи, — стонет он, подаваясь бедрами вперед, и я молча ввожу в него третий палец. 

***

Последняя ночь. Кажется, именно такой она и должна была быть. Дело дошло даже до римминга, но эту ночь сделало лучше даже не то, что мы удовлетворяли друг друга так, как не удовлетворяли до этого, а то, что мы оба понимали, что это последняя ночь. Понимали, что нужно выложиться на полную, если так можно выразиться, но скорее всего, мы просто слишком любили друг друга этой ночью. Мы, я так точно, не думали о том, что утром наш летний роман закончится, мы думали о любви, поэтому ночь была... Волшебной. Да, думаю, она была именно такой. Я, Гарри и наша любовь. 

И в данную минуту мой "друг" лежит на моей груди, кончиками пальцы вырисовывая на ней буквы. 

— Я не могу разобрать что ты пишешь. 

— Это то, что это есть, — отвечает он. 

— И что это есть? 

— Любовь. 

— Любовь? — Начинаю хлопать глазами и прокашливаться. 

— Только другая. 

— Какая?

— Знаешь, любовь ведь бывает разной. Человек не может не любить. Мы любим все: начиная от родной матери и заканчивая погодой. Дружба - своего рода тоже любовь, ведь так?

— Наверное. 

— Ты ведь заботишься обо мне, Лу?

— Забочусь.

— Скучаешь, когда меня нет рядом?

— Скучаю.

— А когда я рядом, то тебе хорошо?

— Хорошо. 

— Думаю, у друзей так и должно быть. 

— Конечно, — отвечаю я. 

— Знаешь, через 3 часа вставать, и я жутко хочу спать, но не буду. 

— Тебе нужен сон. 

— Тогда мы проспим наши последние три часа, Лу. 

— Мы ведь договорились в эту ночь сделать абсолютно все. Разве сон не входит в список "попробовать этой ночью все"?

— Мы ведь говорили о сексуальных вещах. 

— Ты очень сексуально спишь, Гарольд. 

— Лу, — смеется он. 

— Я хочу, чтобы ты в последний раз уснул на моей груди. 

Гарри выдерживает паузу, но так и ничего не отвечая, кладет голову обратно мне на грудь. И когда я обнимаю его за плечи, то чувствую, как его горячие слезы катятся по его щекам и моей груди. 

— Тебе нужно успокоительное? — Почти что бесшумно спрашиваю я. 

Гарри кивает, ерзая своей кудрявой головой по моей коже, а затем приподнимается, давая мне возможность встать. 

Я подхожу к тумбочке, из которой Гарри каждый раз доставал таблетки с успокоительным, и достаю 4 таблетки, затем наливаю в стакан воду из графина, запиваю две таблетки, а остальное приношу Хаззе. Я вижу, как его глаза блестят от слез, поэтому просто отворачиваю голову в сторону:

— Пей и ложись спать, — достаточно серьезно произношу, не желая сейчас тоже разреветься. Гарри молча выпивает успокоительное и ложится головой на подушку. Я ставлю стакан на прикроватную тумбочку и тоже ложусь, Хаз сразу же кладет голову мне на грудь. — Только спи, прошу тебя, — шепчу, поглаживая его спину. 

— Ты тоже. 

— Хорошо, — я вру, потому что даже если постараюсь, я не смогу уснуть. Я буду в последний раз слушать его биение сердца, дыхание. Запоминать мой любимый аромат мяты, запоминать, как Гарри выглядит, когда спит на мне, потому что не в ближайший месяц или два, но Гарри будет засыпать на ком-то другом, я просто знаю это. И это делает больно. И это больнее, чем его отъезд. 

Он усыпает в моих руках, как в первую ночь я усыпал в его. В первую ночь он давал мне успокоительное, в последнюю мы пьем его вместе, потому что оба не в состоянии пережить эту ночь. В первую ночь я не знал, как спать без объятий Гарри, в последнюю я не знаю, как жить без него. В первую ночь я совершенно не догадывался о том, как сильно влюблюсь, как сильно буду зависим от его мяты, которая просто помогала мне расслабиться, а теперь помогает жить. 

И мне останется лишь надеяться, что это сон. Что я проснусь, и будет только утро вчерашнего дня. Но это не сон, это кошмарная реальность. 

Я щурюсь, чтобы разглядеть который час показывают часы на стене. Уже почти что 4 часа утра. Так мало. Катастрофически мало. Так мало, что справиться с эмоциями мне никакое успокоительное не поможет. Мне поможет только чудо, способное остановить время или что-нибудь, что отменит отъезд Гарри. И сейчас я готов абсолютно на все, чтобы он не уезжал, но я уже ничего не могу сделать. Абсолютно ничего. Я даже не в силах продержаться всю ночь, глаза тяжелеют, и я усыпаю. Усыпаю, прижимая Гарри к себе как можно сильнее. 

— Я люблю тебя, — шепчу ему на ухо, и после этого буквально "вырубаюсь", потому что, все же, мы должны и в последний раз уснуть вместе.