спаси, но не сохраняй

Часть 12

У Арсения внутри неспокойно. Хотя довольно трудно сказать, когда в последний раз он был расслаблен, ни о чем не думал и не волновался. Но разве может быть иначе, когда поблизости постоянно ошивается его проклятие голубых кровей? Никогда еще он не ощущал, что максимально не готов к фотосессии. Он-то. Со своим стажем. У него даже толком нет сил, чтобы продумывать детали съемки и накидать пару-тройку эскизов, чтобы разобраться с ними уже на месте. Все, что он может делать, — это думать о том, как далеко Антон готов зайти. Принц изменился. Даже не так — он, блять, наизнанку вывернулся. И его другая сторона выводит Арсения из равновесия. Он успел уже привыкнуть к больному парнишке, который лишний раз рот не откроет, который говорит едва слышно и ровно, который контролирует каждый жест, каждый вдох, который не реагирует на подколы и оставляет без внимания намеки. Тот Антон был другим. Он существовал в своем коконе, не подпуская к себе никого, медленно угасал от своей болезни, от созданного образа жизни и тушил в себе тот свет, который еще маячил где-то глубоко внутри вместе с остатками того парня, которым он был до анорексии, до модельного бизнеса. До него Арсений не может дотянуться. Но он бы не сказал, что сильно пытался, — он боится копнуть глубже, боится шагнуть слишком глубоко в прошлое Антона, коснуться чего-то очень сокровенного и личного. Он может сколько угодно зажигать его тело и глаза, бесконечно выводить его на эмоции и ломать его принципы играючи, но нырнуть в события трехгодичной давности... Не готов. Ни он, ни Антон. Арсений почему-то уверен: когда Принц будет готов — он расскажет ему все. Просто потому что захочет поделиться. Просто потому что по-другому не получится. Просто потому что в этот момент это будет правильно. Просто потому что это будет последним пазлом, чтобы составить, наконец, общую картинку о том, кто такой Антон Шастун. Арсений давно перестал пытаться что-либо выяснить самостоятельно — появились дела поважнее. Например, избегать Антона, как можно меньше пересекаться в коридорах и не думать о том, как теперь засыпать без его сопения в паре метров. Воспоминания слишком живы. Он помнит, как практически не спал по ночам, потому что боялся очередного приступа, как раз за разом шерстил Интернет, выискивая всю возможную информацию об анорексии. Его мутило от фотографий и неутешительных слов о последствиях болезни, если она начнет прогрессировать. То и дело вскакивая посреди ночи, Арсений подолгу изучал обнаженные руки Антона и вылезшие из-под одеяла ступни. Такой худой. Вот-вот переломится, стоит только сжать посильнее обтянутую кожей кость. Лиловые выпирающие вены, серебристые волоски, осунувшееся лицо... На Антона больно смотреть. Особенно больно, когда знаешь, каким он может быть. Арсений ведь видел и не раз. Видел сияющие восторгом глаза. Видел ребяческую улыбку. И после этого слышать за стеной хрипы и сдавленные стоны, а потом видеть буквально выползающий из ванной скелет — отвратительно. Арсений не понимает — почему. Не понимает — зачем. Не понимает — что делать. Он не знает, почему изнывает от безысходности каждый раз, когда видит выпирающие ключицы и синяки под глазами. В голове сразу начинают мелькать термины из прочитанной литературы — нарушение режима сна, депрессия, — и хочется разбить костяшки обо что-то тяжелое, чтобы физическая боль затмила все остальное. На подсознании клеймом отпечатались слова Антона. Почему тебе не плевать? Арсений и сам не понимает. Он ведь знает Принца меньше полугода. У них из общего только поездка в Москву и модельный бизнес. Его с ним ничего не связывает. Кроме десятков прикосновений, сотен взглядов и полыхающего желания, от которого по коже ползут мурашки. Арсений трет лоб и задумчиво смотрит на выкуренную сигарету. И когда он пристрастился к никотину? Когда перестал считать и следить за собой? В последнее время рука сама тянется к карману, когда нервы вытягиваются в струны и невидимые пальцы — возможно, унизанные кольцами — играют на них пиздецки фальшиво. Он глубже вдыхает прохладный воздух и ежится в тонкой футболке. Почему Принц? Почему он цепляет? Почему не отпускает? Причем это случилось не сразу — никакого чувства, упавшего, как снег на голову. С Арсением так не бывает — ему требуется время, чтобы привязаться к кому-то так сильно, чтобы сшить с ним себя крепко-накрепко, чтобы разделять дыхание и переплетаться венами. А с Антоном вышло. После того разговора в темном душном номере и повисшем в воздухе «И что мы будем делать». Утонул. По горло увяз в этом парнишке с необъяснимым желанием сократить себе жизнь. Зачем? Для чего? Из-за кого? Вопросов так много, что голова болеть не перестает ни на мгновение. И ведь никто не поможет — сам выкарабкивайся или иди ко дну. Арсений понимает — просто так Антон из этого состояния не выйдет. Слишком упрямый, слишком упертый, слишком своенравный, слишком привык, а нет ничего хуже привычки. Особенно когда ты еще совсем юнец. Антон не научился жизни, когда нужно было, и теперь живет так, как получается. Как считает нужным. Как ему кажется правильным. И не смотрит в будущее, топчется на месте и уверенно глядит исключительно себе под ноги, чтобы не запачкаться. И Арсению страшно, страшно, что в какой-нибудь момент его не будет рядом, чтобы уберечь Принца от едущей прямо на него машины. Арсений может начать новую игру — впустить наркотик из своего тепла и заботы Антону в вены, подсадить на иглу и не давать слезть. Но что тогда будет с ними, когда одному из них придется уйти? Вздыхает, жмурится, выбрасывает сигарету, промахнувшись мимо урны, и запускает пальцы в волосы, пытаясь понять, почему сердце опять начинает отбивать что-то азбукой Морзе. — Не замерз? — Арсений вздрагивает, когда рядом оказывается Оксана и заботливо накидывает на его плечи его куртку. Он улыбается, благодарит ее кивком и влезает в рукава, наслаждаясь теплом. Во всех смыслах. — Да не особо. Но спасибо. — У вас разве не фотосет сейчас с парнями? — осторожно спрашивает она, словно прощупывая почву, и Арсений немного напрягается под ее проницательным взглядом. Оксана ему нравится. Смышленая девчушка с самыми лучистыми глазами, которые только могут быть. Подвижная, веселая, еще совсем детеныш — носится по всему зданию, проглатывая этажи за секунды, и крутится, как белка в колесе. И не жалуется никогда, даже если синяки приходится замазывать не одним слоем тональника. Она светит и радостно делится своим светом. Она тянется обнимать и смешно жмурится, когда получает поцелуй в висок. Жмется к руке, хлопает ресницами и хитро косит глазами, словно хранит какую-то тайну, о которой никогда не расскажет. Арсений хотел бы в нее влюбиться. Любить такую — удовольствие. Оксана из тех девушек, которая рядом со своим человеком будет стоять и безоговорочно подавать ему патроны, как в старой поговорке. С ней не бывает холодно, с ней не бывает скучно. Она вьется вокруг, что-то напевает, смеется громко, заливисто, открыто. К ней хочется тянуться, о нее хочется греть руки, рядом с ней шрамы внутри зарастают. Иногда, глядя на нее, Арсений думает — почему не она? Почему вместо того, чтобы любить этот солнечный луч, он носится с самоуверенным придурком, который боится отправить в себя лишний кусок пищи? Почему нельзя было поступить иначе и быть счастливым? Почему... — А ты, как обычно, меня не слушаешь, — улыбается Оксана, и Арсений виновато опускает взгляд. Она не обижается — продолжает улыбаться, тепло так, мягко, что и куртка не нужна — рядом и так самая настоящая грелка. — Извини. Я сегодня рассеянный. — Насколько я помню, ты таким же и пришел, — она пожимает плечами и оглядывается по сторонам. — Только улыбался чаще, — добавляет и чуть хмурится, не глядя на него, а Арсений наоборот рассматривает ее профиль, изучая складки на лбу, темные искорки в глазах и поджатые губы. — Когда ты пришел, ты лампочку напоминал, знаешь. Будто только-только вкрутили. А теперь... — Перегораю? — предполагает он, продолжая ассоциативный ряд, и Оксана вздыхает. — Я понимаю, что ты не обязан, но... Может, ты хочешь поговорить с кем-то о... чем-то. Что там тебя гложет? Я... я же вижу, что ты не в порядке после того, как вы вернулись из Москвы. Что там случилось? Это Антон? Он что-то сделал? Я помню, как тогда, на перроне... Да и после... — Послушай, — Арсений мягко сжимает ее плечи и пытается улыбнуться, но выходит слишком уж натянуто, и он бросает эту затею, — если он что-то и сделал, то только потому, что я позволил. Тебе не о чем волноваться, хорошо? У тебя наверняка есть, о ком заботиться и думать, и ты... — Но мы ведь одна большая семья, — ее глаза начинают опасно поблескивать, и у Попова сбивается дыхание. Что за... — Мы одна команда, где все вместе, где каждый друг за друга, где... И... И ты, Арс, ты ведь мне... Я... — по ее щеке вдруг скользит слеза, и Арсений совсем теряется. С трудом удерживается от того, чтобы не отшатнуться, потому что сердце начинает отбивать какой-то сумасшедший ритм. Как долго? Почему он не заметил? Где были его глаза? Чем он был занят? Блять, вот это как раз очевидно! Оксана опускает глаза и переминается с ноги на ногу, шмыгая носом. А Арсений не понимает, что сделать и как среагирует, потому что чувствует себя таким идиотом, что хочется проломить себе голову. Ему неловко, безумно неловко. Он стоит и смотрит, как это маленькое солнце перед ним рушится по кусочкам, и решительно не понимает, как ему это исправить. Он не хочет врать, не хочет давать лишних надежд, не хочет портить с ней отношения, потому что Оксана... — Иди сюда, — Арсений резко тянет ее на себя и заключает в объятия. Буквально вжимает в свое тело, крепко обхватив руками, привычно прижимается губами к виску и скользит ладонями по подрагивающим плечам, пока Оксана жмется холодным носом ему в шею и щекочет дрожащими ресницами. — Я... я такой дурак, боже мой... Если бы... — Это я дурочка, — она снова шмыгает носом и теснее притирается к нему, вцепившись в его куртку. — Думала, ты понял. Думала... Глупо, да? Ты ведь... Я ведь тебе даже не нравлюсь, — она надрывно усмехается ему в шею, и он еще сильнее смыкает вокруг нее руки. — Ты просто... С тобой так тепло и спокойно, а я в работе постоянно, попросту нет времени на какие-то там чувства и... А мне не хватает, знаешь? — теплые капли падают на его кожу и одежду, но Арсений даже не обращает внимания — только легко касается губами ее лица и жмурится, слушая сбивчивую тихую речь. — Так не хватает кого-то... рядом. А ты... — Окс... — Нет-нет, — Оксана порывисто отодвигается и торопливо утирает слезы, пытаясь улыбаться, но от этой улыбки становится только больнее. Обоим, — я ни в чем тебя не виню и ничего от тебя не требую. Ты... ты хороший друг, думаю, нам именно тебя не хватало все это время. Все так считают, правда. И ты... ты не загоняйся из-за того, что я сказала, хорошо? Все нормально, тебе не о чем... — Арсений подается вперед и прижимается губами к ее лбу, слыша прерывистое дыхание. — Ты всегда можешь прийти ко мне, если... если что не так, — почему-то шепотом отзывается он. — Ты сама сказала — мы одна семья, а в семье... Как там в мультике? — вдруг улыбается Арсений, и через мгновение Оксана присоединяется к нему. — Охана — значит семья, а в семье никогда никого не бросят и не забудут. — Во-о-от, — довольно тянет он и поправляет ее сбившиеся волосы, — я рядом, если что. Может, я и кажусь таким дохера важным и неприступным, но это не так. Хочешь, съездим куда-нибудь в выходные? В киношку сходим, я не знаю... Как там у тебя с графиком? Вместо ответа Оксана снова разве что не виснет на нем, прижавшись всем телом, и Арсений обнимает еще одного ребенка в своей жизни. Ему тепло, буквально печет в груди, и он понимает, что куртка даже мешает — того и гляди пот начнет течь. Он вздрагивает, когда мобильный в заднем кармане брюк вибрирует, робко смотрит на Оксану, извиняясь взглядом, и тянется за телефоном. Антон Ты забыл? 15:45 Ох, Принц, он бы хотел. Только не выйдет, как бы ни пытался. — Что, пора? — догадывается Оксана, и Арсений кивает. — Пойдем тогда, а то задержались мы с тобой здесь. Работа не ждет. — Ага, — эхом отзывается он, идя следом за ней, потом ловит ее локоть и поворачивает к себе. — Правда, Окс, если что... — Конечно, — мягко улыбается она, мельком целует его в щеку и торопливо идет в сторону. Надо же так влипнуть.