Краш-синдром

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Глава первая

— Вашу мать!

Пылкое ругательство привычно обжигает язык.

Она ещё раз дёргает ручку, но дверь не поддаётся.

— Это не смешно! Лукас, Фрэнк! Я вас уничтожу, придурки!

Последние слова она произносит еле слышно, на выдохе, но достаточно злобно, чтобы они превратились в недовольное шипение. Оно получалось у неё особенно хорошо, когда холодный страх внутри смешивался с бурлящей злостью.

— Да и чёрт с вами! Пошли вы на хер!

Она последний раз пинает дверь — для большей убедительности — и с опаской оглядывается.

В коридоре нет ничего страшного. Абсолютно ничего из того, о чём, загадочно понизив голос, рассказывали старшие.

В углу валяются помятые коробки, от которых неприятно несёт гнильём, а из-под ещё одной закрытой двери мягко струится слабый свет. Про эту комнату тоже говорят немало, но никто не осмеливается туда заглянуть: директор часто напоминает о том, что за попыткой проникнуть в помещение последует суровое наказание.

Приютские легенды о чудищах и мутантах, чьи стоны и вой слышатся по ночам, гораздо страшнее этого самого наказания, и поэтому комната по-прежнему остаётся в неприкосновенности.

— Ну и что? — говорит она вслух. — Подумаешь, монстры...

Голос звучит уверенно, но по спине катится неприятный холодок.

«Там никого нет», — пытается она убедить саму себя.

Но если никого нет, то почему тогда там горит свет?

Она смело делает несколько шагов к двери и наступает на одну из сваленных в кучу коробок. Отвратительный запах моментально заполняет коридор. В дырку на подошве старых кроссовок попадает что-то жидкое и неприятно хлюпающее.

От неожиданности она громко чертыхается.

Дверь открывается.

Она замирает. Появившийся в полумраке человек широко улыбается.

***

Мальчик не реагировал ни на одну попытку поговорить с ним.

Он продолжал сидеть в углу, поджав колени к подбородку, и упорно складывал из листа бумаги очередную фигурку. Мелисса опустила наполовину сдувшийся мяч в ящик стола и посмотрела на время. Занятие длилось всего полчаса, но складывалось ощущение, будто уже прошли тяжёлые, невыносимо долго тянувшиеся сутки.