Что Майки, что Санзу поначалу - как два диких пса. Не подпускать противника близко и в случае чего цапнуть руку - даже ту, что протянула кусок ароматного мясца, схаванного за три секунды.
И секс у них такой же - яростный, со злобным рычанием, словно они не трахаются, а соревнуются - кто кого больнее укусит, кто быстрее кончит и кто с более надменным лицом будет делать с утра вид, что ничего не было.
Потом Санзу впервые в жизни видит Майки плачущим. Видит, как тот поспешно запихивает в ящик стола кусок чёрно-белой ткани. Звереет в момент, а потом вспоминает Сенджу, так нелепо попавшую в аварию, её смешные заколки, до сих пор колющие руку в кармане, и разжимает кулаки. Майки упирается и пинается больно, когда он пытается подхватить его на руки и унести на кровать. Приходится прикатить его на кресле, вывалить в пену одеял, а потом устроить из них же смирительную рубашку.
Но трахает он его всё ещё жёстко.
Санзу делится тем, как прошла миссия. Майки делает вид, что ему интересно. Поднимается вдруг и хватает Харучиё за ухо.
- Это что такое?
Вместо привычного хеликса на кончике уха выщербина.
- У этого урода оказалась пушка.
- Идиот, - Манджиро прикладывает два пальца к виску Харучиё, - хочешь сдохнуть, мог бы попросить.
Санзу шипит сквозь зубы:
- Много чести - от твоей руки.
Майки прижимается внезапно к его лбу своим и тоже выжимает из себя слова:
- Не смей. Больше. Так. Подставляться. Понял?
И подцепляет губу ошарашенного Санзу двумя сухими, обветренными. В первый раз.
Майки рассказывает Харучиё секрет. Тот его со спины обнимает и обещает хранить, пока жив.
Тихий шёпот перетекает во влажные дорожки по холке, царапанье мозолистых ладоней по твердому прессу и ругательное поскуливание Манджиро, привыкшего к беспощадности своего зама, на то, что Санзу не желает ускоряться, изводя его неторопливыми движениями и ласками. В ответ на ёрзанье бёдрами Майки слышит:
- Ты как бешеный нетерпеливый шпиц, - он чувствует, как Харучиё сжимается, ожидая ответочки.
- Шпиц, говоришь? - и Майки вдруг совершенно беззаботно тявкает, и смеётся, глядя на изумленного Харучиё, впервые за долгое время увидевшего в нем отблески прежнего света.
