Только между нами

36. Лиса

— Можно к тебе? — Чонгук, появившийся на пороге моего кабинета со стопкой листов в руке, смотрит на меня вопросительно.
— Проходи, — киваю, прикрывая крышку ноутбука.
Я успела сильно по нему соскучиться и теперь с немым наслаждением наблюдаю, как он закрывает за собой дверь и приближается столу.
Если раньше Чонгук был моим лекарством от неудавшегося брака, то сейчас хочется взглянуть на него по-новому. У него ко мне правда серьёзно, или это лишь временное гормональное помутнение? Инстинкт охотника в его случае давно удовлетворён. Действительно ли мы больше, чем секс? Будет ли он мне необходим после того, как я останусь одна?
— Ты что-то хотел уточнить? — указываю на бумаги в его руке.
Чонгук опускает на них недоуменный взгляд, будто то, что он их принёс, стало для него сюрпризом, после чего скидывает листы на посетительский стул.
— Нет.
Он обходит стол и останавливается рядом с моим креслом. Я вопросительно приподнимаю бровь, с трудом пряча улыбку.
— Нет, значит?
Давление рук подбрасывает меня вверх, как расправившуюся пружину, за мгновение окуная в облако его запаха. На этот раз только чистая кожа, кондиционер для белья и никакой никотиновой пряности.
— Пахнешь по-другому, — шёпотом замечаю я, когда ладони Чонгука плотно смыкаются на моей талии.
— Лучше или хуже?
Я дёргаю плечами.
— Просто по-другому.
— Бросил курить.
Наш первый за последние полторы недели поцелуй действует на меня сильнее, чем я могла предположить. Мысли смывает потоком эмоций и ощущений, среди которых есть эйфория, лёгкое головокружение, растущий телесный голод и ярко вспыхнувшее возбуждение. Офисные стены, стол и открытый ноутбук, на котором развёрнут файл отчёта для совещания, становятся лишними и раздражающими. Хочется перенестись в его уютную холостяцкую квартиру и там разрешить нам обоим большее. Избавиться от одежды, не пытаться глушить дыхание и набегающие стоны, закрыть глаза и позволить себе отключиться от всего мира.
— Мы на работе. — Я упираюсь ладонями Чонгуку в плечи и отстраняюсь, чтобы глотнуть воздуха. Щёки горячие, на губах дрожит улыбка. Чонгук действует на меня как солнце. Греет, заряжает и поднимает настроение.
— Ты же приедешь ко мне сегодня? — Ладони на моей талии усиливают захват, выдавая степень настойчивости и нетерпения своего обладателя. — Момо сказала, что его нет в офисе.
Хорошо, что скоро это прекратится и мне не придётся чувствовать себя предательницей, подсиживающей собственного мужа. Хотя о чём это я? После того, как будет принято окончательное решение о разводе, изменится всё. Разве я смогу продолжать здесь работать? Конечно, нет. Даже если Чана не будет настаивать на увольнении, правильнее будет отсюда уйти.
Сейчас эта мысль меня почти не пугает. Жаль бросать проект, но если уж и начинать жизнь заново, то обнулять всё подчистую. К счастью, безработица не грозит мне необходимостью бедствовать: есть накопления и место, где жить. С Чаном у нас подписан брачный контракт, по которому мне остаётся автомобиль и половина дома. Правда, про себя я решила, что претендовать на дом не стану. Делить место, где мы собирались счастливо растить детей? Не хочу. Возможно, не будь Чонгука, стоило бы о таком поразмыслить, но в свете ситуации совесть говорит однозначное «нет».
Страшно подумать, как уходят из брака те, у кого нет подушки сбережений. Если мне было страшно разорвать отношения с мужем, не имея общих детей и материальных проблем, каково тем, кто не может таким похвастаться? Хотя в моём случае отсутствие детей — фактор в пользу того, чтобы остаться. Чан, по крайней мере, готов был стать отцом, а теперь деторождение откладывается на неопределённый срок.
— Не могу ничего обещать, — отвечаю я, любовно расправляя крошечный залом ткани на рубашке Чонгука. — А теперь забирай свои бумаги и уходи, пока тебя не потеряли поклонницы.
Хочется прикусить губу оттого, что я сказала это вслух. Озвучила свою ревность. Но Чонгук, кажется, не обратил внимания, судя по тому, что, нахмурившись, спрашивает совершенно о другом:
— Почему не можешь обещать? Столько времени прошло. Мне нужно тебя увидеть.
Он просто не знает, что в скором времени нам не придётся подгадывать время для встреч и мы сможем видеться так часто, что я успею ему надоесть.
— Я напишу, — посмеиваюсь тихонько, подталкивая его к выходу. — Всё, иди работай.
Когда дверь за ним захлопывается, я не возвращаюсь за стол, а подхожу к окну. Оглядываю знакомую панораму Сеула, запоминая её сегодняшний вид: подсвеченные жёлтым крыши, фасады вековых зданий, которые успела выучить наизусть, и пронзительное синее небо, испещрённое белой ватой облаков. Красиво. Но в моей жизни появится и другая панорама. Не факт, что она будет столь же живописной, но я как минимум могу рассчитывать на новые краски.
* * *
— Ну так что ты хотела мне рассказать? — Дженни вращает бокал с вином, но отпивать из него не торопится, давая понять, что желает немедленно получить ответ на свой вопрос.
— А с чего ты взяла, что я непременно захочу тебе о чём-нибудь рассказать?
— Ч — чуйка, — глубокомысленно изрекает она. — Уж очень ты была настойчивой в своём желании где-нибудь посидеть. Я прямо чувствую, что из тебя должно политься. У меня, кстати, Чанёль копытом землю роет из-за того, что ему сегодня снова одному со спиногрызами сидеть, поэтому немедленно колись.
Дженни права. Мне требовалось поделиться с кем-нибудь происходящим, и именно поэтому я не сразу согласилась поехать к Чонгуку. Обсуждать развод с ним — едва ли хорошая идея. Парень он, безусловно, умный и обязательно поддержит меня, но здесь другое… Нужен женский взгляд. Взгляд трезвомыслящей замужней подруги, коей является Дженни.
— Мы с Чаном будем разводиться, — говорю я, решив не ходить вокруг да около, и тут же запиваю озвученное глотком вина.
Дженни опрокидывает свой бокал следом и смотрит на меня во все глаза.
— Вот это новости, Звезда Манобан. Забудь всё, что я про Чанёля сказала. Подождёт. И как это вы решились? В смысле кто инициатор и вообще?..
— Инициатор я. У нас уже давно не всё гладко, так что, наверное, просто пришло время.
— Хм-м… — тянет Дженни, глядя на меня с сомнением. — Вот так просто взяла и решила? Ни с чего?
— А что, сложно поверить?
— Поверить не сложно, учитывая пиздопротивный характер нашего многоуважаемого Ким Чана. — Картинно прикрыв рот ладонью, Дженни делает испуганные глаза. — Извиняюсь, вырвалось. Но я же тоже не слепая, Лис. Сдаётся мне, у тебя кто-то появился. На работу одеваешься как на праздник, всегда в настроении, мягче стала. Выглядишь счастливой, в общем. Я всё ждала: вдруг захочешь поделиться.
Неужели я была такой жуткой злыдней и настолько хреново выглядела, что малейшие изменения во мне так бросаются в глаза окружающим? Сохи ведь почти то же самое сказала. И тоже заподозрила меня в измене.
Я колеблюсь. Дженни не Сохи. С ней нас не связывает дружба семьями, а ещё она куда более приземлённая и лояльная к человеческим порокам.
— Да, — подтверждаю, разглядывая белёсую гравировку на дне бокала. — Я развожусь не поэтому, но у меня действительно есть мужчина.
— Слава богу, ты не стала отпираться! — Дженни воздевает глаза к потолку, будто рассчитывала на это признание. — Кто-то тебя, может, и осудил бы, но точно не я. Даже наоборот, Звезда моя. Я за тебя очень рада!
— Спасибо, — усмехаюсь я. — Очень мило поздравить меня с изменой мужу.
— Ну ты же знаешь, что я никому. Тихо порадуюсь за тебя, и всё. Так, а подробности? Сколько лет? Женат али свободен?
— Свободен, конечно. — Я даже хмурюсь предположению о том, что могла увести мужчину из семьи. В моём представлении измена мужу не идёт с этим ни в какое сравнение. Уподобиться беспринципной проститутке Наëн? Нет уж, увольте.
— Отлично, — удовлетворённо комментирует Дженни. — С этим разобрались. А годков-то ему сколько?
Это самое сложное. Врать я не хочу, но разве просто сказать правду?
— Он меня младше, — отвечаю уклончиво, на что брови Дженни удивлённо взлетают вверх.
— Вот как! Ну это, может, и неплохо. Намного?
Я чувствую лёгкое раздражение от всей этой ситуации. Две взрослые женщины, а играем в идиотскую угадайку. Я ведь хотела с кем-то поделиться и этим. С кем ещё, если не с Дженни? Уж точно не с мамой, которая с большой вероятностью расстроится и начнёт плакать, узнав, что её великовозрастная дочь ушла от мужа и упала в объятия двадцатитрёхлетнего любовника.
— Это Чонгук, — твёрдо говорю я, глядя Дженни в глаза. — Твой любимый Золотой мальчик.
Повисает молчание. Дженни открывает рот, будто что-то хочет сказать, но потом снова его закрывает. Поднимает и опускает бровь и, нащупав бокал, осушает его до дна.
— Об этом никто не должен знать, — напоминаю я, чтобы разбить повисшую тишину. Становится неуютно.
— Да, конечно, я понимаю, ты что ж, — тараторит Дженни, начиная крутить головой по сторонам. — А гаврош наш куда запропастился? Хочу второй бокал заказать.
Мой личный дискомфорт нарастает. Я ожидала удивления, смеха, распахнутых глаз и даже сочную матерную фразу, но только не этого. Дженни выглядит так, будто ей резко стало не по себе.
— Вижу, новость тебя настолько впечатлила, что ты перестала смотреть мне в глаза, — замечаю я, стараясь звучать легко и иронично.
Дженни перестаёт обыскивать зал и поворачивается ко мне. Даже начинает улыбаться. Только улыбка выходит не совсем естественной.
— Ну так конечно! — Её тон чересчур шутливый, а голос громкий. — Такое без подготовки услышать. Что ещё сказать? Я рада за тебя, Лис. И за Золотого мальчика рада. Такую звезду себе отхватил. Сам, наверное, одурел от счастья.
Ощущение фальшивости происходящего не даёт мне воспринимать её слова серьёзно. Я знаю Дженни. Получить от неё настолько скомканную реакцию — признак того, что она кривит душой.
— А что ты на самом деле думаешь?
Снова повисает пауза. Наносная весёлость пропадает из её взгляда, Дженни вздыхает.
— Я надеюсь, что ты решила уйти от Кима не из-за мальчишки. Ну не верю я в долгосрочность таких отношений, хоть тресни. — Её лицо сочувственно кривится. — Лис, ты не думай: выглядишь ты прекрасно, да и Чонгук парень умный. Мозгами уж точно старше своих сверстников-распиздяев. Но это всё сейчас. А потом что? Ты к определённому уровню жизни привыкла и к тому же детей родить хочешь в ближайшее время. Я верю, что у вас и секс фееричный, — Момо на кухне как-то слюной брызгала — и весело вам, и хорошо. Просто дальше-то что? Потом, когда ты семью захочешь.
Меня будто прибили гвоздями к стулу. Я даже пошевелиться не могу от той тяжести, которая обрушилась на меня с этой тирадой. Даже Дженни. Моя свободолюбивая демократичная Дженни не верит в то, что нас с Чонгуком надолго хватит. Становится горько до сухого жжения в груди. И хочется уйти, да. Делиться переживаниями и обсуждать развод желание исчезло.
— Дженни, я счёт попрошу, ладно? — говорю я, из вежливости дёрнув губы вверх. Знаю, что сама притащила её сюда, но заставлять себя не хочу. Это ведь моя жизнь, а не просто болтовня. — Мне пора ехать.
— Лис. — В глазах Дженни мелькает вина напополам с раскаянием. — Я расстроила тебя, да? Прости. Нужно было своё мнение при себе держать. Это же мои тараканы. Я в такие моменты сразу начинаю думать про целлюлит и морщины. Не слушай меня, ладно? Делай так, как считаешь нужным.
— Всё нормально, — натянуто улыбаюсь я, не в силах делать вид, что её слова не ударили по мне. Они бы и не ударили, не озвучь Дженни мои собственные страхи и мнение большинства о том, что отношения, где женщина намного старше и обеспеченнее, обречены на провал.
Я оплачиваю счёт целиком, несмотря на возмущения Дженни, и вызываю такси. Если до этого я сомневалась, ехать к Чонгуку или нет, то сейчас увидеть его стало жизненной необходимостью. Другой поддержки у меня нет. Единственный человек, который, по моему мнению, мог быть на нашей стороне, только что выступил против.
Звонок мужа застаёт меня, когда я выхожу из такси рядом с домом Чонгука. Левую половину груди простреливает тревогой. Чан должен прилететь только завтра.
— Слушаю, Чан, — говорю я, непроизвольно отворачиваясь от гранитного фасада.
— Ты где? — голос мужа звучит резко и с угрозой.
— Я… была в баре с Дженни. — Сама не зная почему, я начинаю быстро идти к воротам, отдаляясь от нужной подъездной двери.
— Приезжай домой сейчас же. Буду через полчаса.
С этими словами он отключается.
* * *
Таксист довозит меня до рабочей парковки, где я забираю свою машину. С адреналином, выброшенным в кровь, жалкие сто миллилитров вина обязаны были испариться.
Домой я еду, не помня себя. Ладони, сжимающие руль, потеют, и сердце неровно стучит в предчувствии катастрофы. Что это? Паранойя, вызванная чувством вины, или обострившаяся интуиция? Я пытаюсь облечь в форму скользкие хаотичные мысли, чтобы понять, почему Чан вернулся раньше и по какой причине разговаривал со мной таким тоном, но не справляюсь. На ум приходят лишь идиотские версии вроде потопа или пожара. Чёрт-чёрт. Нужно перестать фантазировать и успокоиться. Всё выяснится на месте.
Когда въезжаю в ворота нашего, пока ещё общего дома, машина мужа уже стоит на своём месте. Я паркуюсь рядом, промакиваю салфеткой неприятную липкость с ладоней и, заглушив двигатель, иду к двери. По какому бы поводу Чан ни хотел меня увидеть, я должна оставаться собранной и спокойной. Своё желание развестись я озвучила, и это главное. Чан может принимать это или не принимать — без разницы. Детей у нас нет, так что развод в любом случае состоится.
Я заставляю себя действовать так же, как и всегда. Ставлю сумку на комод, избавляюсь от обуви и иду мыть руки. Тщательно ополаскиваю их водой и попутно разглядываю своё лицо в зеркале, примеряя к нему невозмутимость. Вроде бы получается. Вот и отлично.
Взгляд мужа ложится на меня многотонной плитой, едва я переступаю порог кухни. Его и без того тонкие губы превратились в искривлённую линию, в глазах поблёскивают нетерпение и что-то мрачное, тёмное, напоминающее гнев.
— Привет, — говорю я, прикрывшись щитом спокойствия. — Думала, ты вернёшься только завтра.
— Испортил твои планы? — с металлом в голосе осведомляется Чан, наваливаясь ладонями на спинку стула.
— Почему же? Я ведь здесь.
Под его немигающим взглядом сохранять невозмутимость становится всё сложнее, поэтому в качестве передышки я иду к кофемашине. Сделать кофе означает отвернуться и занять себя минимум на минуту.
— Сядь за стол, — резко и грубо распоряжается муж. — Кофе в другой раз попьёшь.
От растерянности и испуга я застываю в метре от столешницы. Мы с Чаном переживали разные времена, но никогда он не позволял себе разговаривать со мной так.
— Я сначала сделаю себе кофе, — тихо цежу я, повернувшись к нему. — Не нужно командовать мной, как собакой.
— Сюда смотри. — Запустив руку в портфель, валяющийся на подоконнике, Чан швыряет на стол пачку листов с изображением чёрно-белой таблицы. — Хочу послушать твои объяснения.
Я забываю про кофе и обещание оставаться спокойной. Дыхание обрывается, а ноги сами несут меня к столу. Хочу выяснить, что такого есть в этой стопке бумаги, отчего человек, с которым я прожила шесть лет, стал вести себя настолько грубо.
Но ещё до того как поднести первый листок к глазам, я вдруг отчётливо понимаю, что увижу на нём доказательства своего преступления. Это говорила не паранойя, а интуиция. Всё тайное когда-то становится явным. За всё приходит расплата. Эффект бумеранга.
Таблица — это детализация моих звонков. Следующий лист — распечатка сообщений из мессенджера. Мне нечем дышать. Личное, переписка, фотографии — всё выставлено напоказ. Я о таком не думала. Даже предположить не могла, что Чан до такого опустится. Связи ему позволяют, да. Я думала, самоуважение не позволит.
— Ты не имел права, — сглотнув унижение, сиплю я и поднимаю глаза на мужа. Сложно, не нужно. — Какие бы цели ты ни преследовал, ты не имел права.
Пальцы Чана сжимают подголовник стула так сильно, что белеют, а его лицо, напротив, багровеет.
— У тебя ещё рот открывается такое говорить? Ты, блядь, вообще охерела? За моей спиной трахалась с пиздюком, который на меня работает. Хочешь после этого о неприкосновенности частной жизни поговорить?
Каждое слово прицельно попадает по нервам. Этими грубыми хлёсткими словами он хочет указать на моё место. На дурно пахнущее место изменившей женщины. Мне нельзя такое позволять. Вернись я назад, едва ли смогла бы сделать что-то по-другому. Разве что набраться смелости и уйти чуть раньше.
— Брак с тобой не лишает меня прав, обозначенных в Конституции. Ты не имел права…
— Замолчи лучше, пока я тебя не размазал, — рявкает Чан. — Ты поэтому за разводом прибежала? Обленилась прятаться?
Зря я полагала, что ему будет наплевать. Ему не плевать, и это почти странно. Равнодушие многое бы объяснило в нашем браке.
Мне нельзя срываться. Я не хочу скандалов и грязи. Свою вину я готова признать. И потерпеть ярость мужа готова.
— Я попросила развод, потому что так жить больше нельзя. Дело не в Чонгуке, а в нас с тобой. Я бы не посмотрела в его сторону, если бы в нашем браке было за что держаться. И я не пытаюсь отрицать свою вину перед тобой. Да, отчасти ты прав. Поэтому я ухожу. Ты не заслуживаешь, чтобы тебя обманывали. Никто не заслуживает.
— Вот же ты сука… — цедит Чан, будто меня не слыша. — До какой степени нужно опуститься, чтобы с рванью малолетней связаться. Кризис среднего возраста у тебя? Члена молодого захотелось?
Мне нельзя срываться. Я не хочу скандалов и грязи.
— Я не собираюсь отвечать на твои вопросы. Мне жаль, что так вышло. Надеюсь, теперь ты понимаешь, что речи о сохранении нашего брака быть не может.
— Собралась получить развод и к хахалю своему побежать? — Рот мужа раздвигается в издевательской усмешке. — Слишком шоколадно для тебя. Думаешь, после того как ты со мной во всех светских газетёнках засветилась, я позволю свою фамилию в грязи прополоскать? Я, блядь, Ким! Мою фамилию каждая собака в стране знает, потому что я на неё годами пахал.
Я чувствую тошноту. При чём тут его фамилия, Господи? Я просто хочу развода и поскорее пережить этот день. Мне ничего не нужно… Даже эта чёртова машина не нужна. Я просто хочу развестись.
— После развода я верну себе фамилию отца. Я не заставляла на себе жениться и не скрепляла брак с тобой кровью. Каждый имеет право прекратить отношения и начать жить заново.
— О том, какие обязательства накладывает на тебя брак со мной, нужно было раньше думать. Чем больше на тебя смотрю, тем сильнее убеждаюсь, что твои мозги я переоценил. Обычная баба, падкая на смазливых кобелей.
— Заткнись! — выкрикиваю я, срываясь из-за обширной гибели нервных клеток. Лицо пылает, от ярости и унижения стучат зубы. Я ведь не пластмассовая кукла. Всему есть предел. — Какой будет моя жизнь после развода, не твоё дело. На имущество я не претендую, детей у нас нет. Можешь поставить на уши всех своих друзей-судей… Только шумихи наделаешь, которой ты так боишься.
— Жить с тобой я, разумеется, не буду, — презрительно бросает Чан, меняясь в лице. Оно теряет краски, приобретая оттенок той самой невозмутимости, которую совсем недавно так старательно тренировала я. — Но и ты не рассчитывай на розовую вату. Я плевки в лицо не прощаю.
Я обнимаю себя руками, чтобы подавить нарастающий тремор, и смотрю, как он стремительно выходит из кухни. Слышу, как звонит кому-то, но из-за шока и паники не могу разобрать ни единой фразы. Мой поступок порочен, уродлив, аморален, но это простая человеческая ошибка. Мы ведь не в средневековье живём, где за измену лишали жизни. Это двадцать первый век, чёрт возьми! Откуда эти самоуправство и угрозы? Пусть последний год нашей жизни с мужем был полон неудач и разочарований, но были и другие пять — тогда он был для меня самым близким. Поэтому просто не понимаю, откуда в нём взялось это желание меня раздавить.
Когда машина Чана выезжает за ворота, меня осеняет. Покачнувшись на пятках, я срываюсь и бегу в коридор, где стоит моя сумка. Телефон. Нужно позвонить Чонгуку.