Багровая роща

17

Хранитель возвращается с опустошенным разумом, но тяжелым сердцем. О каком решении может идти речь, если он понятия не имеет, какое на самом деле верное?
Когда выяснилось, в чем состоит суть Стражей, Инь Цзянь действительно был искренне готов выполнить свое обещание, данное Юй Минъе, и отпустить весной. Да, ему было бы невыносимо жаль отказываться от заполученного с таким трудом принца, но... Это не смертельно. Да и кто запретил бы ему надеяться, что смертный заделает какой-нибудь знатной девице такого же непутевого сынка? Который, в свою очередь, через лет двадцать обязательно попадет в неприятную историю, что уже ему самому придется идти на поклон к Багровую рощу...
Однако все эти надежды так же глупы и тщетны, как и возможность вернуть принцу руку, с которой он мог бы уйти домой. Рисковать впустую жизнью — последним, что осталось у Юй Минъе, — Инь Цзянь не намерен ни в коем случае. Ему противно от самого себя, что он оказался настолько недальновиден, что даже не предположил, насколько губительны последствия избранного им способа исцеления. И еще противнее от того, что по сравнению с этим перевоплощение человека в Стража теперь кажется не таким уж и отвратительным...
Так, немедленно прекратить даже думать об этом! Единственное, в чем Хранитель сейчас точно уверен: пора прекратить оттягивать неизбежную встречу с принцем и показаться у собственной обители. Не бродить же по роще до самого заката, раз за разом задаваясь одними и теми же вопросами? Так и увясть недолго.
— Я уже так привык просыпаться с тобой, что когда открыл глаза и никого не увидел рядом, на мгновение испугался, что все было сном. Тебя так долго не было — снова поглотили дела сурового и вечно занятого Хранителя? — первым подходя навстречу, с деланной обидой тянет Юй Минъе, изображая то ли ревнивую женушку, то ли лирического страдальца. Да уж, с такими речами никаких стихов не нужно... Или это после посещения Святилища так кажется?
Инь Цзянь болезненно кривит губы, искренне надеясь, что это выглядело как его обычное пренебрежение к праздным расспросам: мол, чего я тебе буду что-то рассказывать, все равно не поймешь! Ему нужно будет сказать правду, но принц пока точно не готов ее услышать. Еще немного блаженного неведения ничего не изменит, верно? Это самый разумный и правильный выбор — делать вид, что все в полном порядке, пока не подвернется подходящий момент, дабы разрубить затянувшийся узел из лжи.
— Разве у тебя нет своих занятий? Мне кажется, раньше ты неплохо справлялся с одиночеством, — преодолев себя, небрежно интересуется Инь Цзянь. — И что я тебе говорил о беготне в голом виде средь бела дня? — хмурится он, выразительно оглядывая одинокие нательные штаны на теле собеседника, а про себя радуясь тому, что есть хорошая причина отвлечься. В конце концов, принц все еще находится в его владениях и должен следовать правилам.
— Прошу меня простить, что снова оскорбил твой взор — мне бы тоже было неприятно на это глядеть, — предсказуемо понурится Юй Минъе. Ох, ну когда же он поймет, что дело исключительно в приличиях и в том, что Инь Цзяню не хочется, чтобы кто-то имел возможность это созерцать, кроме него? Похоже, что никогда, потому что продолжает оправдываться: — Просто так гораздо удобнее тренироваться. Хотя едва ли это можно назвать тренировками...
Инь Цзянь не раз видел, как принц самозабвенно изнуряет себя упражнениями — а чем еще заниматься, когда Хранителю до него нет дела? — и искоса наблюдать за этим даже любопытно. Особенно когда Юй Минъе берется за палку, изображающую меч — определенно, с ней он управляется лучше, чем со всем остальным.
— Отчего же?
Он невесело усмехается и заявляет:
— Истинный опыт приобретается в сражении. Но с тех пор, как я потерял руку, никто не желал становиться моим противником. Победа над увечным не принесет чести, а проигрыш сулит позор.
— А тебе непременно нужно с кем-то драться? — кривится Инь Цзянь, совершенно не впечатляясь. Ему эти воинские заморочки всегда были не слишком понятны.
— Когда меч часть души и тела — да, — самым серьезным тоном отвечает Юй Минъе и признается полным горечи голосом: — Меня страшит, что даже когда я перестану быть калекой, то я все равно уже не буду таким сильным бойцом как раньше.
Инь Цзяню невероятно сложно сдержать не менее горький стон, рвущийся наружу. Ну как он теперь может сказать принцу, что ему уже ничего не светит? Страшно даже представить, что случится, услышь тот хоть намек на подобный исход! С другой стороны, если не придется возвращаться, то это не будет поводом для страданий... Последняя мысль звучит хором голосов Хранителей-предшественников, вынуждая встряхнуть головой, изгоняя их оттуда.
— Если у тебя такие близкие отношения со своим мечом, почему ты решился оставить его во Дворце? — сохраняя спокойствие, припоминает давнюю беседу Инь Цзянь. Кажется, Юй Минъе говорил о том, что не взял с собой ничего, кроме флейты и кинжала в дар.... — Неужто только из-за боязни, что я тебя прогоню?
Принц, должно быть, обижен тем, что его откровения остались без внимания и не заслужили сочувствия, потому молчит довольно долго, прежде чем неохотно произносит:
— Это... не совсем так. Я неразрывно связан со своим оружием, как и все члены моего культа высокого ранга. Если я того пожелаю, мой меч придет на зов.
— Покажи, — велит Хранитель. Он о таком только слышал: некоторые прихожане рассказывали о жутких исчадиях скверны, способных призывать из ниоткуда свои клинки, чтобы расправляться с невинными жертвами. Сплошные преувеличения, чтобы пугать детишек, ведь меч может достать из обычных ножен и якобы благородный человек, чтобы убить неугодного себе собрата.
Юй Минъе вздергивает брови, совсем не ожидав такой реакции на свои слова.
— Я помню, что ты говорил, что не против оружия, пока оно не направлено на тебя и обитателей Багровой рощи... Но то, что ты хочешь увидеть, это же... Темная техника! — выпаливает он.
— И что с того? — надменно отзывается Инь Цзянь. — Меня не заботит, что смертные считают светом, а что тьмой — здесь главенствует природа, которая выше всего этого. Так что если ты не намерен делать глупостей, можешь доставать свою игрушку.
Приходится даже ободряюще кивнуть, чтобы побороть недоверие в чужих глазах. Да уж, бедолага привык не только к насмешкам, но и к презрению и страху от людей, не принадлежащих к культам... И почти оскорбительно с его стороны считать, что Хранителя волнует такая ерунда, нужно было давно уяснить, что он не такой, как прочие! Он такой, ради которого можно без раздумий пожертвовать своей дурацкой никому не нужной жизнью во внешнем мире...
Может, хотя бы стоит предложить принцу сей вариант? Нечестно будет держать его в неведении. И если он добровольно согласится пережить все грядущие мучения, чтобы остаться в Багровой роще в качестве почти бессмертного Стража, то это будет не так уж и дурно? Не настаивать, не уговаривать, а просто поставить в известность, что есть возможность получить вместо куска плоти нечто в разы лучше... Однако это должно быть тоже тщательно взвешенное и ответственное решение, о котором у него не будет никакого права жалеть.
Юй Минъе же, даже не подозревая, что происходит в разуме Инь Цзяня, коротко вздыхает и вытягивает перед собой левую руку. Спустя мгновение воздух возле нее начинает идти мелкой рябью, а после возникает густая черная дымка, клубящаяся вокруг пальцев, пока они не обхватывают появившуюся рукоять оружия. С губ принца срывается облегченный вздох, а сам он выглядит так, словно до последнего ждал, что у него ничего не выйдет — в его глазах растворяется ужас, которому приходит на смену радость как от встречи со старым другом.
Инь Цзянь внимательно рассматривает загнутый клинок из темного металла, больше похожий на подобие крестьянского серпа, если бы не затейливые узоры по всей поверхности. Необычно выглядит — под стать своему особенному во всех смыслах хозяину. А пресловутая темная энергия... Хранитель не врал: он ощущает лишь исходящий от лезвия равномерный трепет, никак не возмущающий его сущность. Разве что листья на его теле заинтересованно потянулись вперед, но лишь в силу тяги к самому принцу.
— Что ж... — говорит Инь Цзянь, понимая, что напряженная тишина неприлично затянулась. — Разумеется, сам я с тобой сражаться не собираюсь, но если желаешь, можешь упражняться со своим клинком возле озера — всяко полезнее, чем с деревяшкой. Но не приведи Небожители тебя...
— Понял-понял, ни один твой драгоценный цветочек не пострадает! — уже окончательно позабыв о своих обидах, воодушевленно обещает Юй Минъе, бесстрашно прижимая к обнаженной груди свой обретенный клинок. И, хитро прищурившись, игриво добавляет: — Включая меня.
Инь Цзянь хлопает глазами, не сразу понимая, что тот имеет в виду.
— Тоже мне, нашелся — «цветочек»! — с негодованием фыркает он, чувствуя, как краска заливает его лицо. — Как тебе в голову такое только пришло, дуралей?
— Я уже не могу вспомнить, чтобы кто-то обо мне так заботился.
Более подходящее сравнение принца с надоедливым сорняком, проросшим всюду столь глубоко, что с ним проще смириться — выдирать слишком болезненно, — застревает в глотке. Хранитель несколько мгновений шумно дышит, переживая целую бурю непрошенных эмоций, которые все усложняют, и грозно велит:
— Скройся с глаз, иначе я передумаю о сражениях и с удовольствием тебя отлуплю по мягким местам. И оденься уже, в самом деле!

Инь Цзянь сосредоточенно роется в своих запасах в поисках того, что поможет ему пережить самый тяжелый разговор в его жизни. Пока что на это звание претендует недавняя беседа в Святилище, но то, что ждет — будет еще хуже в десятки раз, в этом можно не сомневаться. Наконец его настигает успех, и в мерцании уже подоспевших светлячков переливается гладкий бок запечатанного кувшина.
Прихожане не всегда прозорливы в выборе своих подношений, и порою Хранителю приносят вино, которое тот не пьет. Даже «самое лучшее, из отборных сортов винограда, многолетней выдержки» — его листья и цветы ему за это благодарны не будут. Обычно Инь Цзянь вежливо возвращает подобные дары за ненадобностью, но кое-что можно оставить и себе, например, если роспись на глазури красивая. Как на этом кувшине: томная дева, прикорнувшая в тени деревьев — настоящая картина! И кто знает, вдруг когда-нибудь пригодится...
И ведь пригодилось! Юй Минъе, когда вернется со своей очередной тренировки, точно не откажется выпить — в памяти мелькают его сетования на нагоняи от отца за пагубные пристрастия — и под дурманом ему будет гораздо легче принять плохие новости и дать ответ. Он прав: Инь Цзянь о нем заботится, как никто другой.