Багровая роща

11

— Прости меня, похоже, сегодня я не смогу тебя порадовать ни одним из своих талантов, — покаянно вздыхает Юй Минъе.
— И почему же? — поворачивая голову в его сторону, спрашивает Инь Цзянь. — Не смог вспомнить, память отшибло?
Стихов он так и не дождался. Волнующий полумрак подземного этажа и теплая бурлящая вода, омывающая приятно уставшее, но не изможденное тело как-то не располагали к высокой поэзии. Скорее к уютному и молчаливому омовению с весьма целомудренными прикосновениями.
И вот сейчас, вернувшись в покои, Юй Минъе лежит рядом — в одних нательных штанах, как уже привык — и отчего-то не спешит выполнить обещание порадовать слух. Не то чтобы Инь Цзянь на самом деле сильно жаждет услышать стихи: вот уж чего он наслушался за всю жизнь, и едва ли его впечатлило хоть что-то, не принадлежащее кисти знаменитых поэтов. Но ему любопытно, по какой причине принц вдруг передумал делиться своим творчеством.
— Напротив, все строки всплыли в памяти, — возражает тот. Он недолго молчит, а потом не менее виновато, чем раньше, сознается: — Однако дело в том, что все стихи, что я сочинял, были посвящены Фэн У. И пусть она никогда их не слышала, будет неподобающе им здесь звучать, ведь тебе будет неприятно, как я воспеваю чужую красоту и добродетель.
Инь Цзянь давится воздухом от возмущения. Разумеется, доля правды в словах есть: он не большой любитель любовной лирики и точно не придет в восторг от бездарно сложенных «сияющих очей» с «дивными устами» или на что там еще горазды самоучки. Но так нахально и в лоб уличать его в ревности?! Что за беспредел! Юй Минъе решил, что один раз отдался, то уже такой особенный? Нет, конечно, он отличается от остальных в глазах Хранителя, но ему-то об этом известно быть не должно...
— Какая чушь, — фыркает Инь Цзянь, с трудом возвращая себе надменный лик. — Мне все равно, кого там кто воспевает. Ты же всего лишь один из сотни смертных, с кем я разделил ложе, мне что, за каждого из вас прикажешь волноваться? Плевать я хотел.
— И ты каждого пускаешь в свой дом и постель? — голос принца звучит холоднее, чем обычно. И вслед летит запоздалое изумленное: — Погоди, сотни?.. А сколько тебе лет в таком случае?
Инь Цзянь чувствует, как в ярости кривится его лицо, когда он смотрит на эти обескураженно вскинутые брови напротив. Никогда еще собственный возраст и груз прожитого в Багровой роще не являлся чем-то, чего стоит стыдиться. Наоборот, это всегда являлось преимуществом перед жалкими людьми, которые неминуемо начинают дряхлеть после четвертого десятка. Но отчего-то вырывается только сухое:
— Достаточно, чтобы не отвечать на глупые вопросы юнцов, — с этими словами он отворачивается, чтобы не поддаться непреодолимому желанию вышвырнуть принца на улицу. Ему не хочется выглядеть уязвленным без достойной на то причины.
Уловка не срабатывает: между лопаток ложится обжигающе-горячая ладонь и успокаивающе гладит, словно извиняясь. Есть подозрения, даже неизвестно за что. Листья на плечах Хранителя предсказуемо ведутся на сей жест как дети малые, заинтересованно шевелясь в поисках ласки и, похоже, ее получают.
— Я хочу сочинить стихи лично для тебя. Такие, чтобы ты не вспоминал больше все эти... сотни других смертных.
Инь Цзяню стыдно признаться, но он тоже ведется на наивное, но проникновенное желание ему угодить. Губы сами собой расползаются в самодовольной улыбке, о которой никто не знает, кроме него самого.
— Прекрасно. Займешься этим, когда завтра будешь вычищать мою постель от грязи, — подчеркнуто-безразлично бросает он. И выразительно сдвигается подальше от засохшего белесого пятна на мху. Как бы еще в разлитое масло не влезть, иначе зачем мылся? В следующий раз следует что-то придумать, чтобы решить эту деликатную проблему...
— Обязательно. — Юй Минъе убирает руку и тоже отстраняется, справедливо полагая, что жаркие объятья не будут встречены с радостью.
Повисает неуютная тишина, долгая и тревожная, не дающая погрузиться в долгожданный сон. Через некоторое время Инь Цзянь все же оборачивается через плечо, чтобы иметь неудовольствие созерцать тоже так и не уснувшего, хоть и хранящего молчание принца. Он прижимает к лицу ладонь, прикрывая глаза от яркого мерцания светлячков, густо усеивающих все вокруг.
Сам виноват, что напросился спать в покоях Хранителя, знал, что его здесь ждет. Так что пусть пожинает плоды своих необдуманных желаний. С другой стороны... Инь Цзянь имел полное право ему отказать, однако не сделал этого. А он ведь должен заботиться о своих подопечных, и так уже голодом чуть не заморил — придется с хищниками договариваться еще долго, чтобы вернуть Юй Минъе здоровый вид...
Беззвучный щелчок пальцев, и большая часть светлячков с ровным гудением маленьких крылышек покидает насиженные места, дабы отправиться исследовать другие части дома. В летние ночи рассветает рано — темнота продлится недолго, перетерпеть ее не так уж страшно.