Только между нами

38. Лиса

Я не до конца понимаю, удалось ли мне уснуть этой ночью. Скорее это был баланс между реальностью и забытьём, в котором нервы даже на секунду не получили расслабления. Мой мозг слишком запрограммирован на то, чтобы в любой момент я могла вскочить и помчаться туда, где предположительно находится Чонгук.
Тело липкое от пота, и в глаза будто насыпали стеклянной крошки. Я стягиваю с себя плед, заботливо наброшенный мамой, и опускаю ноги на пол. Часы показывают начало шестого. Проверяю телефон и ощущаю, как безысходность и паника наваливаются на меня с новой силой. Ничего. От Чонгука нет никаких известий.
Я снова набираю его номер — наверное, в пятидесятый раз — и в ответ слышу всё тот же неживой голос, сообщающий, что абонент недоступен. Зажмурившись, беззвучно сцеживаю задавленную истерику. Где он? Как мне жить, если по моей вине с ним что-нибудь случится? Что делать сейчас? Звонить в полицию? И что мне им сказать? Что мой знакомый не выходит на связь… сколько? Восемь или девять часов? Они даже слушать меня станут.
Я просидела в машине возле его подъезда до часу ночи, и ничего. Чан продолжал сбрасывать мои звонки. Что делать? Поехать домой и вытрясти из него информацию о том, что он сделал с Чонгуком?
Стараясь двигаться бесшумно, чтобы не разбудить маму, иду умываться. Вчера было не до этого. Я даже раздеваться не стала — всё надеялась, что Чонгук объявится и мне придётся срочно сорваться. Может, не стоило сюда приезжать и лучше было бы заночевать в гостинице. Вчера я плохо соображала, что делаю.
Мама, конечно, разволновалась. Я появилась у неё бледная как мел и не могла толком объяснить, что происходит. Все шесть лет нашего с Чаном брака она пребывала в полной уверенности, что мы образцовая семья. Как и многие, ошибалась.
Когда я выхожу из ванной, то первое, что слышу, — это шум посуды, доносящийся из кухни. Очевидно, сон мамы не крепче моего.
— Доброе утро. — Подхожу к столу и тянусь к графину с водой. — Я тебя разбудила. Извини.
— Я привыкла рано вставать, — успокаивает мама, начиная суетливо перемещаться вдоль кухонного гарнитура. — Я чай заварила. Попьёшь? Сейчас кашу сварю. Или лучше яйца сделать?
Еда — это последнее, о чём я способна сейчас думать. Чай… Чай можно, да. А потом я поеду. Куда? Скорее всего, снова к дому Чонгука.
— Только чай, мам. Спасибо.
Мама ставит передо мной чашку и молочник и осторожно придвигает вазочку с печеньем. Смотрит с тревогой. Хочет расспросить, но боится. Или не знает, как начать.
— Я буду разводиться, мам, — говорю я, прижимая подрагивающие пальцы к горячему фарфору. Сил и желания врать не осталось. Слишком тяжела расплата.
Лицо мамы искажается изумлением и неподдельным расстройством. Слово «развод» её пугает. А ещё она не ожидала.
— Я поняла, что вы поругались… Но разве… Неужели так серьёзно?
— У меня есть любовник. Чан вчера узнал.
Я делаю глоток за глотком, почти не ощущая, как горячая вода обваривает нёбо. От признания стало чуточку легче. Самую малость. Эффект освобождения от пут лжи.
— Я думала, у вас всё хорошо…
Я мотаю головой, не в силах сдержать горькую усмешку.
— Нет. Не хорошо.
— Он тебя выгнал?
— Я первой попросила развод. Чана не устроили озвученные мной причины, и он решил копнуть глубже.
— А… С этим мужчиной… У тебя всё серьёзно?
— Ко мне никто так не относился, — шепчу я, чувствуя, как крупицы стеклянной крошки снова оживают под веками. — После такого сложно продолжать жить так, как жила я.
Образ Чонгука становится почти осязаемым, не давая возможности и дальше сидеть и спокойно разглагольствовать о вещах, имеющих куда меньшую ценность, чем он. Я отодвигаю стул.
— Мам, я поеду. Мне нужно, ладно? Спасибо за всё. Я позвоню. — Последние слова я договариваю уже по пути в прихожую.
Сначала к Чонгуку домой. Если его там не будет — поеду к Чану. Другого плана у меня нет. Надеюсь, появится, если оба этих варианта не принесут ожидаемых результатов.
На выезде из двора меня вдруг посещает легкомысленная идея, что я, возможно, зря волнуюсь. Что Чан со своими угрозами был несерьёзен, а Чонгук просто загулял с друзьями. Ему ведь всего двадцать три. Да и шесть лет — немаленький срок, чтобы совершенно не знать того, с кем каждый день засыпала в одной кровати. Чан сноб, холодный, закрытый, самоуверенный, но он не исчадие ада. Месть — это слишком для него, тем более месть с нанесением физического ущерба. Муж — жуткий чистоплюй… Я однажды попросила его помочь разделать рыбу, и он сморщился, будто ему унитазы чистить предложили.
Так я уговариваю себя в течение нескольких минут, но голос в голове продолжает тихо, настойчиво шептать: «Не бывает таких совпадений».
Когда телефон разражается громкой трелью, я вздрагиваю и бью по тормозам. На экране горит незнакомый номер. Таким ранним утром больше некому звонить. Это точно как-то связано с Чонгуком.
— Слушаю.
— Э-эм. Привет… — немного растерянно говорит незнакомый мужской голос. — Меня зовут Чимин, я друг Чонгука.
— Говори… — сиплю я, трясущейся рукой убирая за ухо упавшую прядь. — Где он?
— Мы в больнице. Он попросил тебе позвонить, потому что… Ты адрес запишешь или как?
— Говори, — повторяю я, морщась от мучительного покалывания в глазах. Кажется, приложи пальцы к векам, и они окрасятся в красный.
Парень диктует мне местоположение, после чего я отключаюсь. Стук сердца нарастает пропорционально ползущей вверх стрелке спидометра, кружится голова. Конечно, это не совпадение. Это сделал Чан.
* * *
Больница находится в Коломне. Длинные коридоры, залитые ледяным голубоватым светом, и запах хлорки, смешанный с антисептиком, заставляют меня за секунду продрогнуть до костей.
— Чон Чонгук, — говорю я девушке-санитарке, сидящей за стойкой поста. — Четыреста двадцать седьмая палата где?
— Прямо по коридору, после двери в туалет, — вежливо отвечает она, чем вызывает во мне притупленный прилив благодарности. В государственных учреждениях не принято деликатничать.
За несколько секунд преодолев десятки метров, я залетаю в нужную палату, совершенно забыв, что, возможно, стоило постучаться. Мой взгляд падает на койку, где лежит мужчина лет пятидесяти с перевязанной головой, и лишь потом находит Чонгука. Ком в солнечном сплетении достигает гигантских размеров, перекрывая дыхание. Его лоб и челюсть перевязаны бинтами, оливковая кожа приобрела пыльный оттенок, а на губе темнеет ссадина.
Я перестаю чувствовать ноги, пока приближаюсь к кровати. Рядом с Чонгуком на стуле сидит незнакомый парень — очевидно, тот самый Чимин, который мне звонил. На него я смотреть пока не могу. Вина и отчаяние разъедают изнутри, прожигая грудь до уродливой чёрной дырки. Это всё из-за меня. Из-за моей трусости и слабохарактерности Чонгук здесь оказался.
— Привет. — Я осторожно опускаюсь на корточки и глажу его запястье.
Чонгук издаёт короткий глухой звук и слегка приподнимает ладонь в знак ответного приветствия.
Тогда я и понимаю, что эта повязка на его челюсти не просто так. У него вывих… или перелом.
— У него нижняя челюсть сломана, — подтверждает парень. — Шину поставили. Ещё сотрясение… И два ребра треснули. Ушиб почки, но это, говорят, вроде не так серьёзно.
Немеют пальцы, и мне приходится сжать их в кулак. Задушенная истерика переходит в тошноту. Я не могу объять услышанное. Сложить две части пазла воедино. Эти жуткие травмы и то, что к ним имеет отношение человек, с которым я собиралась растить общих детей.
— Заткнись, — глухо и неразборчиво мычит Чонгук. — Пугаешь Лису.
Его взгляд перебирается мне на лицо, и в нём появляется слабый намёк на веселье.
— Это мой друг Чимин. Ссыкло и паникёр.
Как он может юморить прямо сейчас, остаётся для меня загадкой. Потому что я близка к тому, чтобы сбежать под любым предлогом ради возможности как следует прореветься. Как такое возможно? Чтобы Чан… сам?
Я поворачиваюсь к парню, не желая мучить Чонгука необходимостью разговаривать:
— Где он был? Что… Как вы здесь оказались?
— Он позвонил мне ночью. Взял телефон у кого-то. Его мобильник, я так понял, они выкинули. Я подобрал его на остановке, и потом мы приехали сюда.
Обернувшись, я впиваюсь в Чонгука глазами.
— Это Чан? Он тебя избил?
Чонгук качает головой.
— Это был Джинëк и его дубинка. Господин даже посмотреть постеснялся.
На этом мои нервы неожиданно трескаются.
— Извини, я сейчас, — бормочу я, подскакивая на кровати. — Скоро…
Вылетаю за дверь и, зажав рот рукой, оглядываюсь в поисках убежища. Мне нужна всего-то пара минут. Пара минут, чтобы прийти в чувство.
Туалет. Здесь, совсем рядом. Я запираюсь в кабинке и, включив воду, тихо вою в кулак. Он ведь мальчишка совсем, а его избивали дубинкой. Как низко нужно пасть, чтобы учинить расправу над человеком, да ещё и чужими руками?
Теперь перед глазами всплывает образ Чана Как он затягивает галстук и как сидит во главе стола на совещании. Трусливый и жестокий кусок дерьма. Конечно, он бы никогда не стал пачкать свои наманикюренные пальцы. Достаточно просто нанять кого-то.
— Девушка, извините, что снова вас тревожу. — Сделав над собой усилие, улыбаюсь вежливой санитарке. — Я могу поговорить с врачом, который занимается Чоном?
— Со Джун должен скоро подойти. Можете подождать его здесь. — С этими словами Мунбëль, как написано на бейджике, указывает на ряд стульев вдоль стены.
Долго ждать действительно не приходится, и уже спустя несколько минут возле стойки появляется плотный приземистый мужчина в халате. Врачей сложно спутать с кем-то ещё. Их выдаёт взгляд. Цепкий, но огороженный от всего мира.
Не дожидаясь, пока девушка подаст знак, что это именно тот, кто мне нужен, я подхожу к нему сама:
— Со Джун? Хотела расспросить вас по поводу Чона.
Хочется верить, что мой смятый после сна костюм и лицо без макияжа выглядят достаточно презентабельно, чтобы воспринимать меня всерьёз. Мужчина быстро окидывает меня взглядом и коротко заключает:
— Слушаю.
Я сыплю вопросами о состоянии Чонгука, настойчиво прося не преуменьшать степень ущерба его здоровью, и спрашиваю, имеет ли смысл переводить его в платную клинику.
— У парня закрытый перелом нижней челюсти, но, к счастью, без осколочных элементов. Ему всего двадцать три, так что, если не будет грызть орехи, месяца через полтора-два будет в строю. Что касается рёбер, то там смещения нет, поэтому срок на заживление около месяца. Переводить в другую больницу или нет, вы уж сами решайте, но имейте в виду, что молодой человек изъявил желание выписаться в самое ближайшее время. — Взгляд мужчины становится острым и внимательным. — Упрямый парень. Характер травм говорит об избиении, но он настаивает, что неудачно упал с крыши.
«Спасибо» — это единственное, что я могу из себя выдавить. Ещё добавляю, что на то время, пока Чонгук находится здесь, у него должно быть всё самое лучшее — от ухода до лекарств, и за это я, разумеется, дополнительно заплачу. Врач отвечает, что максимум, который я могу сделать, — это нанять для Чонгука личную сиделку, а в остальном они и без того делают всё, что могут.
На этом мы и прощаемся.
Едва я переступаю порог палаты, Чонгук впивается в меня отчаянным взглядом. Милый. Он решил, что я сбежала.
— Мне требовалось поговорить с врачом, — поясняю я и, улыбнувшись, сжимаю его пальцы.
— А я думал, что настолько хреново выгляжу, — глухо мычит он без улыбки.
Его друг смотрит на меня во все глаза. Не знаю, рассказывал ли ему Чонгук обо мне, а если и рассказывал, то называл ли мой возраст и упоминал ли, что я замужем. Кажется, нет.
— Врач сказал, что ты собираешься как можно скорее выписаться, — с укором замечаю я. — Даже не думай об этом. Вдруг челюсть не так срастётся.
— И станешь Щелкунчиком, — с иронией вставляет Чимин.
Чонгук показывает ему средний палец и переводит глаза на меня. В них больше нет весёлости — есть просьба и смертельная усталость.
— Посидишь со мной немного?
— Конечно, — киваю я и оглядываюсь в поисках места, где можно поудобнее устроиться.
— Садитесь. — Чимин встаёт и придвигает ко мне стул. — Я пойду прогуляюсь за кофе.
То, что он перешёл на «вы» не остаётся для меня не замеченным, но едва ли сейчас имеет смысл заострять на этом внимание. Я занимаю предложенный стул и переплетаю наши с Чонгуком пальцы. Несмотря на всё, что он пережил за последние несколько часов, его кожа такая же горячая. Даже сейчас ему удаётся греть меня как солнцу.
* * *
Я провожу с Чонгуком около часа. За это время вернувшийся с прогулки Чимин успевает попрощаться и уехать, а худощавая санитарка с равнодушным лицом — принести на подносе стакан с кашицеобразным содержимым. Только заметив рядом с ним пластиковую соломинку, я понимаю, что она принесла Чонгуку завтрак. Именно так ему питаться в ближайшие недели две, а то и больше.
Он показывает ей большой палец и жестом просит поставить поднос на тумбочку. Санитарка удовлетворяет его просьбу с непробиваемым безразличием, а после того как она, так и не проронив ни слова, выходит за дверь, я принимаю решение нанять сиделку. Не хочу, чтобы в таком состоянии Чонгуку приходилось иметь дело с человеческим равнодушием.
— Отдыхай, ладно? — говорю я на прощание и, не удержавшись, осторожно глажу его по волосам. — Я приеду завтра.
— Я буду ждать, — неразборчиво мычит он и морщится от боли. Но это не мешает ему добавить: — Ты очень красивая.
Я выхожу из палаты с мокрыми глазами и совершенно раздавленная. Последние года два Чан даже в день рождения не слишком старался сказать мне что-то приятное — чаще откупался дорогими подарками. А двадцатитрёхлетний мальчишка со сломанной челюстью морщится от боли, но говорит.
В моей руке — ключи от квартиры Чонгука. Ему нужны чистые вещи, а ещё он настоял на том, чтобы я ночевала у него.
Что бы Чонгук ни говорил о своей готовности к случившемуся, это ничуть не спасает меня от неподъёмного груза вины. В моих силах было сделать всё по-другому. Быть смелее. Отказать ему в ухаживаниях. Развестись раньше. Предусмотреть все риски. Не выходить замуж за Чана, в конце концов. «И не встретить Чонгука», — подсказывает внутренний голос. Если бы можно было повернуть время вспять, смогла бы я переиграть прошлое и добровольно отказаться от знания, как на самом деле мужчина может относиться к женщине?
Когда сажусь в машину, то первым делом набираю Сохи. Полгода назад её отец лежал в больнице с инсультом, и она нанимала для него сиделку. Мне нужен её телефон.
То, что жизнь совершила поворот на сто восемьдесят градусов, ощущается во всём. Об этом кричит моё бледное напряжённое лицо в отражении опущенного козырька, смятая ткань юбки, район, в котором я практически не бываю, и часы на приборной панели, показывающие начало десятого. Сегодня рабочий день, и в этот момент я должна была доделывать отчёт к совещанию. А вместо этого еду в дом, который даже под дулом пистолета больше не назову своим, в надежде застать там мужчину, которого никогда по-настоящему не знала.
Когда я подъезжаю к знакомым кованым воротам, понимаю, что с большой вероятностью Чана дома нет. Разве новость о моей измене и то, что он сделал с Чонгуком, — повод не появляться в офисе?
Это ещё одно доказательство, насколько плохо я знаю собственного мужа. Судя по представительскому седану, припаркованному во дворе, Чан дома и даже принимает гостей. Я оглядываю приметное сочетание букв и цифр на заднем бампере и ощущаю холодное покалывание на коже. То же самое было, когда Чонгук не брал трубку. Так даёт о себе знать плохое предчувствие.
Запах в доме изменился всего за одну ночь, став отталкивающим и чужим. Сначала я даже думаю не разуваться, но в последний момент сдаюсь и избавляюсь от туфель. Домработница не виновата в том дерьме, которое происходит между мной и Чаном.
Мужа и его гостя я застаю на кухне, сидящими за столом. Даже не знаю, что сильнее ударяет по психике: угадывающийся запах перегара и налитые кровью глаза мужа либо же то, что в его собеседнике я узнаю генерала-лейтенанта полиции, пару раз присутствовавшего на днях рождения Чана.
— А вот и супруга моя приехала, Чхëль, — с фальшивым благодушием объявляет Чан, поднося ко рту чашку.
Даже с явного похмелья он одет в брюки и рубашку. Последняя, правда, наполовину расстёгнута.
Бëн Чхëль. Из недр памяти выныривает имя раннего гостя.
— Здравствуйте, — сдержанно здороваюсь я.
Скворечников приветствует меня не менее сдержанно и, отодвинув от себя недопитый кофе, протягивает Чану руку.
— Не буду вам мешать. Твой вопрос без внимания не оставлю, Чан. Будем на связи.
Я смотрю, как Чан отвечает на рукопожатие, и чувствую подкатывающую к горлу кислоту. Это снова бунтует интуиция, подсказывая, что их встреча случилась не просто так.
Скворечников уходит, и мы с Чаном остаёмся стоять одни. Он будто бы забыл о моём присутствии: оглушительно хлопает шкафами в поисках хрен пойми чего, пару раз включает воду и тычет в кнопку на кофемашине, наполняя новую чашку, хотя в той, из которой он пил, осталось больше половины.
— Чонгук в больнице, — выплёвываю я, не в силах ещё хоть секунду наблюдать за его неуклюжими телодвижениями. — У него сломаны челюсть и рёбра. Сотрясение… Отбита почка… В какой момент ты перестал быть человеком и превратился в жестокую, одуревшую от власти скотину?
— Успела уже в больницу скататься? — брезгливо отзывается Чан, продолжая стоять ко мне спиной. — Скажи спасибо, что щенок живым остался.
У меня начинают стучать зубы. Потому что он вот так просто говорит о том, что мог бы лишить его жизни. Кем он себя возомнил? Ненавижу… Как же я его ненавижу.
— А кому конкретно спасибо сказать?! — выкрикиваю я, моментально охрипнув от передозировки эмоций. — Тому, кто с собой резиновую дубинку прихватил и бил его, пока ты телефонным звонком прикрывался?!
— Хватит орать! — рявкает Чан, резко оборачиваясь. Его шея побагровела, и кажется, будто запах перегара стал в разы ощутимее. — Джин ещё далеко уехать не успел. Беги догоняй. Вдруг захочет тебя выслушать.
Ну конечно. Чан вызвонил приятеля, чтобы прикрыть свою задницу. Вот так просто. Изувечил человека и аннулировал преступление одним простым звонком.
— Вы же его убить могли, неужели не понимаешь, — сиплю я, переводя невидящий взгляд на лицо мужа. Ярость, которая несла меня сюда, внезапно стихла, оставив после себя отупение, непонимание и шок. — Один удар не туда… Он мог неудачно упасть и разбить голову… мог…
На короткое мгновение я вдруг представляю, что Чонгука не стало, и этого оказывается достаточно, для того чтобы слёзы хлынули из глаз рекой.
— Что бы ни произошло между мной и тобой, должны быть границы… Человеческие границы. Власть и деньги — это ведь не всё… Преступление с совести не смоешь ничем… Что в итоге у тебя останется, кроме твоих денег? Для чего они вообще нужны, если не стало души?
— Закончила? — резко перебивает Чан. — У тебя два дня, чтобы вывезти шмотки. Юрист с тобой свяжется. Попробуешь претендовать на дом или хотя бы на одну кастрюлю — тебе же будет хуже. Оставлю без трусов.
Теперь я с чистой совестью могу усмехнуться. Господи, да он ещё и разорить меня угрожает. Неожиданно на ум приходят слова моей подруги Юны, которая несколько лет назад переехала жить в США. «Мужчина, который не слишком хорошо проявил себя в браке, при расставании покажет себя ещё худшим мудаком».
Она развелась за полгода до нашей с Чаном свадьбы — с судом и скандалами. Квартиру, за которую её родители внесли первоначальный взнос и за которую Юна сама платила ипотеку, пока её муж, сидя дома, переживал трёхгодичный кризис безработицы, им пришлось поделить. Как пришлось поделить и купленную Юной машину, на которую, не имея водительских прав, Ли не претендовал в браке и которая резко понадобилась ему во время развода. Я тогда отшутилась, сказав себе, что Чан никогда не падёт так низко. Ошибалась. Потому что он только что пробил дно мироздания.
— Подавись своими деньгами и своим домом, — цежу я. — Мне ничего от тебя не нужно. С этого момента я буду считать дни, чтобы нас развели.
— Считай, конечно. — Навалившись на стол, муж смотрит на меня исподлобья. — Только имей в виду: если твоя позорная интрижка до кого-то дойдёт, я вас обоих размажу. Щенку твоему житья не будет. Я ему по всей стране двери закрою. За счастье будет машины на автомойке пидорить.
— Какой же ты мудак, — совершенно искренне говорю я. — И какое счастье, что у нас с тобой не было детей. Когда-то я считала это большим горем, а сейчас понимаю, что это самое настоящее провидение.