Лестница в небо

Глава 7

Я открыл входную дверь. Так и стоял бы на пороге, если бы Джеймс не вошел в прихожую без приглашения, попутно скидывая с себя куртку. Я не ожидал, что он придет так быстро, но он, тем не менее, был здесь, за что я ему безмерно благодарен. Мне было плевать на то, что он подумает, просто хотелось с кем-то поговорить, откровенно поговорить и, так уж сложилось, что он был моим единственным вариантом. К тому же, он сам дал мне свою визитку и, если бы не она, мой труп бы уже ехал по направлению к моргу. Я не знал, что скажу Джеймсу, это даже вряд ли имело значение, но теперь он был обязан меня выслушать. — Рад, что ты позвонил, — сказал Джеймс. — Не без причины, так ведь? — Помнишь ты сказал не наделать глупостей, — усмехнулся я, понимая, насколько близко мое состояние к истерике. — Что хотел написать заявление об увольнение? — спросил Джеймс, сверля меня взглядом. — Или решил навести справки о всех погибших? — Нет. Я хотел прыгнуть с балкона, — ответил я. — Скажи, что это была шутка? — Нет, и я бы непременно сделал это, если бы не твоя визитка, — равнодушно сказал я. — Твою мать! — выругался Джеймс. — Идиот! — Мне нечего терять, — выдохнул я, чувствуя, как ком подступает к горлу. — Нет, у тебя же есть... — Ты не можешь знать! У меня нет ничего! Если ты думаешь, что все это из-за... Я не мог говорить дальше, физически. У меня кружилась голова, кислорода катастрофически не хватало. Я отвернулся от Джеймса и до крови прикусил губу, чтобы хоть как-то привести себя в чувства. Я понимал, что, если он останется, то я расскажу ему абсолютно все. Это было низко и жалко, но едва ли во мне осталась хоть капля гордости. Мне было плевать, что он обо мне подумает. Знаете, мне никогда еще не хотелось расплакаться, как сейчас. Было плохо и больно, но я нашел в себе силы выдавить из себя эти слова: — Останься, пожалуйста. Прошу, только выслушай меня и все. Это прозвучало, как крик о помощи, полный отчаяния. Впрочем, так и было. В этот момент по лицу Джеймса можно было прочитать фразу: «Неужели, все настолько плохо?». Черт, да, Джеймс! Все просто ужасно! — Да. Помню, дальше мы пошли в гостиную и сели на диван. На журнальном столике стояла бутылка Джека Дэниелса. Джеймс скептически посмотрел на нее, а потом на меня. Я почти не притронулся к виски, но по мне, с первого раза это было определить сложно. Расфокусированный взгляд и дрожащие руки, состояние похожее на алкогольное опьянение. Джеймс присел на диван и окинул меня взволнованным взглядом. Я сел рядом. — Ты правда хотел покончить с собой? — осторожно спросил он. — Да, — вздохнул я. — Неужели все из-за гибели тех людей? Ты... — Не виноват, да? — перебил его я. — Дело не только в них... Вроде, я хотел еще что-то добавить, но промолчал. Какое-то время Джеймс в упор смотрел на меня, после чего осторожно спросил: — Тогда в чем дело? Это был мой последний шанс остановиться и ничего ему не рассказать, я его упустил. В тот вечер, Джеймс узнал обо мне больше, чем все люди, с которыми я когда-либо общался вместе взятые. Он был совершенно чужим мне человеком (до сегодняшнего вечера) и, наверное, никто бы не доверил все то, что я рассказал Джеймсу, тому, с кем знаком от силы две недели. Но я не мог больше молчать, поэтому я просто рассказал все. — Джеймс, тебе вряд ли захочется все это слушать, но ты сам подписался. Ты мог бы послать меня и не приходить. Не подумай, я благодарен тебе за то, что ты рядом. Извини, что тебе придется выслушать все это, — вздохнул я, откинувшись на спинку дивана. — Все нормально, — заверил он. — Я тебе уже рассказывал про Анну...мою мать? — с запинкой спросил я. Джеймс неуверенно кивнул. — Наверное, все дело в ней. Я потянулся к бутылке виски и отпил из горлышка для того, чтобы хоть немного успокоиться, поставил ее обратно и начал свой рассказ. — Когда я был совсем ребенком, мне казалось, что так и должно быть. Та женщина Анна, она вообще не обращала на меня внимания. Джон, мой отец, его почти никогда не было дома. Мне казалось, что так и должно быть, что это нормально. Я научился читать где-то в четыре года, благодаря Джону, у него тогда был отпуск, и он решил уделить мне немного времени. У меня не было друзей или даже просто знакомых, с которыми я мог бы поиграть, поэтому единственным моим развлечением были книги, я брал их в детской библиотеке. Она находилась совсем недалеко отсюда. Правда, теперь на ее месте китайский ресторан. Так вот, я читал книги и понимал, что в моей жизни что-то не так. В книгах я читал о дружбе, любви, но в реальности, я не знал, что это такое. Как-то раз я подошел к Анне, я сказал, что люблю ее. Помню она лишь усмехнулась и продолжила читать газету Я глубоко вздохнул. — И дело, возможно, не в ней или моем детстве. Нет, дело в том, что происходит сейчас. Я не хочу тебе этого говорить, ужасно не хочу, но разве у меня есть выбор? Не думаю! — истерично усмехнулся я, окинув Джеймса взглядом. Скорей всего все, что я говорил походило на бессмысленный бред, но Джеймс внимательно меня слушал. В его карих, казавшиеся в сумерках моей квартиры почти черными глазах можно было увидеть сожаление, не поддельное и искренне. Ему было жаль меня. Говорят, что жалость — плохое чувство, я с этим был согласен лишь отчасти, потому что порой, жалость порой может быть так приятна. И сейчас, как никогда я хотел, чтобы меня жалели. В какой-то момент мне стало все равно на то, что Терренс (как же больше не хочется называть его по фамилии) всего лишь мой капитан, а я его стажер. В тот злополучный вечер мы были по-настоящему близки друг к другу, по крайней мере я к нему. Между нами, будто стерлись все границы, больше не было правил приличия, этикета, морали или еще чего-нибудь, позже исчезла и черта дозволенного, которую, казалось бы, ни в коем случае нельзя было переступать, даже в сложившейся ситуации. Мы сидели на диване в гостиной моей маленькой квартирки. Ближе к вечеру, словно издеваясь над нами, выглянуло солнце. Его лучи, постепенно опускающееся за горизонт, пробивались сквозь тонкие занавески на окнах и отбрасывали на наших лицах золотистые блики. Тени от ресниц Джеймса падали ему на щеки, придавая его лицу еще больше некой теплоты, порой так отчетливо читающейся в его взгляде. На стеклянном журнальном столике у дивана стояла бутылка виски. Джеймс не пил вовсе, я сделал всего лишь пару глотков, но она придавала обстановке некую атмосферность. Мы сидели слишком близко друг к другу и смотрели прямо в глаза. Джеймс терпеливо слушал все, что я говорил, иногда задавая осторожные вопросы. Ему было не плевать, не важно почему. Почему-то мне показалось, что я что-то значу для него, иначе он бы не сидел сейчас здесь на моем диване в компании боли, отчаяния и издевательских лучей заходящего солнца. И я всецело доверял ему, знал, что могу не волноваться. Мне было плохо, отвратительно. Пальцы все еще чувствовали холод ржавого ограждения балкона, в голове мелькали образы горящего двигателя и пассажиров, которым не удалось спастись. И в тоже время мне хотелось смеяться. Я был на грани истерики. Я сказал, что не хочу говорить, но это была наглая ложь. Уловка для того, чтобы Джеймс попытался заставить меня рассказать ему все. Я бы и так рассказал, но хотелось услышать его просьбу, осторожную и совсем не напористую. Он сделал то, чего мне так хотелось, сперва взяв со стола бутылку Джека Дэниелса и отпив прямо из горлышка, даже не задумываясь о том, чтобы попросить стакан. Как это не похожа на того человека, с которым я познакомился двадцать седьмого марта в восьмом терминале аэропорта Кеннеди и как же похоже на того, кого я узнал, оставаясь с ним наедине. Словно вместе уживалось две версии Джеймса Терренса, одна из которых существовала только для меня. — Расскажи, — прошептал он. Я забрал бутылку из пальцев Джеймса и спустя пару глотков наконец закончил свою злополучную исповедь. — У меня был только один путь от всех проблем, — сказал я, возводя глаза к потолку: — Небо. Виски снова оказался у Джеймса. — Сначала мечта детства, потом осознанное решение, а в итоге способ убежать от всего. Мне нравилось летать, несмотря на ответственность. Лишь на высоте тридцати тысяч футов можно ощутить истинную свободу. Все остается где-то внизу, под облаками, впереди лишь бескрайнее небо и свет солнца. Или звезды, тысячи звезд, с земли их ни за что не увидеть. Небо — это что-то волшебное, всегда неповторимое и такое прекрасное. Когда ты сидишь за штурвалом, управляешь самолетом, чувство свободы, полета и невероятной красоты, оно...это невозможно описать словами. Ты все это видел и не раз, но вряд ли поймешь меня. Пока я не знал, что говорить дальше, поэтому просто сделал глоток виски, благо Джеймс решил поддержать диалог. — Ты прав, я не понимаю, что это такое. Романтики, о которой ты говоришь для меня никогда не существовало. Самолет, это ведь всего лишь груда металла, летящая и не падающая на землю лишь благодаря законам физики. Я не вижу в этом чего-то волшебного. Небо может быть красивым, звезды, закаты, но это всего лишь просто красиво. Хотя, знаешь, я надеюсь, что... Он замялся, после чего добавил: — Продолжай. Солнце скрылось за горизонтом, теперь мы сидели в холодном сумраке. Голова приятно кружилась от выпитого алкоголя, но не более. Мне все еще было чертовски плохо. Правда, думаю это нормально после авиакатастрофы и попытки самоубийства. Мне казалось, что было слишком тихо, в Нью-Йорке так быть не может. Я продолжил, глядя в пол, как бы мне не хотелось встретиться взглядом с Джеймсом. Он снова пил виски. — То, что я получил в итоге, став пилотом, слишком сильно отличалось от того, что я ожидал. Возможно, мои ожидания были завышенными, но не на столько же! То, что произошло за пару первых полетов неправильно, так не должно было быть. Надеюсь, ты это понимаешь. Слишком много смертей за слишком короткий срок. Согласно статистике, такого и вовсе быть не может, не через пару дней. Мои проблемы, они будто пребывают в арифметической прогрессии. В моей жизни все было плохо, всегда. И сейчас, когда, казалось бы, все должно было наладиться, ничего не изменилось. И. я устал это терпеть, я больше не хочу или не могу, не знаю. Я не плакал, когда узнал о смерти Анны, не плакал, когда понял, что ничего не изменится, но сейчас я заплакал по-настоящему. Больше не было сил терпеть. Я сдавленно всхлипнул, даже не пытаясь вытереть слезы, текущие по щекам. Джеймс осторожно положил руку мне на плечо. Я даже не обратил на это внимания. — Успокойся, — тихо сказал он. Успокоиться?! Я не мог (или не хотел) перестать плакать. Такое противное и в то же время успокаивающее ощущение, когда горячие слезы текут по щекам, оставляя за собой соленые дорожки. Я отчаянно посмотрел на Джеймса. Он что-то хотел сказать, но промолчал. Я скинул его ладонь со своего плеча и, резко встав с дивана, подошел к окну. Солнце садилось слишком быстро, в соседних домах уже зажглись окна. В детстве, я любил смотреть в окна домов, стоящих напротив и представлять, чем заняты, и что из себя представляют владелицы тех квартир. Почему-то мне казалось, что люди из дома напротив непременно счастливы, что их жизни намного лучше, чем моя. В этой квартире, где я провел всю свою жизнь было ужасно. Помню, в гостиной стоял старый грязный диван, обои отклеились в некоторых местах. Вечером Анна сидела перед телевизором, попутно пытаясь читать Нью-Йорк Таймс или же просто смотрела на страницы пустыми глазами. От нее пахло едой, которую она весь день разносила посетителям кафе. Джона дома не было, скорее всего он был с очередной любовницей. Все это казалось мне ужасным, отвратительным и я сидел на подоконнике и заглядывал в окна домов, стоящих напротив. Я думал о том, чем сейчас заняты те люди, что они делают, о чем думают. От этого становилось легче. Теперь, как тогда в детстве, я смотрел в окна домов и мне казалось, что никому сейчас не может быть так плохо, как мне. По щекам все еще текли слезы. Спустя какое-то время, Джеймс встал с дивана и подошел ко мне. Он осторожно взял меня за плечи, притянул к себе и осторожно обнял. Я машинально сомкнул руки за его спиной и положил голову на плечо, до того, как сообразил, что происходит. Он обнял меня, я бы непременно удивился такому повороту событий, но сейчас мне было слишком плохо. Почему-то от этого захотелось плакать еще больше. Я прикусил губу, чтобы хоть немного успокоиться, но это не помогло. Я плакал, уткнувшись Джеймсу в плечо. В какой-то момент он крепче прижал меня к себе. Его теплые ладони, гладящие по спине и ощущение того, что он рядом, успокаивали. Я все же перестал плакать, но Джеймс не отпустил меня. Мы простояли пару минут молча. Наверное, это было странно и неправильно, но после всего, что произошло, между нами дальше, эти утешительные объятия кажутся чем-то совсем невинным. Джеймс отстранился от меня и, отойдя на пару метров, повернулся ко мне спиной, будто ему было стыдно за свой поступок или, может, неловко. У меня не было не сил, не желания что-либо говорить, я все еще стоял возле окна и по-прежнему ощущал теплые ладони Терренса на своей спине. Прошло где-то пару минут прежде, чем Джеймс отважился нарушить, пускай спокойную и совсем не обременяющую, но тишину. Он сказал: — Подойди сюда, я должен кое-что сказать. Я покорно выполнил его приказ. — Я должен тебе кое-что сказать, — повторил он. — Знаю, сейчас не лучший момент, и это подло, но либо сейчас, либо никогда, — то ли вздохнул, то ли усмехнулся Джеймс. Он взял со стола бутылку виски и, протянув мне, сказал. — Пей. — Что? — Просто сделай пару глотков, ладно? Извини, я слишком в себе не уверен. Я искренне ничего не понял.