Лестница в небо

Глава 6

Самолет приземлился в два часа дня, свободны мы были в районе семи. После того, как нас отпустили, Джеймс отдал мне свою визитку и поехал на такси домой. Новостной репортаж по центральным каналам о самолете Американ Эйрлайнс, у которого загорелся двигатель, но «отважному экипажу» удалось его посадить, пускай без жертв не обошлось, к тому времени уже существовал. И Мэри Винстон, будущая жена Джеймса, к сожалению, уже успела его посмотреть. Стоило Джеймсу открыть дверь, как Мери тут же набросилась на него. Думаю, сначала он даже не понял, в чем дело. Винстон сказала о том, как сильно она волновалась и как рада тому, что все закончилось хорошо. А потом она сказала следующее: — Джеймс! Я не сделала аборт, я же не дура, чтобы убить собственного ребенка! Но я беременна, мне нельзя нервничать, а эта сегодняшняя ситуация... Мне было так страшно! Да, это именно то, что ты ожидаешь услышать после того, как чуть не умер. Хотя, Мери тоже можно было понять. Не знаю, что тогда сказал Джеймс, но, полагаю, он злился на нее, причем достаточно сильно. Потом Джеймс просто послал ее. Она не ушла, просто закрылась в другой комнате и не выходила оттуда, пока более-менее не пришла в себя. Что касается Джеймса, он старался держаться и у него это получалось. Наверное, в глубине, ему тоже было плохо. Невозможно, просто так забыть и абстрагироваться от всего, что с нами произошло. Думаю, он переживал, конечно, далеко не так сильно, как я, но все же переживал. Что по поводу меня? Все было плохо, очень плохо! Я вернулся в свою квартиру. На такси, не хотелось ехать на метро. Я открыл дверь, тогда все еще было относительно нормально. В следующие полтора часа я успел попытаться убить себя, у меня почти получилось. Мою жалкую жизнь спасла визитка Джеймса, ну и сам Джеймс, но об этом позже. Все началось с тетради в черной кожаной обложке — дневника Анны. Она валялась в спальне на кровати. У меня вошло в привычку читать «историю ее жизни», каждый раз, приходя домой. Сегодняшний день был исключения, я не стал читать о том, что же произойдет дальше с Анной и Ником. Мне и так это было не сильно интересно, но сегодня у меня просто не было сил на это. Наверное, вы думаете о том, что сейчас я скорее всего буду плакать, может пить крепкий алкоголь, а потом додумаюсь, до отличной идеи убить себя. Все было так, но в ином порядке. Первым делом, я понял, насколько мне все-таки ужасно. Я убил кучу людей, вообще только пятнадцать, но этого было достаточно. Слишком много, по сравнению с ними смерть Джессики Канингем не казалась такой страшной, но я помнил и про нее. А еще я помнил про Анну. Она попала в психиатрическую клинику из-за неудавшейся попытки самоубийства. Всегда думал, что самоубийство невероятно глупый поступок, до сегодняшнего дня. Я толком не знал, что толкнуло Анну на суицид. Точно не смерть Джона, знаю, она не любила его. Чтобы понять это, нужно было дочитать ее дневник, что я пока еще не успел сделать. Но я был уверен в том, что она не нашла смысла жить, или винила себя в чем-то, допускаю вариант, что она была глупой и сделала это от нечего делать, но первые два варианта казались мне более правдоподобными. Смысл жизни. Вина. Начну с вины. Был ли я виноват в смерти пассажиров, летевших рейсом 191. Теперь, как и с Джессикой Канингем, я понимаю, что нет. Но тогда я думал, что в произошедшем есть толика моей вины. Пускай, я даже не знал, что конкретно сделал не так. Я не мог их спасти. А что, если бы мог, но не воспользовался шансом? Вдруг можно было бы как-то избежать катастрофы. Если бы мы (я) не потратили время в пустую, то все могло бы быть иначе. Разве я могу себе простить гибель пятнадцати человек? Нет, никто бы не смог, разве что человек, напрочь лишенный жалости и совести или какой-нибудь суровый диктатор, вроде Адольфа Гитлера. А смысл жизни? Ну, зачем это все? Моя жизнь просто огромный кусок дерьма, в ней не происходит ничего хорошего, совсем. Я будто скатываюсь по наклонной в глубокую яму проблем и страданий, из которой невозможно выбраться. С самого детства и до сегодняшнего дня восемьдесят пять, если не девяносто процентов моей жизни были одной сплошной проблемой. Пускай, мне удалось добиться осуществления той самой заветной мечты. Но что от этого изменилось? Стало ли мне лучше? Нет, все осталось, как прежде, были лишь незначительные изменения... в худшую сторону. Анна не была моей биологической матерью, но постоянное чувство грусти и подавленности досталось мне по наследству от нее. Я всегда осуждал ее за то, что она была такой и в тоже время сам мало чем отличался. Я так же, как и она любил жалеть себя и думал, что все плохо. Трудно сказать, что заставляло меня испытывать непрерывную грусть и отчаяние. С одной стороны, в моей жизни все было отлично, поводов для грусти не было, но...что-то было не так, всегда. Я никогда не испытывал настоящего счастья или радости. Даже, если все было хорошо. Жизнь была такой, я ее такой видел. Но, в последнее время, что-то заставило меня усомниться в том, что это правда. Зачем тогда люди вообще живут, если все было, есть и будет ужасно. Зачем страдать, если можно не страдать? Пятнадцать человек, погибших в сегодняшней катастрофе. Безусловно, мне жаль, что так вышло, жаль, что они погибли, но так ли это плохо для них? Конечно, плохо, ведь жизнь так прекрасна, для кого-то, возможно. Вполне вероятно, среди пассажиров были по-настоящему счастливые люди (если такие существуют), но может были и те, кому, так же, как и мне все это надоело. Может для них смерть не была таким уж плохим исходом. А еще среди них была та маленькая девочка с большими голубыми глазами. Я поймал себя на мысли, что жалею о том, что не погиб сегодня. Авиакатастрофа — красивая смерть. Иронично, я всю жизнь мечтал стать пилотом и, осуществив свою мечту, умру в небе. Не совсем в небо, конечно, но в самолете. Красиво. Почему я остался жив? Как бы было хорошо, если бы в один момент все закончилось и закончилось красиво. Наверное, умирать легко, просто все исчезает в один момент и тебя больше нет, ты ничего не чувствуешь, все кончено. Так ко мне и пришла мысль о самоубийстве. Умереть так, хуже, чем в авиакатастрофе, если ты любишь символизм, но, по сути, не важно. Какая разница как, будь то старость, болезнь, авария, что угодно исход будет одинаковым, тебя закопают в землю, после чего тебя сожрут черви. Звучит не очень романтично, но тогда смерть казалась мне каким-то волшебным средством, избавляющим от всех проблем. Да, она не решает эти самые проблема, она делает кое-что лучше — она просто уничтожает их. Все исчезает в один миг, разве не прекрасно? Мое состояние можно было расценить, как близкое к истерике. Одновременно хотелось плакать и смеяться. Все мысли смешались в один большой снежный ком: авиакатастрофа, одиночество, боль. Тогда мне казалось, что причиной попытки самоубийства стали сегодняшние события и гибель пятнадцати человек. Сейчас я понимаю, что авиакатастрофа была лишь последней каплей. Помню, было около восьми часов вечера. Я сидел на диване и думал, что не смогу жить, зная, что все те люди погибли по моей вине. Меня немного трясло, будто от высокой температуры, кружилась голова. Челка упала на лоб, но мне было плевать, я не стал ее убирать. Представляю, как жалко я выглядел, сидя на диване, обняв себя за плечи и думая о самоубийстве. В тот вечер у меня и мысли не возникло о том, что жизнь может быть хорошей. Я просто забыл о существовании таких вещей, как радость, удовольствие, дружба, любовь. В моей жизни этого не было и, я уже не верил, что когда-нибудь появиться. Было всего две вещи, если не считать небо и самолеты, приносящие мне удовольствие — алкоголь и секс, но жить ради них просто глупо. Конечно, были еще и наркотики, на крайний случай, но падать так низко мне не хотелось. У меня была работа мечты, но как показали первые пару полетов, она не принесла мне ничего, кроме страданий. Чтобы я не делал, чем бы не занимался, все было плохо, ужасно, отвратительно. Я ненавидел себя за то, что был жалким, ни на что не способным неудачником. И самое ужасное, тогда мне казалось, что это невозможно изменить. До сих пор не знаю, действительно ли в тот день я себя ненавидел настолько сильно или же это было очередное проявление жалости, впрочем, не важно. Помню, дальше идея самоубийства переросла в готовность убить себя. Моя квартира располагалась на одиннадцатом этаже и решение прыгнуть с балкона пришло как-то само по себе. Никогда не забуду то чувство эйфории, от осознания того, что сейчас все закончиться. Я сидел где-то минут пять и истерически смеялся, не в силах остановиться. Как же мне тогда было хорошо. Потом я встал с дивана, зачем-то снял форменный пиджак, повесил его на спинку стула и вышел на балкон. Дверь со скрипом отворилась и мне в лицо ударил холодный воздух. Это было так странно, подходить к краю. Понимание того, что последнее, что ты сделаешь в жизни это перелезешь через ржавое ограждение и прыгнешь вниз. Сомневался ли я в правильности своего поступка? И, да и нет, если так, можно сказать. Я не сомневался в том, что сделаю это, но не был уверен смогу ли я перелезть через ограждение и сделать шаг навстречу смерти прямо сейчас. Сначала я подумал, что было бы неплохо написать предсмертную записку, все суицидники так делают. Что я напишу? Допустим, я бы придумал, что написать, но мою записку никто не прочитает, кроме полиции, конечно. У меня никого не было, всем было бы плевать на мою смерть. Еще одна причина, чтобы умереть. Сейчас я понимаю, каким я был идиотом. Убить себя из-за одиночества может и нормально (если ты девочка-подросток), но тогда я был уверен, что иду на этот отчаянный шаг из-за гибели людей. В смерти Джессики Канингем я чувствовал больше своей вины, чем в смерти всех этих людей. Наверное, я вообще не винил себя, но думал, что виню. Надо же было хоть как-то оправдать свои действия. Какое-то время я стоял на балконе, не решаясь подойти к краю. Было ужасно холодно, но я не чувствовал этого. Где-то на подсознательном уровне я пытался найти причины для того, чтобы послать эту затею нахер, уйти с балкона, напиться, поплакать в подушку, но остаться в живых. Инстинкт самосохранения не давал мне просто так прыгнуть с высоты одиннадцати этажей. Если бы я хотел прыгнуть, то давно бы сделал это. Не могу сказать, что я не хотел умереть, но что-то меня останавливало. Что-то в глубине кричало и умоляло меня остановиться, дать второй шанс. Я все же нашел в себе силы перелезть через ограждение. При этом, я все делал предельно осторожно, будто боясь случайно сорваться вниз (смешно, да?). Я все же оказался по ту сторону ограждения. Мои пальцы сжимали ржавую металлическую перекладину. Внизу шумела дорога, люди, отсюда представляющие из себя маленькие черные точки, куда-то спешили. Нью-Йорк жил своей жизнью. Огромный мегаполис, которому будет все равно на мою смерть. Всем будет все равно. Да, в газетах напишут о том, что второй пилот рейса 191, спустя пару часов после авиакатастрофы покончил с собой. Об этом будут говорить какое-то время, а потом все забудут. Холодный ветер дул мне в лицо, пальцы сжимали ржавое ограждение, стоит их разжать и всему придет конец. Самоубийство — никогда бы не подумал, что моя жизнь закончиться именно так, однако теперь я здесь, на этом чертовом балконе. От высоты кружилась голова, как ни странно, приятное ощущение. Хотя, мне всегда нравилась высота, чувство полета, романтика. Сейчас я узнаю, какого на самом деле летать. Я должен это сделать, у меня нет другого выбора, я не смогу жить дальше. Зачем мне просыпаться каждое утро с мыслью о том, что я жив, а все те люди — нет. Мне не нужны страдания, их и так было в моей жизни достаточно, пришло время положить всему этому конец. И чем же, в итоге, закончилась история о мальчике из Нью-Йорка, мечтающем о небе? Достижением заветной цели, обретением счастья? Нет, история закончилась его трупом на проезжей части. Да, извините, жизнь это не Дисней и хорошие концовки не являются обязательным атрибутом. Но я не могу просто отпустить ограждение, нужен какой-то символизм что ли. В чем был смысл? Да, возможно, мне удалось осуществить свою мечту, но разве я хотел этого? Что из этого получилось? Пятнадцать жертв сегодня и погибшая пассажирка. Будучи ребенком, я хотел летать, а не убивать людей. Видно, что-то пошло не так. Я прожил совершенно бессмысленную жизнь и умру такой же бессмысленной смертью, но мне нечего терять. У меня нет никого, кому будет хоть какое-нибудь дело до моей смерти. Вот и все. Мне ничего здесь не держит, я должен всего лишь перестать сжимать пальцами холодное ржавое ограждение балкона. Странно, но смотреть вниз было так спокойно. Я будто не чувствовал себя частью этого мира, все этой суеты. Никакого страха, сомнений, ничего подобного. Теперь я чувствовал себя свободным, по настоящему свободным. И я бы отпустил пальцы в эту же секунду, если бы не... Визитка Джеймса, выпавшая из кармана. Маленькая картонка бледно-голубого цвета какое-то время кружила в воздухе, а потом скрылась из моего поля зрения. Сначала я подумал о том, зачем вообще Джеймсу визитки, об этом же я подумал, когда он только дал мне ее. Определенно, это то, о чем лучше всего размышлять стоя за ограждением балкона. Потом я подумал о том, зачем все это Терренсу. Что значит «не наделай глупостей»? Его отношение ко мне. Кажется, я уже упоминал насколько все это странно. Но едва ли его визитки было достаточно, чтобы я передумал. В какой-то момент я все равно разжал пальцы. Снова мысли о погибших, о том, как ужасна моя жизнь. И я правда отпустил ржавое ограждение, решив, что все, стоять и смотреть вниз смысла больше нет, сейчас или никогда. Нужно было просто решиться и весь этот кошмар просто закончился бы. Отчетливо помню тот момент. Помню, мои ладони вспотели, несмотря на холод, держаться было слишком неудобно, руки затекли. Я разжал пальцы. Прощайте... НЕ НАДЕЛАЙ ГЛУПОСТЕЙ!