Белые Одежды В. Дудинцев

VIII.

Октябрь и половина ноября прошли в том же вертящемся и непроглядномтумане. И за окнами стоял густой туман. Федор Иванович ждал дела, о которомему сказал Стригалев, и одновременно ждал особой программы, обещаннойакадемиком Рядно. Он несколько раз на совещаниях у ректора и со своимисотрудниками сказал об Иване Ильиче: "Этот бедняга Троллейбус", "странныйупрямец", "несчастный раб этой формулы ,,1:3", которая многих сбила столку", "надо ему помочь". Схоластом он его все-таки не назвал. Надоотметить, что избранная линия поведения отразилась на нем, начала его сушитьи подтачивать. Он очень быстро худел. Елена Владимировна, когда он, покачав головой, ронял что-нибудьпренебрежительное о Стригалеве, оборачивалась к нему и смотрела вдругзагоревшимися глазами. Направляла на него через большие очки потокиликующего интереса. Как будто все понимала, видела насквозь! -- Почему это вы вдруг стали так отзываться об Иване Ильиче? --спросила она однажды, когда сырым и холодным осенним вечером в раннейтемноте он провожал ее домой. -- Не только вы имеете привилегию. У меня тоже есть тайны, -- ответилон. -- Когда-нибудь я вам открою все, и вы меня простите. -- Ваша тайна шита белыми нитками. Вы надели на белые одежды плащ! Надоменьше его ругать. Она пискнула счастливым смехом и повисла на его руке -- так ей все этопонравилось. Миклухо-Маклай по-прежнему лежал без оружия на опасном берегу, ноостровитяне держали себя с ним непонятно. Запретная черта на асфальте подаркой по-прежнему действовала. Из-за плохой погоды свидания в парке почтипрекратились, и в то же время Елена Владимировна стала почти каждый деньоткрыто, даже привычно говорить ему: "Сегодня вы ведете меня до моста -- ини шагу дальше". "Сегодня гуляем до семи, и я сразу покидаю вас"."Миклухо-Маклай! Лежать и не двигаться!" Раза два она сказала: "Сегодня я свободна. Разрешаю сводить меня вкино". "Елена Владимировна, -- когда?" -- спрашивал он почти каждый день. "Вот беда. Обронила нечаянно слово, а он и вцепился, -- отвечала она,лаская его взглядом. -- После Нового года! Уже скоро. После Нового года!" К концу ноября выпал снег и растаял. Федор Иванович надел своего"мартина идена" -- прямое короткое пальто темно-коричневого агрессивногоцвета в чуть заметную красноватую клетку и со скрытыми пуговицами. В началедекабря все окончательно побелело, воздух стал мягче. После звонка наперерыв из подъездов теперь вываливались толпы студентов -- все полюбилиигру в снежки. Однажды в самый приятный солнечный тихий день Федор Иванович бежалналегке по тропке в снегу, и его поразило знакомое гусиное гагаканье,доносившееся из-за розового корпуса. Да, сомнения не было. Федор Ивановичостановился, приводя в порядок свой смятенный дух. А из-за угла выкатываласьпроцессия -- Варичев. Побияхо, Краснов, новый лектор, аспиранты. Всеулыбались, все были счастливы, и в центре этого счастья топтался высокий,слегка согнутый Кассиан Дамианович -- в заломленной папахе из мраморной смедью мерлушки, в расстегнутом черном и длинном пальто. На плечах былразложен воротник -- та же богатая медно-мраморная мерлушка. Оранжевые лисы,как живые, шевелились, лезли на отвернутые полы. Мелькали высокие белыеваленки. Не замечая своего великолепия, Касьян "по-народному" скалил желтыезубы, отвечая на шутки свиты. Пока Федора Ивановича не увидели, лицо его приняло несколько вариантоввыражения. Сначала он вспомнил историю с "Майским цветком", вспомнилСтригалева, и где-то вдали шевельнулось воспоминание о геологе. Как будтоони были братья с Троллейбусом. И так как Федор Иванович был человекомискренним и склонным к быстрой реакции, взгляд его отяжелел и стал страшным-- можно было подумать, что он подготовил убийство. Но тут с силой вырваласьвперед мысль об общем деле, о том, что ночь должна быть убежищем не толькозлу, но и добру, и еще о том, что член уравнения, перенесенный на другуюсторону, меняет знак. На лице его появилось напряжение -- он искал и не могнайти маску. Вдруг, как приказ и как выстрел, прозвучало: "Солянумконтумакс!" И лицо его сразу изобразило умеренную улыбку и радость встречи.И, протягивая обе руки вперед, он устремился к академику. А тот прямозатанцевал в своих белых высоких валенках и раскрыл объятия. НавстречуФедору Ивановичу засияли серо-желтые жестяные глаза, и чуткое лесноесущество, которое теперь поселилось в нем, сразу разглядело в этих глазаххитрого зверя с птицей в зубах, жившего там всегда. И нахохлилось, припало кземле -- чтоб тот не увидел и не сожрал. Это ему удалось, и Федор Иванович, в душе едко усмехнувшись, поздравилсебя с дебютом. -- Вот они, вот наши молодые кадры! -- академик Рядно обнял его, на мигприжав к своим лисицам. Больно похлопал по спине и отпустил. -- С такимикадрами можно побеждать! И все счастливые лица повернулись к Федору Ивановичу. Академиквнимательно разглядывал его. -- Ты чего, сынок, вроде как спал с лица? Похудел! -- Не замечал, Кассиан Дамианович! -- Идешь против закона, сынок. Получившим повышение положено прибавлятьв весе, солидностью обзаводиться. А ты худеешь. В меня, в меня пошел. -- Бегает все. Все бегом, бегом, -- пробасила Побияхо. -- Бегает? Бегай, бегай, это полезно. А худеть -- нехорошо. -- Курить бросил, -- сообщила Анна Богумиловна. -- Не курит. -- Вот это правильно, -- похвалил академик. -- Сейчас такое время. Всесилы надо -- в одну точку. И процессия двинулась дальше. -- Так я что говорил? -- загагакал академик, обернувшись направо иналево, возобновляя беседу. -- Сначала войска, надев красные и голубыемундиры, выстраивались в колонны и палили друг в друга. Как дуэль. А потомпоявился цвет хаки. Маскировка. Куда ни посмотришь, везде поиски в областитактики. Сама природа указывает путь. Кто видел, как фаг впрыскивает себя втифозную бактерию? Никто не видел? Что ж это вы, товарищи? Нехорошо... Ну, ия, по секрету признаюсь, тоже не видел! Но книгам верю. Не всем, правда. Онвпрыскивает себя в нее и разрушает ее изнутри. Имеющий уши да слышит.Вейсманисты-морганисты давно надели хаки и впрыскивают свой яд в сознаниенаших молодых... Я, конечно, неточно привел здесь... с бактерией. Занеслобатьку... Все вокруг весело загудели. -- Но мы в своей компании и поймем, как надо. Стоять надо крепко,товарищи. Враг опытен и про капитуляцию не думает... Фонарик такой бывает.На дне морском... Прогрессивный такой свет. Приветливо мерцает, понимаешь. Акилька и бежит, и бежит. А под фонариком -- пасть. Как гараж. Неподозреваешь, а уже в ней два часа плывешь... Уже хода назад нет, а ты всеплавничками помахиваешь. Рыба-удильщик, или как ее... Килька не понимает. Номы должны бороться за кильку. Не отдавать. У них тактика какая? Я ж их знаю,весь в синяках. Они -- начетчики, затаскивают в дебри теории. А я ж не знаюэтих Кювье и всех этих ламатрификаций. Этим я и отличаюсь, и признаю открыто-- да, я не знаю, где и что сказал Кювье. Раз о Кювье до сих пор говорят,значит, был не дурак. Все-таки животное мог по косточке восстановить. Ну ипусть. Но я тоже время не терял, у меня опыт, наблюдения... Практика. Апрактика, она всегда оптику, как заяц лисицу... Смеясь и перебрасываясь шутками, подошли к ректорскому корпусу. Здесьвсе опять остановились. Академик положил руку на плечо Федора Ивановича.Плотно обтянул губами выпуклые зубы, но губы опять разошлись. -- Значится, так. Ступай, сынок, к себе и жди. Мы сейчас с ПетромЛеонидычем посидим у него, побалакаем малость... Посекретничаем... И я придук тебе. Есть серьезный разговор. Федор Иванович ушел к себе. Часа через два голос академика послышался вкоридоре. Федор Иванович вышел встречать. Академик опять был окружен свитой,медленно шел, даря направо и налево свои солоноватые шутки. Его валенкиоставляли на каменном полу мокрые следы, и свита с почтением смотрела на этуводу. Увидев Федора Ивановича, он простился со всеми, и оба закрылись вкабинете. -- Дверь не запирай, -- сказал Кассиан Дамианович. -- Слушай... Тут увас где-то есть горячий душ. Организуй, а? Полотенце, мыло найдется? -- Конечно! Сейчас зайдем ко мне, все возьмем и -- к механизаторам. Уних душ при механической мастерской. Федор Иванович сходил на разведку -- разошлась ли свита, и по пустомукоридору они почти бегом выскользнули из корпуса. Торопливо дошагав дообщежития, поскорей скрылись в комнате Федора Ивановича. Академик всесмотрел на "мартина идена", неодобрительно щупал ткань. -- Какой же ты земледелец -- ходишь, как московский стиляга! Долженбыть муравей, а ты стрекоза! Ты ж так чахотку тут схватишь! Скажут, наслужбе у академика Рядно чахотку заработал, -- он покачал головой. -- Пришлютебе кожушок. До колен полуперденчик. Легкий, аккуратненький. А теплый --как печка! Чтоб носил мне, без дураков! А эту, гимназию свою... Рединготсвой, чтоб в шкаф мне, до весны. Когда за девочками гон начнется -- тогдаразрешаю, надевай. Раньше Федор Иванович в таких случаях слабел от подступающего чувства.Ему хотелось расцеловать это старое, смуглое от настоящего полевого загара,доброе лицо. Но сейчас, когда безошибочно действовал ключ, он сразу что-товспомнил из прошлого, все выстроил в ряд и понял, что старик готовит почвудля какого-то щекотливого поручения. Когда академику Рядно было нужнопослать кого-нибудь на не слишком чистое дело, он становился очень добрым --легко, автоматически оперировал всеми жестами и повадками душевного, мягкогочеловека. "Сынок! -- подумал Федор Иванович. -- Давно уже я тебе не сынок. Ловчаяяма с кольями на дне -- вот кто я теперь для тебя. Так что берегись..." -- Ты чего покраснел? -- спросил академик. -- Как девица краснеешь. -- От благодарности, Кассиан Дамианович... -- Ты мне не благодарность... Ты мне дело давай! Захватив нужные вещи,они опять вышли на яркий снег. -- "От благодарности"... Ну ловкач! -- качая головой, бормоталакадемик, шагая впереди Федора Ивановича. -- Теперь никуда не денусь,придется присылать кожушок. Ладно, к Новому году получишь. После беседы со Стригалевым, после сеанса со старинным микроскопом и"Майским цветком", а теперь еще этот обещанный полушубок вмешался, -- послевсего этого Федором Ивановичем овладела горячка: прежде чем начатьдействовать, ему было необходимо собственным пальцем тронуть живое,истинное, то, что составляло скрытую основу академика Рядно. Все было какбудто ясно, но вот -- потребовалась еще одна проверка. И он приготовился. Исовсем без его ведома сжалась в нем и уперлась в чуткий выступ стальнаяпружина. Они уже шли через работающий механический цех, и Федор Иванович увиделв глубине за станками Бориса Николаевича Порая. Дядик Борик поднял руку,салютуя Учителю. И Федор Иванович бойко вскинул руку. -- Ты с кем поздоровался? -- спросил Кассиан Дамианович, проследив ихприветствия. Пружина тут же сорвалась и ударила. -- С одним вейсманистом-морганистом. С Троллейбусом... Старик как бы онемел. -- Этот длинный? С кокардой? Постой, какой же это Троллейбус?Троллейбуса я по одним чирьям сразу... Он совсем забыл, что всего лишь четыре месяца назад, напутствуямолодого ревизора, он сказал о Троллейбусе: "Интересно, что это за фрухт.Посмотреть бы..." Ему тогда было нужнее не знать Троллейбуса. Чтоб сынок неуперся, не забастовал. -- Троллейбус -- это ихний здешний генерал ордена. Ха! Троллейбуса неузнал! Что это с тобой, сынок? -- Кассиан Дамианович! Я неудачно пошутил. Это Борис Николаевич Порай.Механизатор. "Стригалев прав", -- сказал себе Федор Иванович, переводя дыхание. -- Непонятно как-то шутишь, -- не мог успокоиться академик. -- Шутишьне похоже на себя. Мерещится он тебе, твой крестник. Жалеешь, небось, знаютебя. Кончай о нем думать. Другие ждут дела. Душевая от пола до потолка сверкала молочной керамикой. Закрыв дверь н?задвижку и раздевшись, академик опять пришел в веселое настроение. Он былхорошо сложен для старика, сухощав, весь в мелких бугорках старческойодеревеневшей мускулатуры. Хорошо был виден выступающий рисунок скелета. Примеловой белизне тела его маленькая и темная сухая голова на коричневой шееказалась взятой взаймы у другого человека. Прикрыв грешное место рукой, онпроковылял к душу, стал вертеть краны, загагакал, закричал, заплакал и исчезв облаках пара. Некоторое время слышались только крики и шлепки по голомутелу. Потом академик позвал Федора Ивановича. -- Давай, сынок, сюда. Спину потрешь. Федор Иванович под вторым душемпринялся мылить колючую мочалку. -- Давай скорей! -- старик нагнулся и ждал. -- Потри, потри. Скажешь,академику Рядно спину тер, пусть боятся. Хо-хо! Ух-х, ты! -- он закричал ещегромче. -- Не жалей силы! О! Так, так! Вонлярлярский! Вот кого быпригласить! Пронститутку, интеллихэнта. И-хи-хи! Потише, ссатана!Обрадовался! В следующий раз позову его, вот будет комедия! Думаешь, непойдет? Вудет фыркать, а спину потрет! И сделает, чтоб узнали! -- Он у Стригалева микротом хотел чердануть. У Стригалева своймикротом, сам сделал... -- Свой? Что-то я не знаю за ним такого факта. Наверно, такой жедопотопный, как и микроскоп... Вот какие подробности он знал о Троллейбусе! -- Когда Троллейбуса попросили с кафедры, Вонлярлярский сразу хватьмикротом. В коридоре драку затеяли. Пришлось разнимать. -- Ну, ну... И что? -- Отдал хозяину. Чтоб знал, что мы, хоть и крепко берем за глотку, нонаучные споры на такие мелочи не переносим. -- Пр-рявильно, молодец! -- И Кассиан Дамианович с силой повторил: --Молодец, Федя! Второй заход Федора Ивановича прошел незамеченным. Старик размяк подгорячим душем, скалился, желто сверкали его золотые "кутни". И новое,мстительное любопытство, с которым Федор Иванович не мог совладать, толкнулоего на третий заход. Он чувствовал страх: начиналось что-то вроде смертного поединка сакадемиком Рядно. Он уже знал, что поединок будет продолжаться не один год изакончится катастрофой для одного из них. Посмотрев на Кассиана Дамиановичасвоим тициановским взглядом, полным холодной благосклонности, задержав нанем этот отвергающий взгляд, Федор Иванович с трудом оторвался, зажмурился истал мылить голову. Сквозь обильную пену он прокричал: -- Кассиан Дамианович! Не помните, на какой основе создан ваш"Майский"? -- А что она тебе? Картошка -- вот тебе и основа. И наша бессмертнаянаука. -- В нем вроде "Веррукозум" участвовал... -- Кто говорит? -- старик быстро перешел к нему, под его душ. -- Я сам видел препарат. Я тут же приготовил опровержение. Мол, чистаяфальшивка... -- Правильно, фальшивка. Ну и что? -- А то, что не фальшивка. Опровергать-то я приготовился. На случайопасной вылазки. А препарат был настоящий. -- Стригалев тебе показал? -- Кассиан Дамианович, при чем тут Стригалев? Какое дело Стригалеву до"Майского цветка"? -- Федор Иванович прямо, как судья, посмотрел в еговыцветшие степные глаза. -- Стригалева к этому времени уже прогнали.Препарат я нашел, когда чистил свой стол от вейсманистско-морганистскогохлама. Он датирован позапрошлым годом, и была надпись: "Майский цветок".Видно, кто-то у них интересовался... -- Так у "Веррукозума" у этого хромосомы, как у картошки! Что ты таммог увидеть? -- Увидел, Кассиан Дамианович. У них, у тех, кто делал препарат,реактивы секретные есть. Капнул -- и сразу видно. Картошка остается, как ибыла, а у "Веррукозума" хромосомы сразу сжимаются в шарики... -- А ты? Надо ж было уничтожить! Ужели не дотумкал? -- Я-то уничтожил. Уничтожил его в тот же день. -- А как же ты эти хромосомы смотрел? -- академик сам перешел настрогий допрос. -- Я смотрел у Вонлярлярского целую серию препаратов, и между нимисунул этот. И шарики тут же увидел. -- Да-а? -- Конечно, могла быть и фальшивка. Могли какой-нибудь свой полиплоид,какого-нибудь уродца сделать, а написали "Майский цветок". -- Точно, Федя. Диверсия. -- Только я считаю, что этот препарат у них был для собственных нужд.Для себя им фальшивка не нужна. -- Ты думаешь? -- Надо бы нам самим взять "Майский цветок" и сделать срез. Я попробуювыманить у них реактив. -- Зачем тебе? -- Мне кажется, впереди нас ждет драка. Они могут товарищу Сталинуигрушку подсунуть. Мушек в пробирке. Бескрылых и красноглазых. -- Не подсунут. Везде стоят наши ребята... Ладно, пусть подсунут. Ну ичто? -- Товарищ Сталин поиграет в этих мушек -- игра-то занятная. Иполучится один к трем. И он назначит дискуссию. -- Уже ж была сессия... -- Вы готовы к такой дискуссии? Надо объяснить все самим для себя,почему так получается. Заранее. Почему так получается -- один к трем? -- Не знаю, Федя. И очень переживаю. Скажи, сынок, это не выдумка? -- Я тоже так думал. И проделал сам эксперимент. -- И получилось? -- Получилось, Кассиан Дамианович. -- Зачем он тебе понадобился, эксперимент этот? Ой, Федька, ненравишься мне ты сегодня. Стреляешь по батьке из обоих стволов. Зачем этишарики мне под нос суешь? Почему сразу не сказал, что "Веррукозум"? Знаешь,а спрашиваешь, какая основа у моего... Экзаменуешь... -- Я спросил, Кассиан Дамианович, потому что сам подумал: не фальшивкали. На всякий случай спросил. Думаю, автор точно знает. -- Складно врешь. Ушел, ушел в кусты. А ведь держал я тебя за фост! --он так и сказал: "фост". -- Я тебя крепко было схватил. "Насторожился", -- подумал Федор Иванович, кашлянув с досады, ипринялся вторично намыливать голову, скрылся в пенной шапке. -- Сынок, что с тобой случилось? -- помолчав, тихо спросил старик. --Чем они тебя опоили? По-моему, ты захромал на вейсманистско-морганистскуюногу. Вижу, ты сам не чувствуешь, что ты сейчас мне брякнул. Сам планразговора, сам анализ говорит, что ты немножко того... Присматриваешься кним. Смотри, эпитимью наложу. Тысячу прививок сделаешь мне. "Острит -- значит, пронесло", -- подумал Федор Иванович. -- Самый большой грех под конец, -- сказал он, смеясь. -- Тут, когдаСтригалев уходил, у него в столе Краснов нашел семена. Шесть пакетиков. Ярешил не отдавать. Это не микротом... -- Пр-рявильно! -- сверкнул глазами Кассиан Дамианович, совсем незамечая внимательного взгляда "сынка". -- Пусть, думаю, мой академик меня поколотит, эпитимью наложит, асемена из рук не выпущу. Сначала высею весной, посмотрю, с чем имеем дело, апотом... -- Эти семена у кого? У Краснова? Я их сегодня все заберу. Чтоб несмущали... -- Вот только Краснов... -- Краснов заткнется и будет молчать. Через час, распаренные и потные, они сидели в комнате для приезжающих ипили чай. Выпив чашку и подставив ее под чайник -- чтобы Федор Ивановичналил вторую, академик, наконец, заговорил о деле. -- Мне тут Цвях подсказал: пусть Дежкин принимает все картофельноехозяйство Троллейбуса. А я думаю -- еще и расширим. Будет проблемнаялаборатория и опорный пункт нашего московского института. Поставимтеоретические работы и дадим Родине сорта. Цвях о тебе очень высокогомнения. Задача -- изучить весь материал, имеющийся у вас в наличии насегодняшний день. К весне определим и конкретные объекты. Это что касаетсясортов. Как ты думаешь? Привлечешь фитопатологов, Вонлярлярского,биохимиков. -- Я так вас и понял, когда по телефону... Я листал их журналы. Там,среди оставленного ими наследства, есть перспективные образцы. -- Вот такой ты мне и нужен. Я в Москве подумал, а Федька здесь ужедело делает. Это тот стиль, который мне по душе. -- А что касается теоретической работы, -- деловито, негромко продолжалФедор Иванович, -- то и для этого здесь есть много данных, наводящих насерьезные мысли. Когда я их ревизовал, я наткнулся... мне показалось, чтоони тайком готовили материал для сопоставления методов. Конечно, с выводамив их пользу. Поймать за руку не удалось... А может, ничего такого они и несобирались. Во всяком случае, они уже проделали треть того, что нужно былобы сделать нам, Кассиан Дамианович... Если бы мы -- по своему плану --предприняли такое сопоставление. Главное -- нам никаких упреков, сампротивник все сделал и записал в журналы! -- Федька! Вот это как раз нам и надо. Составляй скорей план и пришлешьмне. -- План уже есть, -- сказал Федор Иванович. -- Набросок. Это будетбольшая работа. Года на четыре... -- А если на два? Будем медлить -- нас капиталистический мир обгонит. Федор Иванович внимательно на него посмотрел. -- Надо же увенчать сортом... Хотя бы уверенно заявить, что дадим... -- Ну и увенчаем! Почему не увенчать? Заявим через год, а увенчаемчерез два! -- Хотите перещеголять академика Лысенко? Хотите подарить Родине вторуюветвистую пшеницу? -- не удержался, ядовитейшим тоном сказал Федор Иванович.Но нет, он этого, оказывается, не сказал. Б первый раз с ним случилосьтакое. Притом, само собой. Вся энергия ядовитого протеста вдруг сжалась, ион промолчал. Только в глубине глаз мгновенно пробежала остренькаясеребристая змейка. -- Пиши, на два года, -- твердо распорядился ничего не заметившийакадемик Рядно. -- Это будет замечательная работа. Пора тебе выходить набольшую дорогу-Федор Иванович тонко улыбнулся, и улыбка его сказала: "Какэто понять?" -- Не переиначивай батькины мысли! На большую -- в смысле капитальныхработ. Хватит смеяться над батькой, пора становиться зрелым, серьезнымученым. Я буду руководить. Для публикаций дадим зеленый свет. Давай, сынок.План ты мне завтра вручишь? -- Вручу сейчас. Вот он, в столе... Поглядев на него с немым восторгом, Кассиан Дамианович надел квадратныечерные очки, опустил в стакан с чаем большую таблетку и, прихлебывая свойнапиток, постукивая "кутнями", принялся листать план. Федор Ивановичустремил на него свой прохладный, как бы ласкающий взгляд. Глядя на старикаи двигая бровью, он то и дело закипал; "Народный академик! Ничего твойпустой орех не варит в селекции. Господи, он держал меня за фост! Читай,читай. Пусть, пусть будет два года. Нам кое с кем и двух хватит, успеем и стеоретической работой, и увенчаем!" -- Ты что на меня смотришь? -- спросил вдруг старик, не поднимая головыот страницы. -- Изучаю, Кассиан Дамианович. -- Изучай, сынок, изучай. Полезно. Потом перевернул страницу и,продолжая читать, он вдруг проныл: -- А для чего ты меня изучаешь? А? -- Думаю, даст он мне докторскую степень или нет. -- Ты еще сомневаешься, дурачок? Отложив план, он растянулся на койкеФедора Ивановича. -- Не возражаешь? Пусть батькины кости немножко понежатся. Люблю послебани. Так он, наконец, проговори-и-ился! Доктора хочет! -- Кассиан Дамианович! Плох тот солдат... -- В генералы хочется? -- академик, закрыв глаза, одобрительно кивнулнесколько раз. Хрустя суставами, потянулся. Задумался. Ему хотелосьпоговорить. -- Так ты живой человек, я вижу! Это хорошо. По крайней мере, ятебя начал понимать. Слава богу, на место все стало. Конечно, я тебе скажу,мысль о своем месте в обществе посещает иногда и, можно сказать, нередко,даже головы гениев. Карьеризм, Федя, свойство всей мыслящей материи. Уодного карьеризм -- в приобретении вещей. А у ученого... Ученый тожестремится. У ученого, у государственного деятеля высший карьеризм. Рвениеприобретателя -- ничто. И некрасиво и мелко. Ученый приобретает умы. Вон ясколько их приобрел. Среди них есть очень большие люди. Не будем по именам,ты знаешь... Кто меня хочет оспаривать... Или подсиживать... того я сейчасже переведу в идеологическую плоскость и отдам в распоряжение умов, которыея приобрел. И они его чувствительно -- как я скажу -- посекут. Хочешь нехочешь, а это приходится учитывать. Это я тебе отвечаю на твою юношескую,сынок, дерзость. Библия говорит: учи сына жезлом... Аш-ш-ш, ты! Мушками онинтересуется! Экзаменовать старика надумал! Зачем тебе? Смирися, гордыйчеловек! Прежде чем командовать, научись подчиняться. Охоться вовторостепенных угодьях, которые я тебе отвел. Я тебя оттуда не шугну. Даже,как видишь, помогаю. Загоняю тебя в доктора, дурачка. А ты не упирайся, иди.Там хорошо. И попробуй стать, как я. А потом сделаю и наследником. Будешьмоих оленей гонять... -- Кассиан Дамианович! Мне кажется, вы все это говорите кому-тодругому. Может быть, этому схоласту Троллейбусу. Но я! Что же мне -- ошариках, о препарате молчать надо было? -- Это ты правильно сигнализировал. А вот почему ты Троллейбусомназвал... Механизатора этого... Я теперь не смогу, буду все время думать.Знаешь, как тяжело... Побыл бы на моем месте. Один же за другим -- так иотходят. Все туда, туда. К мушкам. А оттуда только дураки, мелочь... Тыпервый с головой, кого мне удалось удержать около себя. За это и я неостанусь в долгу. Хоть и колеблешься иногда. Флюктуируешь. Я вижу, всевижу... Он уставился на Федора Ивановича глазами, полными муки. -- Скажи лучше прямо: могу я еще опираться на тебя, сынок? Ведь борьба,борьба! Не подведешь старика? Я ж тебе так верю... -- Можете опираться больше, чем опирались всегда, -- твердо отчеканилФедор Иванович и долго смотрел в глаза академика, выдерживая его исследующийдушу взгляд.