Только между нами

39. Лиса

Ночевать у Чонгука я не стала, чтобы не находиться в чужой квартире без него. Собрала ему сумку с вещами, купила две банки порошкового питания, которое, по заверениям фармацевта, должно восполнять в организме недостаток витаминов и белка, отвезла всё в больницу, а после приехала к маме.
Здесь вот уже второй час, лёжа в своей подростковой спальне, я сражаюсь с сумрачным состоянием и составляю план на завтрашний день. Навестить Чонгука, написать заявление на увольнение, нанять грузчиков, чтобы перевезти вещи в квартиру на Зубовском. Поначалу мелькнула шальная мысль не забирать ничего: ни одежду, ни сумки, ни украшения, часть которых была оплачена Чаном. Не хотелось давать ему повод раздуваться от мысли, что все шесть лет он выступал спонсором моей безбедной жизни. К счастью, здравый смысл вовремя меня остановил. Ни к чему этот горделивый апломб. Тому, кому хочется думать о других хуже, чем есть, едва ли требуется повод. Соберу каждую шмотку, отсортирую те, на которые расщедрился муж, и устрою благотворительный аукцион в пользу детей-сирот.
Ни прошлая бессонная ночь, ни полное моральное опустошение не становятся моими союзниками в борьбе за сон. Сознание то и дело жонглирует лицами мужа и его высокопоставленного приятеля в погонах, их сменяют воспоминания о больничной койке и уставших глазах Чонгука. Удивительный мальчик. Ни единого упрёка, ни единого укоризненного взгляда. К насилию невозможно быть готовым, что бы он ни говорил. Ни один человек, имеющий хоть какое-то понятие о самоуважении и цивилизованности, не должен принимать жестокость.
За неплотно прикрытой дверью спальни слышится шорох шагов. Это мама до сих пор не ложилась. Она всегда боялась одиночества и сейчас наверняка проецирует свои страхи на меня. Возможно, думает, что я повторяю её судьбу, ведь после развода с папой она так и не нашла ему достойную замену. Едва ли мама когда-нибудь испытывала глубокую симпатию к Чану, но точно рассчитывала, что в этом браке я состоюсь как мать и жена. Однако об этом мне сейчас лучше не думать. И без того тошно.
Утром, приведя себя в порядок, я решаю первым делом заехать в офис, а уже потом навестить Чонгука. К тому времени он как раз успеет позавтракать. Вчера при мне он так и не притронулся к еде, очевидно, чтобы не расстраивать. Мужественность, оказывается, совершенно не зависит от возраста. Некоторые и после сорока не способны понять, что означает быть настоящим мужчиной.
В офис я вхожу, закованная в броню отчуждения. Чан здесь: видела его машину на парковке. Можно было и не приезжать, ведь стереть моё имя из списка сотрудников компании ему не составило бы труда, но не хочется действовать таким способом. Если Чан потерял связь с цивилизованной реальностью, это не означает, что должна и я. Пусть хотя бы здесь всё будет правильно.
Из кабинета я забираю только личное: блокнот, зарядное устройство и косметичку, где лежат пудреница, антисептик и таблетки от головной боли. С сомнением оглядываю горшок с каланхоэ, стоящий на подоконнике. Я принесла его на вторую неделю своего возвращения в офис вместо погибшего спатифиллума. Хотелось добавить немного уюта в рабочую обстановку. Взять его или оставить?
Я подхожу ближе, примеряясь, и на пышной зелёной верхушке вдруг замечаю проклюнувшееся розовое острие. Осторожно трогаю его пальцем — убедиться, что мне не показалось и малыш-каланхоэ действительно пытается цвести. Это самое настоящее чудо. У мамы без каких-либо усилий цветут орхидеи, фиалки, герань и даже кактусы, но меня её дар садовода обошёл стороной. И вот надо же. Расцвел.
Приняв моментальное решение забрать его с собой, я аккуратно обнимаю рукой фарфоровый горшок, но меня отвлекает стук в дверь. На пороге появляется Дженни.
— Привет, Лис. — Она растерянно переминается с ноги на ногу, выглядя настороженной. — Ты… В смысле… — кивает на бумажный пакет с собранными вещами.
— Увольняюсь, — подсказываю я. — К тебе тоже планирую зайти с заявлением.
С коротким глухим звуком Дженни прикрывает за собой дверь и понижает голос до едва различимого:
— Случилось что-то?
Ещё пару дней назад, когда она пользовалась моим безграничным доверием, я бы ей всё рассказала. Дженни по-прежнему моя близкая подруга, но вываливать ей ужасы последних суток и обсуждать Чонгука — этого мне не хочется. Просто не могу, зная её отношение.
— Это обычное увольнение. Всё идет по плану. Мы с Чаном обсудили развод, и после этого я, разумеется, не останусь здесь работать.
— Обсудили, значит… — эхом повторяет Дженни, на удивление не расспрашивая о подробностях.
Наверное, чувствует мою закрытость, которую я и не пытаюсь скрывать.
— Чонгук второй день не выходит на работу, ты в курсе? Прошёл слух, что он конкурентам данные по проектам сливал. Момо сказала, Ким вне себя.
Я коченею. Вот значит, какую версию Чан подготовил. Пока Чонгук лежит в больнице со сломанными рёбрами, он продолжает его топтать.
Позвоночник колет ледяными иглами. Просто ублюдок. Если эта информация пойдёт дальше офиса, Чонгук не сможет найти работу.
— Это полнейшая чушь. Надеюсь, тем, кто знал Чонгука, хватит ума не поверить, — чеканю я, подхватывая со стола пакет. — Дженни, у меня времени мало. Зайдём к тебе, составим заявление, и я поеду.
Дженни, растерянно кивнув, выходит за дверь, я иду следом. Меня трясёт. В офисе Чонгука любили и захотели бы навестить его в больнице. А вместо этого будут думать о том, что всё это время общались с предателем. Теперь даже если информация о его избиении всплывёт, кто-то может назвать это заслуженной карой.
Хочется по очереди открывать двери кабинетов и выкрикивать каждому, кто в них сидит, чтобы не верили. Только страшно сделать ещё хуже. Шаг за шагом Чан приводит свои угрозы в жизнь. И самое паршивое в этом — осознание, что всё это по моей вине. Действия мужа ничем нельзя оправдать, но началось всё именно с меня.
Из офиса я выхожу почти вслепую и вслепую сажусь за руль. Мысли дрожат и путаются. Паника и бессилие стали моими неизменными спутниками в последние несколько дней. А ведь я когда-то считала себя умной и взвешенной. Этот кошмар планирует закончиться или только набирает обороты?
Дав себе пару минут на то, чтобы прийти в себя, я трогаюсь с места и лишь потом вспоминаю, что каланхоэ так и остался стоять в кабинете.
* * *
— Привет. — Я осторожно глажу плечо Чонгука и старательно ему улыбаюсь. Пришло моё время проявить о нём заботу и беречь от ненужной информации.
Он пытается улыбнуться мне в ответ. Если вчера цвет его лица был землисто-серым, то сейчас он щедро разбавлен желтизной. Проступили синяки.
— Как дела? Как спала?
Мне приходится максимально собраться, чтобы расслышать то, что он говорит, и не заставлять его повторять снова.
Я придвигаю стул к койке и сплетаю наши пальцы. От этого жеста разрушительный ураган внутри немного стихает. Таким удивительным образом Чонгук на меня действует.
— Дела хорошо. Спала тоже нормально. Сегодня забрала вещи с работы. Ты позавтракал? Не нужно говорить. Достаточно просто кивать.
— Съел что-то дико полезное и выпил коктейль, который ты мне принесла. Судя по его составу, через пару недель я стану бодибилдером.
— Хватит болтать, — напоминаю я и опускаю глаза, потому что в этот момент Чонгук гладит мою ладонь большим пальцем.
— Через месяц буду как новый. Обещаю.
Я хочу ответить, что в вопросах здоровья не стоит торопиться, но отвлекаюсь на стук открывшейся двери. В палату входит женщина лет сорока пяти в компании мужчины чуть постарше. Сначала я думаю, что это пришли навестить соседа Чонгука — пьяницу средних лет, но, когда пара, ощупав нас взглядами, начинает приближаться, начинаю паниковать.
Мою панику усиливает и следующая фраза Чонгука:
— Вы что здесь делаете, мам?
Нет сомнений в том, что мне не послышалось: передо мной действительно мать Чонгука. Те же русые волосы и тот же цвет глаз, правда черты лица куда менее яркие и выразительные, чем у сына. В них прослеживается какой-то скрытый дефект, помятость, говорящие о том, что годы зависимости не прошли даром.
Женщина смотрит на наши сцепленные пальцы, отчего я непроизвольно разрываю замок и поднимаюсь со стула. Чувствую себя девушкой, которую чужие люди застали голой в постели их сына-подростка. Сына, который гораздо младше.
— Здравствуйте, — говорю я сдержанно. — Лиса.
Женщина мечется взглядом между мной и Чонгуком и, пробормотав ответное «здравствуйте», будто забывает обо мне и целиком сосредотачивается на сыне. Прижав ладонь ко рту, она издаёт звук, похожий на сдерживаемое всхлипывание.
— Как тебя угораздило, Чонгук? Почему не позвонил и ничего не сказал?
Чонгук приподнимает руку, приветствуя мужчину за её спиной, и после переводит взгляд на мать.
— Не сказал, чтобы не видеть твоих истерик. Кто тебе позвонил?
— Тётя Ким Сина. Чимин ей рассказал. И правильно, что позвонила. Мой сын в больнице с переломами лежит, а я даже и не в курсе. Зачем ты так, Чонгук? Я ведь волнуюсь.
Чонгук измученно морщится: то ли от смущения, то ли от боли.
— Мам, хватит, пожалуйста. Лиса, это моя мама, Мина. А это её муж Богëн.
Две пары глаз снова находят меня. Мужчина смотрит смущённо, мать Чонгука — с недоверием и опаской. Её взгляд цепляется за бриллианты у меня в ушах, скользит по пиджаку. Моя одежда куда изысканнее её наряда из дешёвого полиэстера, и одна туфля стоит втрое дороже, чем всё, что надето на её спутнике. Я другая, принадлежу другому миру, и я его старше. Что я делаю рядом с её сыном?
— Очень приятно. — Имитируя непринуждённость, я по очереди улыбаюсь им и Чонгуку, давая понять, что всё в порядке. — Я выйду за кофе. Разговаривайте.
Чонгука мне, конечно, не обмануть. Знаю это по извинениям, отчётливо проступившим в его взгляде. Он хорошо меня изучил и догадывается, что я напугана до чёртиков появлением его родственников. Я не была к этому готова. Мы даже вместе ни разу на людях не появлялись, не говоря уже о том, чтобы встретиться лицом к лицу с его матерью, которая к тому же расстроена состоянием сына. И это она ещё не в курсе, что Чонгук оказался здесь из-за меня.
С каждым шагом, удаляющим меня от его койки, голоса новоприбывших оживляются. Начинают шуршать пакеты, по полу скребёт стул. Конечно, это в порядке вещей. Они приехали к сыну, а я для них чужая.
В дверях я всё-таки оборачиваюсь. Взгляд Чонгука устремлён на меня, в нём застыла тревога. «Я вернусь», — выговариваю одними губами и снова ободряюще ему улыбаюсь.
Лишь оказавшись в коридоре, я могу полноценно вздохнуть. С родителями Чана я познакомилась за месяц до нашей свадьбы на заранее обговорённом ужине. И там меня никто не рассматривал и не задавался вопросом, какого чёрта я забыла рядом с их сыном. Хочется курить. Но своих сигарет у меня нет, а Чонгук бросил. Забавно будет вернуться в палату и попытаться стрельнуть сигарету у его отчима, чтобы окончательно добить несчастную мать.
Удивительно, но стакан поганого порошкового кофе приводит меня в чувство. «Случилось и случилось», — философски думаю я, вращая его в руках. Последние несколько месяцев мою жизнь вообще стало сложно прогнозировать. Чонгук того стоит. Всего этого. К тому же, что меня так задело? Что его мать разглядывала мои украшения? Мы же обе женщины, в конце концов. Разве я сомневаюсь в независимости Чонгука и в том, что он никому не позволит вмешиваться в свою жизнь?
В этих размышлениях я провожу около получаса, пока от сидения на жёстких пластиковых стульях не затекают бёдра. Выбрасываю недопитый кофе в урну и встаю. Надеюсь, к этому времени все важные темы воссоединившаяся семья успела обсудить и мне не потребуется выдумывать новую причину для бегства.
Едва я захожу в палату, разговор резко обрывается и воцаряется смущённая тишина. Ненавижу такое чувство. Будто помешал себя обсуждать.
— Мы тогда у тебя остановимся, Чонгук, — спустя паузу произносит его мать, отодрав от меня вопросительный взгляд. — А то гостиницы в Сеуле ещё сильнее подорожали.
Единственный комплект ключей находится у меня. Чонгук пока не знает, что я не планировала оставаться в его квартире. Помимо сражения с болью, сейчас ему приходится разрываться между мной и своей семьёй.
Заёрзав, Чонгук смотрит на свою мать, явно собираясь ей отказать, но я его опережаю. Ни к чему эти бессмысленные жертвы.
— Ты ведь дал мне ключи, чтобы я собрала тебе сумку. — Запустив ладонь в карман пиджака, я обхожу расположившихся рядом с ним родственников и выкладываю связку на тумбочку. — Я к тебе ближе к вечеру заеду, хорошо? Не буду вам мешать.
— Ты не мешаешь. — Чонгук резко дёргается, приподнимаясь на локтях, и моментально кривится от боли. — Останься.
Его мать хранит молчание. Я понятия не имею, что делать. Оставаться здесь, чтобы усугублять общий дискомфорт и провоцировать неловкую тишину? Я не хочу. Потом. Пусть наговорятся. Чонгук сам упоминал, что они давно не виделись.
— Я пойду, — мягко повторяю я, забирая сумку, лежащую у него в ногах. — Будем на связи. Всего вам доброго.
Эти слова я адресую его матери и отчиму и в ответ получаю невнятное бормотание. Чонгук со сломанной челюстью говорит разборчивее, чем они.
Не глядя Чонгуку в глаза, я устремляюсь к выходу. Не смотрю специально, чтобы не испытывать чувство вины за то, что оставляю его. Они не близки с матерью — это я давно поняла. Надеюсь, у неё хватит ума не мучить его расспросами.
Неплотно прикрыв за собой дверь, я останавливаюсь и в порыве мазохизма прислушиваюсь к возобновившейся беседе. Хочу знать, о чём они говорили, пока меня не было. Самое хреновое я уже представила. Может быть, на деле не всё так ужасно.
Но нет. Ни черта.
— Сколько лет этой женщине?
— Она даёт тебе деньги? Ты стал альфонсом, или как это здесь называется?
— Я как чувствовала, что ты во что-то плохое ввязался.
К выходу я иду, грохоча каблуками, чтобы заглушить паршивое послевкусие от услышанного. Полюбопытствовала, Лиса? Теперь учись с этим жить.