Белые Одежды В. Дудинцев

V.

В тот же день -- двадцать девятого ноября -- сразу после чтения приказав ректорате, жесткого, обрубающего все канаты, Федор Иванович уехал вМоскву. Он отвез в свою холостяцкую комнату некоторые вещи, в том числе и те-- завернутые в бумагу и перевязанные шпагатом -- предметы, что он вынес издома Посошкова, и чемодан со своими пожитками. Конверт, оставленный вкомнате перед дверью, так и лежал на полу, нетронутый, и русый волос был наместе. Перед тем как запереть комнату, бросив конверт на прежнее место удвери, он постоял некоторое время, оглядывая свое безмолвное, подернутоепылью жилище. Он уже привык к институтской комнате для приезжающих, теперьнужно было настраиваться на московский лад. Связь с институтом становиласьвсе тоньше. И чем тоньше вытягивалась эта нить, тем болезненнее чувствовалсянеминуемый ее обрыв. Причем боль была не от расставания с вывескойинститута, с его длинным, в шесть слов, названием. Он не мог расстаться спривидением, которое выходило к нему из аудиторий, встречалось в сводчатыхкоридорах и мелькало между стволами парка. Оставалось только получить расчет. Слабо шевелилась вдали мысль обудущем месте работы, о неизвестном новом деле. Но среди его документовбудет выписка из приказа об увольнении. С такой бумагой вряд ли можно думатьо приличном месте по специальности. Он думал о приличном месте скорее по привычке -- достаточных основанийу него не было. А сверх того оказалось, что тридцатого утром, когда ФедорИванович вернулся из Москвы, в ректорате его уже ждала повестка изшестьдесят второго дома. Не приглашение побеседовать по вопросам, связаннымс экспертизой, а именно повестка. "Вам надлежит..." -- такими словаминачиналась она. Ему предлагали явиться первого декабря к десяти часам утра идаже грозили в случае неявки подвергнуть принудительному приводу. Там же, в ректорате, он получил все необходимые документы и выписку изприказа. Покорно расписался в нескольких местах, ваял конверт с повесткой ивышел на улицу совсем чужим для этих мест человеком. Розовый институтскийгородок со всем его населением медленно плыл мимо него, как большой плот.Люди, обжившие этот плот, не знали и не хотели знать, что думает и чтособирается делать одинокий чужой человек, стоящий на незнакомом для них,чуждом и опасном берегу реки. А человек этот задумал очень серьезную, дерзкую вещь. Он решил неявляться завтра в шестьдесят второй дом, а, переночевав здесь в последнийраз, утром, затемно, незаметным образом скрыться отсюда, уехать в Москву,захватив с собой все наследство Ивана Ильича, и для начала затеряться вогромном городе. И там, найдя убежище, обдумать дальнейшие шаги. Егонатолкнул на эту мысль не тот долг, о котором пишут в газетах и кричат стрибун, а долг настоящий -- о котором всегда молчат. Его тренировки в парке,покупка синего рюкзака и лыж и ящик с отделениями для клубней, прислоненныйк оконному стеклу, -- все это были детали одного четкого плана, аскладываться он начал еще летом. Хотя Федор Иванович никогда о немспециально не задумывался. Вот какой вид приобрело, наконец, гнездо, котороептица начала вить еще в июле. Как только в отношениях Федора Ивановича с судьбой открылась полнаяясность, тут же разгладились все сухие резкие черты в его лице, появившиесяв эти дни в ожидании неизвестно откуда летящей беды. В движениях егопроглянула беспечность, даже отчасти веселье. Но это все была маскировка --для молодых людей с округлыми лицами, для институтских активистов, возможно,имеющих уже задание не спускать глаз с разоблаченноговейсманиста-морганиста, получившего такую серьезную повестку. Федор Ивановичуже видел летом эту молодежь, радующую своих мам, и сегодня его гибкая душасразу ответила готовностью. Пусть увидят, что дичь ничего не подозревает,мирно пощипывает травку и даже резвится. Выйдя на крыльцо, он, как крыльями,взмахнул полами полуперденчика и как бы слетел на тропку. Сунув руки вкарманы и из карманов руководя легкомысленной игрой распахнутого полушубка,захрустел по толченому ледку к своему корпусу. Когда наружная дверьзакрылась за ним, припал к щели и смотрел некоторое время. Он издалека чуялтого, кто должен был увязаться ему вслед. Но на этот раз не увидев его,заперся у себя, сбросил ботинки и грохнулся на свою койку спать, накрылсяполушубком. Открыл глаза, как ему показалось, через полминуты и, поднявруку, с удивлением долго смотрел на циферблат -- он проспал четыре часа! Скоро должен был тронуться от ректорского корпуса похоронный кортеж.Федору Ивановичу не хотелось участвовать в этом деле. Гроб окружатнеприятные люди -- одержавшие победу противники и ругатели СветозараАлексеевича. Сами же, сами гнали человека, всем коллективом загнали в гроб,сами теперь будут и говорить себе: "Вот еще один пример. Такова судьбастаромодной борьбы за правду. Вот что ждет инфантильного интеллигента. Ненами сказано: плетью обуха не перешибешь". И остальная публика -- с нею тожелучше бы не встречаться. Люди, повидавшие вокруг себя много всяческихрасправ, усмиренные и навсегда решившие делать и говорить только то, чтонужно Кассиану Дамиановичу. Всем им Посошков и оставил несколько килограммовсвоих костей. Они будут не хоронить эти кости, а создавать впечатление --чтобы истинные обстоятельства кончины академика не достигли нежелательныхушей. Лучше бы уж клей варили... Проходя утром мимо открытых настежь дверейактового зала, Федор Иванович видел украшенную гофрированным кумачом частьгроба -- корму той лодки, в которой сегодня торжественно отплывет академик.Стояли цветы в корзинах, венки. На одной из черных лент выпятились впередбронзовые буквы: "от ректората". Бросив в ту сторону строгий взгляд, ФедорИванович ускорил шаг. Конечно, Светозара Алексеевича там не было. Он умылся над раковиной. Вытираясь полотенцем, смотрел из-за занавескина улицу. Нет, никто не караулил его. Федор Иванович даже удивился: неужелиопыт с бегством и поимкой Ивана Ильича ничему не научил генерала! Он накинулполушубок, надел шапку и вышел все-таки наружу, не спеша зашагал кректорскому корпусу. Там уже чернела толпа, и над ней высились белые спинытрех автобусов. Как чужой, он прошел сквозь толпу, сдержанно кивая знакомым и получая вответ еще более сдержанные, отчужденные знаки. Вонлярлярский в синей бекешес голубоватыми смушками и в голубоватой каракулевой шапке пирожком увиделего издалека и поплыл вместе с бекешей в сторону, чтобы не оказаться на путискандально уволенного скрытого пропагандиста лженауки. На его беду, именнотам, куда он бросился спасаться, стоял дядик Борик, похудевший ибольшеглазый, и уже слегка поднял руку, сдержанно приветствуя ФедораИвановича. Так что Вонлярлярский, оглянувшись, увидел, что его преследуют,и, вторично шарахнувшись, скрылся за автобусом -- теперь уже бегом. И бекешаего порхала с ним, как экзотическая бабочка-махаон. Проводив его взглядом,Федор Иванович взял протянутую руку дядика Борика. Они молча постояли, глядядруг другу в глаза и чуть заметно кивая, подтверждая общие мысли. -- У меня есть просьба, -- сказал Федор Иванович. -- Не сможет ли дядикБорик принести мне из моей картошки штук сорок. Ровненьких, с яйцо. Когдахорошо стемнеет... -- В десять? -- Можно и в одиннадцать. В это время у входа в ректорский корпус студенческий духовой оркестрзаиграл медленный траурный марш. Послышались медленные, как скрип сапог,шаги баса, взвилось занозистое сопрано трубы, и на крыльце показаласьпроцессия. Деканы и профессора, обнажив белые и лысые головы, несли гроб.Процессия влилась в толпу, и красный гроб поплыл над головами сквозь ранниесумерки к ближайшему автобусу. На его пути оказался все тот же несчастныйВонлярлярский. Стефан Игнатьевич боялся смерти, а тут она сама надвигаласьна него. Ему в третий раз пришлось удариться в бегство, и его синяя бекеша,замелькав, влетела в последний -- третий -- автобус. -- Давай и мы туда, -- сказал Борис Николаевич. Они поднялись вполупустой автобус, и за ними в дверь хлынула, начала тесниться толпа. -- Давайте сюда, -- сказал дядик Борик. -- Учитель, давайте вы к окну. Федор Иванович подвинулся на клеенчатом сиденье, давая место БорисуНиколаевичу. Но дядика Борика вдруг оттеснили, и более ловкий человек вчерном пальто, извернувшись, упал на сиденье, слегка придавив ФедораИвановича. Толкаясь, усаживался, недовольно отдувался. Это был полковникСвешников. Округлив щеки, выдул длинный звук: "ф-ф-ф" -- и, глядя тольковперед, чуть заметно, рассеянно кивнул Федору Ивановичу. И тот почувствовал,что ему за спину затолкали твердый предмет величиной в кулак. Сунув тударуку, вытащил нечто в тряпичном мешочке. Понял: "Оно!" -- и затискал вкарман полушубка. Это были клубни "Контумакса" из трех горшков. Напустив насебя рассеянный вид, открыл было рот, чтобы спросить о ягодах. -- Там, там все, -- так же рассеянно прогудел Свешников. И Федор Иванович, слабо кивнув, стал смотреть в окно. -- Ваше положение незавидное, -- обронил около него Свешников. ФедорИванович опять слабо кивнул. -- Есть просьба, -- сказал он, помолчав. Свешников не двигался, все также глядел вперед. -- Нужен адрес бабушки Лены Блажко. -- Ясно, -- пробубнил Свешников. Потом после паузы: -- Невозможно.Этого адреса не было. Автобус тронулся. Они долго ехали -- сначала полем, потом через город,затем пошли переулки, автобус стало трясти. -- К вам едет датчанин, вы знаете? -- негромко буркнул Свешников. -- Знаю, -- проговорил Федор Иванович. -- У вас есть время, -- сказал полковник. -- Вам еще надо будетдатчанина встречать. Показывать ему все. -- Почему мне? -- Узнаете. Больше некому, решили поручить вам. А вот когда уедет датчанин... Федор Иванович прислушался. Полковникговорил очень тихо. -- Пока не встретите, все время ваше. И с ним пока будете -- тоже. Апотом... -- Он умолк. Автобус ехал уже по лесной дороге. -- Что, потом? -- спросил Федор Иванович. -- По-моему, ясно... За окнами автобуса в синих сумерках бежал длинный жиденький забор изпланок, а за ним виднелись бесчисленные памятники, бетонные пирамидки сжестяными звездами на концах, поставленные стоймя черные каменные плиты икресты. -- Приехали, -- сказал Свешников, -- У вас есть время подумать онаследстве Ивана Ильича. Вы, конечно, не из тех, кого надо в спинутолкать... Но и спешить не надо. Датчанин пробудет дней пять. Автобус остановился. Стукнула, открываясь, дверь. -- У меня повестка, -- негромко заметил Федор Иванович. -- На завтра. -- Не уклоняйтесь. Наоборот, смелей беседуйте. Все станет яснее, --полковник посмотрел серьезно и шепнул: -- Он словоохотлив. Слушайте имотайте на ус. А датчанин пять дней пробудет. Пять дней... -- А меня не... -- Пока датчанин не уедет... -- И еще раз бросив тяжелый, серьезныйвзгляд, Свешников стал осторожно протискиваться к выходу. Хрустя сиреневым снегом, в молчании все долго шли, торопились куда-товперед. Стройность шествия была забыта. Вдали зажелтел песок свежевырытоймогилы. Предел всех мечтаний и греховных порывов. Торжество энтропии.Впрочем, торжество ли? Вот если бы Светозар Алексеевич не отклонился отсогласованного текста, тогда -- да... Тогда было бы торжество... Гроб стоял на атом желтом холме. Тусклой искрой настойчиво светилось,кричало золотое кольцо на белой руке. Оглянувшись, Федор Иванович увиделсзади, за автобусами, светло-серую "Победу" с пестрым шахматным пояском, итам, около такси, держась за дверцу, стояла чья-то знакомая тень в широкораспахнутой фиолетовой дубленке. "Кондаков! Значит, и она здесь", -- подумалФедор Иванович. -- Товарищи! -- послышался вдали глуховатый голос Варичева. -- Сегоднямы провожаем в последний путь... И Федор Иванович, попятившись, проваливаясь по колено в снег, вышел изтолпы и остановился позади всех, опустил голову. "Значит, у меня, кроме пятидней, есть еще два или три, -- думал он. -- Уйма времени. В чью пользу будетэто время?" -- Разногласия, естественные противоречия, присущие всякой живойобщности... -- донеслось издалека. -- Борьба мнений никогда не заслоняла отнас... И не сможет заслонить светлый образ ученого... "А зачем, собственно, мне дожидаться датчанина? -- этот поворот мыслейзаставил Федора Ивановича еще ниже опустить голову, нахмуриться. -- Ведь онже приедет к Ивану Ильичу, а не ко мне..." И стал смотреть по сторонам, разглядывая растворенную в сумерках толпу,высматривая в ней черный каракулевый треух полковника. -- Здесь, здесь я, -- послышался негромкий голос за его плечом. МихаилПорфирьевич стоял вплотную сзади. -- Я забыл тебе сказать... Учти, за тобойнаблюдение установлено. Серьезно к этому отнесись... -- Мне-то зачем эти пять дней? -- Некогда объяснять. Тебе поручат показывать датчанину всякие твои...Дождись, дождись... Касьян выпросил тебя на пяток дней. Узнаешь, зачем --сам все решишь. Не показывай, что знаешь. На лыжах, на лыжах катайся... Федор Иванович кивнул. Слыша за спиной удаляющийся скрип снега,размышлял: "Послезавтра лыжная секция, пойдем опять на Большую Швейцарию.Пойду с ними, как н раньше. Как будто ничего не случилось. Наблюдателя этогопопробую увидеть... Что он собой представляет..." Поздно вечером к нему в комнату для приезжающих постучались. ВошелБорис Николаевич, обсыпанный снегом. Принялся выкладывать на стол изкарманов небольшие картофелины, каждая -- приятного цвета, как загар наженском лице. -- Снежок хороший валит, -- сказал дядик Борик. -- Вот вам картошка. Яне спрашиваю, зачем. Раз Учитель приказал... Раз он велел... А с остальной,что делать? Я имею в виду этот сорт... Дядик Борик может ее кушать? -- Остальная пусть лежит в вашей корзине. Может, весной пришлю письмо-- вышлете мне посылкой. А если до мая письма не будет -- все картофелины доединой -- в кипяток. В мундирах варить, не чистить. -- Когда нас покидаете? -- Дней через десять, у меня еще преемника нет. Мне еще преемнику деланадо сдать. Потом уже об отъезде... -- А то у дядика Борика мысль была... Проститься... У него как раздевятого, в следующее воскресенье, день рождения... Гусь будет... -- Обязательно приду, Борис Николаевич. Простимся. Назавтра, в десять часов, он шел по дугообразному коридору на второмэтаже шестьдесят второго дома. Шел и оглядывался -- не мог привыкнуть кплавным округлостям этих стен, поворачивающих то в одну сторону, то вдругую. Хотя видел их уже не в первый раз. Был он строг и подтянут, "сэрПэрси" был застегнут на одну пуговицу, новый темно-малиновый, почти черныйгалстук был куплен недавно в Москве, на его глубоком, ночном фоне мерцалиредко разбросанные далекие кошачьи глаза. Галстук был не затянут, аполураспущен -- собственное изобретение его хозяина. Федор Ивановиччувствовал, что генерал Ассикритов, в душе ревнивый модник, обязательно и нераз посмотрит на этот галстук и будет на всю жизнь задет свободной инезависимой, демократической мягкостью его узла. Он страстно захочет знатьсекрет, но амбиция не позволит поинтересоваться. Таков он был, ФедорИванович. На этом случае с галстуком мы можем видеть, что душа его иногдашла впереди рассудка и могла заглядывать в такие места, которые не поддаютсяпрямому исследованию ума. И по этому сверхтонкому ходу он слегка уже проникво внутренний конус генерала и даже немного хозяйничал там. На пропуске был указан номер двери -- 432. Федор Иванович нашел этудверь, постучался и открыл. За дверью оказалась маленькая тусклая комната,отравленная сильным и кислым -- вчерашним -- табачным духом. Треть еезанимал грязновато-бледный письменный стол. Из-за него поднялся невысокий,немного грузный мужчина, с усталым, слегка отекшим лицом. На нем былзаношенный коричневый костюм. Несвежий сизый галстук свернулся трубкой; -- Садитесь, пожалуйста... Дежкин, -- сказал он, взяв у ФедораИвановича пропуск и паспорт. Он долго листал дело в папке из коричневого срозовым прессованного картона. "Цвет женского загара! -- осенило ФедораИвановича. -- Цвет новой картошки!" Дело было толщиной в палец, несколькостраниц были заложены длинными полосками бумаги. "Следователь", -- подумалФедор Иванович. Сняв трубку телефона, следователь сказал в нее нескольконегромких слов. Федор Иванович не расслышал их, он сильно волновался.Вытащив из-под папки лист бумаги, следователь пробежал его глазами. "Пландопроса", -- сообразил Федор Иванович. Освежив в памяти продуманную схему ипорядок постановки вопросов, следователь как бы ожил, стал бодрее. Положиллист под дело, соединил обе руки в один трубчатый кулак и стал дуть в этутрубу, при этом постукивая ногтем по зубам, обдумывая первый вопрос. -- Я вас вызвал, как вы, наверно, догадываетесь... Тут открылась дверьи молча вошла молодая женщина с большим блокнотом и горстью отточенныхкарандашей в кулачке. Молча села в углу, стала что-то писать."Стенографистка", -- догадался Федор Иванович. -- Прошу последовательно и откровенно рассказать все, что вам известноо деятельности в вашем институте тайной группы вейсманистов-морганистов и оее связях с представителями зарубежной реакции. -- Мне ничего об этом не известно. Следователь сделал знак стенографистке, и карандаш ее побежал по листублокнота. Посмотрев на Федора Ивановича и увидев, что тот не собираетсябольше ничего добавить, следователь спросил: -- Каково было ваше участие в этой деятельности? -- Никакой группы я не знаю и, естественно, не участвовал ни в чьейдеятельности. И опять стенографистка по данному ей знаку записала этот ответ. -- Хорошо, -- сказал следователь. -- Вам известно, что академикПосошков самовольно внес в свой доклад на конгрессе в Швеции сообщение оякобы имеющей место в СССР работе биолога Стригалева по скрещиванию дикогокартофеля "Контумакс" с культурным? -- Мне это известно. Работа не якобы, а действительно имеет место. -- Это ваше мнение. А у меня другое. Отвечайте только на поставленныйвопрос. -- Мне известно, со слов академика Посошкова, что академик сделал такоесообщение на конгрессе. -- Хорошо. Было ли в действительности произведено такое скрещивание?Как следует подумайте и дайте правильный ответ. Этот следователь не был расположен пускаться в беседы, как генералАссикритов. Он помнил свой план и вел какую-то линию, у которой на концемогло быть опасное острие. Он не видел Федора Ивановича, его задумчивыйвзгляд следил только за этой линией. -- Скрещивание было произведено. Об этом... -- Не надо лишнего. Вы уже ответили, -- следователь посмотрел настенографистку. -- Теперь скажите, откуда вы знаете, что такое скрещиваниеимело место. -- Об этом я слышал от академика Посошкова и от Стригалева. -- И на этом основании написали статью для научного журнала? -- На этом основании. -- Вы лично ее писали? -- Я лично. -- Не считаете ли вы, что названных вами данных мало для научнойстатьи? -- Нет, не считаю. Я проверял данные. Я видел растение в разных стадияхразвития и ухаживал за ним, делал цитологические исследования.Ци-то-логичес-кие, -- повторил Федор Иванович для стенографистки. -- Ничего, наши стенографистки привыкли к таким словам, -- сказалследователь. -- Где вы видели это растение, где ухаживали за ним и гдеделали исследования? -- Дома у академика Посошкова. -- Много ли лиц было посвящено в эту работу? -- Только мы трое. -- Стригалев присутствовал? -- Да, присутствовал, -- на ходу напряженно сочинял Федор Иванович. --Он-то и делал все. Он автор. -- Об авторстве я не спрашивал. Кто делал фотографии? -- Академик Посошков показывал мне готовые. Видимо, заказывал кому-то. -- Кто автор растения, о котором Посошков сообщил на конгрессе? -- Иван Ильич Стригалев, -- сказал Федор Иванович, пожав плечами. -- Что это значит? -- Это значит... -- Федора Ивановича удивил вопрос, ЕЮ он взял себя вруки. -- Это значит, что Иван Ильич задумал и выполнил это скрещивание. -- Посмотрите, пожалуйста, сюда, -- следователь, отогнув закладку,развернул дело и, закрыв чистым листом бумаги половину страницы, придвинулпапку к Федору Ивановичу. -- Узнаете подпись? Под машинописным текстом стояла подпись: "И. Стригалев". -- Я никогда не видел подписи Ивана Ильича, -- сказал Федор Иванович. -- Читайте, -- тихо предложил следователь. -- Читайте вслух. -- "Я давно работаю над диким видом "Контумакс", -- прочитал ФедорИванович. -- Если бы мне удалось скрестить этот вид с культурным картофелем,это открыло бы широчайшие возможности для селекции. Но до сих пор мнесделать это не удалось". Последние слова были подчеркнуты красным карандашом. -- Эти показания Стригалев дал, находясь под стражей. Естественно,после этих показаний, будучи в камере, он не работал над своими растениями.Так кто прав -- Посошков, сделавший свое сообщение, Дежкин, написавшийстатью для журнала, или тот, на кого вы ссылаетесь, как на автора? Федор Иванович молчал. Это была неожиданность, и он уже видел всюверсию следователя целиком, как она стояла в его плане. Следователь устроилему "вилку", как говорят шахматисты. То есть создал такое положение, когдапод боем оказываются твои две фигуры, обе сразу, и остается лишь выбиратьмежду двумя потерями. Сказать, что гибрид есть -- значит, надо предъявитьягоды, они будут тут же приобщены к делу, и завтра генерал преподнесетКасьяну приятный сюрприз, поручив ему экспертизу этих ягод. Если же заявить,что гибрид -- выдумка, становится очень мрачной цель, и статьи для журнала,и сообщения академика на конгрессе. Зачем писали и сообщали всему миру отом, чего нет? Следователь был не дурак. И никакого сходства с генералом.Совсем другой человек. -- Повторить вам вопрос? -- прозвучал его спокойный голос, и онвздохнул от усталости. -- Нет, не надо повторять. Академик Посошков был прав, и прав былСтригалев. Потому что... -- Не надо дробить. Это мы выясним отдельно. Заметьте себе. Значит,правы были оба, -- следователь посмотрел на стенографистку. -- А что жеДежкин? Не прав? -- И Дежкин был прав. Следователь впервые глубоко посмотрел на Федора Ивановича. Его главнаяверсия ломалась. Там что-то не было учтено. Нет, он не растерялся, некинулся расспрашивать. Облизнув губы, он уставился на лист бумаги и что-торисовал там. Он все понимал. -- Такой еще вопрос. Был ли предварительный разговор между вами иПосошковым... -- Какой разговор? О чем? -- Не торопитесь. Спешить нам некуда. Я сформулирую вопрос полностью.Был ли у вас с Посошковым предварительный разговор о том, что он сделаетсвое сообщение на конгрессе? -- О том, что Посошков уехал на конгресс, мне сказал Варичев седьмогоноября во время демонстрации. Впервые. -- На вопрос, на вопрос отвечайте. Варичев мог вам это сказать. Аразговор с Посошковым мог, тем не менее, иметь место. Одно другому немешает. -- Не было такого разговора с Посошковым. -- Откуда же он взял фото? -- Я же говорил: не знаю. Он мне показывал готовые. -- Все четыре? -- Да, все четыре, -- Федора Ивановича опять удивила ненужностьвопроса. -- Вы все валите на Посошкова, -- сказал следователь равнодушно. -- Неучитываете того, что мы умеем допрашивать и мертвых. Вот прочитайте... -- Онотогнул еще одну закладку и развернул папку. Наложив на страницу белый лист,приоткрыл несколько строк. -- Узнаете подпись? Поверьте, это подпись вашегоакадемика. Читайте вслух... Федор Иванович прочитал: -- "Вопрос: откуда вы взяли фото, которые демонстрировали на конгрессе?Ответ: они были, как заведено, приложены к статье ее автором. Вопрос:фотографии, которые были приложены к статье, вот они, в деле, я их показываювам. Вы увезли в Швецию вторые экземпляры. Где вы их взяли? Ответ: у авторастатьи Дежкина Федора Ивановича. Вопрос: все четыре? Ответ: все четыре.Вопрос: говорили ли вы Дежкину, для чего вам нужны эти..." Тут следователь быстро закрыл папку. -- Дальше можно не читать. Отвечайте: откуда вы взяли фото? -- У академика Посошкова. Я могу это сказать вашему мертвецу на очнойставке. -- Хороший ответ, -- следователь наклонил голову и задумался. Потомсделал знак стенографистке и заговорил, как бы диктуя: -- Академик Посошковпредвидел... даже планировал свою... добровольную кончину. Что видно из еговысказываний, которые с определенного времени стали смелыми и дажевызывающими. У меня здесь составлена диаграмма... Раньше он хотел жить,заботился о своем благополучии и высказывался осторожнее. Что из этоговытекает для нас с вами? Что Посошкову не было смысла лгать для того, чтобыоблегчить свою участь... "Ого! -- удивился Федор Иванович. -- Он тоже подходит к тезису оГамлете, оцарапанном отравленным оружием. Но совсем с другой стороны!" И следователь, подумав, подтвердил это: -- Свое уже не интересовало вашего академика. Лгать он мог только длятого, чтобы помочь другим. Например, вам. Значит, о фотографиях он говорилправду. Если бы он предвидел вопросы, которые я ставлю вам, он взял бы этона себя, утащил бы с собой в могилу. Но он этих вопросов не предвидел. Послесказанного настаиваете ли вы на том, что фотографии он получил не от вас? -- Настаиваю, -- сказал Федор Иванович, чувствуя, что его здесьпоймали. -- Та-ак, -- сказал следователь, закуривая. Он был доволен ходомдопроса, удовлетворен. Выпустил облако дыма и задумался, глядя в окно,забранное железной решеткой. Потом, взяв двумя пальцами, вытащил из-подпапки свой план, прочитал в нем какой-то пункт, еще одну свою версию. -- Скажите, Дежкин... Что изображено на вышеназванных четырех фото? Федор Иванович напрягся. Он уже боялся этих невинных вопросов. -- Изображено... На одном фото -- дикий "Контумакс". На другом --полиплоид. Это тот же "Контумакс", но с удвоенным числом... -- Не надо, я знаю, что такое полиплоид. Что на третьем фото? -- На третьем -- ягоды дикаря и полиплоида. Сопоставляются. Начетвертом -- ягоды полиплоида сопоставляются с тремя ягодами полученногогибрида. О котором идет речь... -- Остановимся на этих трех ягодах. Что они собой представляют? -- Результат опыления цветков полиплоида пыльцой культурного картофеля. -- У этого гибрида есть какие-нибудь новые свойства? -- Должны быть. То есть, конечно, есть. Это станет полностью ясно,когда полученные семена будут пророщены. -- Могли бы вы уже сегодня перечислить свойства гибрида? -- Не все. Некоторые мог бы. -- Кто будет проращивать семена? -- Тот, у кого сейчас в руках ягоды. -- Его имя, адрес... -- Это мне не известно. Распоряжался Посошков. -- Так что же, мы у Посошкова будем спрашивать? Нет людей, значит, нети ягод. Вы можете с уверенностью сказать, живы ли эти ягоды? -- Я уверен, что живы. -- Уверен или знаю? Между этими понятиями есть разница, вы сами это...проповедуете. "Он хитер, -- подумал Федор Иванович. -- И глубок, Если скажу, что знаю, он тут же спросит, откуда знание". Следовательнастойчиво припирал его к стене. -- Уверен, но не знаю, -- ответил он. -- Если не знаете, почему же писали статью в журнале? -- Когда писал -- знал. -- Вы уверенно говорите о свойствах гибрида. Из чего же вы строите своюуверенность? Стригалев говорит, что гибрида нет. Посошков в могиле. Сами выне знаете, живы ли ягоды и где они. И вы все еще уверены? -- Уверен. Потому что... -- Не надо, я знаю, что вы скажете. Вы скажете: ягоды получены поправильной методике. Угадал я? -- По единственно правильной. -- Советская наука называет эту методику вейсманистско-морганистской.Выходит, что вы -- твердый, убежденный вейсманист-морганист? -- Не совсем так. Это логика незнающего. -- Ну-ну. Послушаем знающего. -- Речь идет не об убеждениях, а о причинной связи. Если поднести пламяк вашей погасшей сигарете, есть основания ожидать, что табак загорится. Еслинанести пыльцу культурного картофеля на рыльце этого полиплоида, можетнаступить оплодотворение, полезное для сельского хозяйства. -- Хорошо, -- следователь задумался. -- Ваши три ягоды где-то внедоступном месте. Значит, вы еще не исследовали их свойств. Почему же выразрешили Посошкову подать за рубежом все эти неясности как великоедостижение? Только на том основании, что верна методика? -- Во-первых, я не разрешал. А во-вторых, вы неправильно ставитевопрос. -- Этого не надо, -- следователь сунул в рот забытую погасшую сигарету,поджег ее и пыхнул дымом. -- Гибрида нет! И никогда не было. Скажите этопрямо. -- Гибрид был, -- спокойно заметил Федор Иванович. -- Вы можете упираться, как хотите, но из ваших же слов явствует, чтогибрида нет... Ну, допустим, он есть. Допустим, вы предъявили какие-то ягодыследствию. Допустим! Кто нам скажет, что это за ягоды? -- Эксперт. -- Эксперт скажет, что надо сначала из ягод получить живые семена ипрорастить их. Эксперт скажет: дайте ягоды! Неужели вы думаете, что эксперт,советский ученый, мичуринец, пойдет на поводу у вейсманистско-морганистскихтолкователей природы, у идеалистов? -- следователь посмотрел настенографистку. Она торопливо писала. "Идеалисты -- ваши мичуринцы", -- хотел сказать Федор Иванович, ноудержался. -- Да, я все понимаю, -- проговорил он. -- Но это не значит... -- Наконец-то. Очень хорошо, что хоть понимаете. Я все-таки доказалвам, что гибрида нет, -- следователь, глубоко затянувшись, положил сигаретуна спичечный коробок и закрыл дело. -- На этом мы сегодня кончим. Стенографистка тут же вышла. Двое мужчин, не глядя друг на друга, долгомолча сидели в прокуренном тусклом кабинете. Потом следователь поднялголову. Думая о чем-то, смотрел некоторое время на Федора Ивановича. И вдругпросиял: -- Какой интересный галстук... Впервые вижу. Как вы его завязываете? Федор Иванович почувствовал в этих словах критическое любопытствочеловека с другой планеты, где внимание к галстуку считается суетой. -- Это несложно, -- проговорил он смущенно, вынужденный отвечать. -- Яне люблю тугие узлы, поэтому запускаю туда палец и слегка... вот так...освобождаю... -- Очень интересно, -- сказал следователь, странно смеясь однимиглазами. -- Тут целая наука!.. -- Здесь действительно наука, а не в шутку, -- заметил Федор Иванович.-- Вы же знаете, папиллярные линии на пальцах... У каждого человека свои...Или форма ушей... Галстук тоже отражает... Какой человек -- такой игалстук... Рука следователя автоматически метнулась расправить свернутую на грудисизую трубку. Движение это было в самом начале пресечено задетой самолюбивойволей. Произошла сложная встреча веселых взглядов. Тут и явиласьстенографистка. Положила на стол отпечатанные на машинке страницы.Следователь, забыв повисшую на лице улыбку, стал читать. Потом подвинуллисты к Федору Ивановичу. Тот обстоятельно прочитал свои показания,удивился, что нет ни одной опечатки, и подписал каждую страницу. После этого следователь вынес стул в коридор и, поставив его у двери,предложил Федору Ивановичу посидеть. Сам же решительно щелкнул замком и,спрятав ключ в карман, с папкой в руке исчез за поворотом дугообразногокоридора. Федор Иванович был уверен, что следователь пошел к генералусовещаться. Может быть, даже по вопросу о заключении Дежкина под стражу.Чтобы он не помешал дальнейшему следствию. Но проследить, в какую дверьвойдет этот деловой человек, не удалось. В этом и было одно из достоинствдугообразности этих коридоров. И Федор Иванович на миг задумался о странныхпутях, которые выбирает себе иногда человеческий гений. Совещание длилось не меньше часу. Потом следователь почти бегомвернулся, уже без папки, сказал: "Пойдемте", -- и они быстро зашагали. Следователь торопился, он былхороший, проворный исполнитель воли строгого начальника. Генерал -- тот хотьрассуждал, горячился -- потребность была во внутренней опоре для действий. Уэтого, похоже, опора была в приказе. Он не терпел ни пылкости, ни свободныхрассуждений, мешавших доставляющему наслаждение неуклонному логическомудвижению к цели. Да, они свернули в дверь номер 446. Не снижая скорости, прошли черезсветлую приемную, мимо зеленых диванов. Следователь приоткрыл кожаную дверь,спросил: "Можно, товарищ генерал?", -- вдали резко заревел голосАссикритова: "Да-да-аа!" -- и они вошли в просторный зал, который былкабинетом генерала. Ассикритов, чуть склонив синеватую шевелюру, в нерв-комраздумье вышагивал по розовому ковру. Издалека была особенно заметна егохудоба. Пышность его новой гимнастерки и мягких синих галифе была всяукрощена ремнями, манжетами и узкими перехватами на кадыке, в локтях иколенях, тесными дудками блестящих голенищ, их мягкой гармошкой вщиколотках. Все эти узости придавали ему сходство с быстрым, нервнымчленистоногим, и в этом состояло его особенное изящество. Следователь неслышно улетел куда-то вдаль и там сел на диван. Посколькуположение бывшего эксперта стало другим, Ассикритов не пошел ему навстречуздороваться. Федор Иванович тотчас это заметил и, поведя мягкой бровью,остановился посреди ковра. Оглядывал зал. Теперь это была большаялаборатория, в ней сегодня ставился интересный эксперимент. Интерес к егорезультатам был еще сильнее, чем страх, тихо щекотавший Федора Ивановича. -- Садитесь, Дежкин, -- сказал генерал, взглянув на него с пылкойненавистью, и пошел к своему высокому креслу за столом. Федор Иванович прошел на свое место и опустился в то кресло, где сиделоднажды. Ассикритов уже перекладывал страницы с его показаниями. Потомслегка отодвинул их и с горящей улыбкой задержал взгляд на подследственном. -- А ведь он накрыл вас, Дежкин. А? По двум пунктам спокойненьконакрыл! -- Можно, товарищ генерал? -- послышалось из-за двери. -- Давай! -- резко бросил Ассикритов, и два военных, прикрыв за собойдверь, на цыпочках пробежали к дивану, сели около следователя. Четыре глаза,светясь любопытством, уставились на Федора Ивановича. "Меня считают здесь важной персоной!" -- подумал он. -- Дошло до вас, Дежкин? Накрыл он вас. Чувствуете, как тонко? -- Мне понравилось, -- сказал Федор Иванович. Ассикритов сверкнулжелтоватыми крепкими зубами: -- Понравилось, говорите? Слышишь, Тимур Егорович? Оценка! ТимурЕгорович -- наш лучший следователь. У вас еще будут с ним встречи. Он васвсего размотает. Видели, как в Средней Азии шелководы кокон разматывают?Сначала плохо идет. Тогда его парят. Попарят, опять начинают мотать. Чутьзадержка -- опять парят. Пока не пойдет хорошая нить. Глаза Федора Ивановича расширились. Двенадцатилетний пионер с краснымгалстуком, живший в нем до сих пор, оторвав глаза от красивой книжки, гляделв пропасть, постигая новую сторону жизни. -- Не помешаю? -- послышалось от двери. Вошел полковник Свешников,одетый в свой военный китель с погонами. -- Давай, -- сказал генерал. Свешников, держа руку в кармане, солиднымшагом прошел к дивану и сел там, бросил ногу на ногу. -- Ценная черта у Тимура Егоровича -- он работает узлами. Агрегатами. Вкаждом узле у него -- своя структура. Вот этот, насчет четырех фотографий.Ведь это надо же, как он незаметно загнал вас в угол! Ничего неподозревающего... Спокойно врущего... Какая верная мысль: решивший умеретьне станет врать для самозащиты. -- Он замечательно использовал эту закономерность, -- сказал ФедорИванович. -- Я еще там отдал должное. Тимур Егорович очень стройно мыслит.Но он не знает ученых. Если решает умереть настоящий ученый, он остаетсяверным не только голосу совести. У него еще есть собственные теоретическиеустановки. Им он тоже не изменит. Даже на одре. Академик лгал вам, ТимурЕгорович! Лгал не для самозащиты. У него была такая теоретическая установка,академик называл ее завиральной теорией. Он говорил: во всех неясных случаяхжизни надо врать. Хотя бы как попало, но обязательно врать. Только неговорить правду. Чтобы противник не воспользовался вашим неведением. Вданном случае он запутал шелк Тимура Егоровича. Ассикритов вскочил с кресла и пошел колесить по ковру. Колесил ипоглядывал своими углями. -- Это не более чем ход с вашей стороны, -- послышался от дивана голосследователя. -- Хороший ход, но ход. И я вам докажу это. При следующемсвидании. -- Не уверен, -- Федор Иванович обернулся к нему. -- Это будет такая женатяжка. А кроме того... Если бы вы все это доказали... Ну и что? Допустимна минутку, что сделал эти фотографии я. И вручил... Федор Иванович тут же поймал себя: ему продиктовал эти слова отдаленныйголос. Чтоб пылкий, разговорчивый генерал, разогнавшись, пробежал дальше,чем нужно, и нечаянно обронил ценные сведения. Так и получилось, генерал тутже ворвался: -- Хватит, хватит играть, Дежкин! Это не пустячок! Это ключ, вашелюбимое слово. Ключ ко всем вашим преступлениям. И он уже у нас. Во-первых,-- генерал сунул в лицо Федору Ивановичу загнутый палец. -- Вы вынесли зарубеж эту фальшивую сенсацию. Вы еще продержались бы на плаву, если бысенсация была настоящая. Слава!.. Если бы слава была для советской науки.Чем и прикрывался Посошков. Но это же фальшивка! Яловая корова ваш гибрид --вот что сказал по этому поводу Кассиан Дамианович! Яловая корова! Во-вторых,-- генерал загнул второй палец. -- У вас был сговор с Посошковым!Сго-ва-а-ар! Фотографии-то он взял не у кого-нибудь, а у вас! Для чего? Напамять? А в-третьих, это показывает вашу фактическую принадлежность кподполью. И, стало быть, тот факт, что вы сознательно пытались нанести уроннашей науке не только извне, но и изнутри. Ведь каждый студент из всех, комувы замутили башку, стоит в плане нашего народного хозяйства. На каждогосредства ассигнованы! Счастливый, он обежал круг и затих за спиной Федора Ивановича. Возниклапауза, начала расти. Федор Иванович чувствовал, что генерал в это времясмотрит ему в затылок. -- Вот и девочку эту. Женю Бабич... Неспроста вы ей вопросик на зачетеподкинули. И инициатива ваша насчет аспирантуры... И профессора не зря вамсразу дали отпор. В кубло ее хотели! В новое! Так оно и подбирается, кубло.По штучке! Теперь-то, после ключа, это у нас как на ладони. Вы, Дежкин,человек благоразумный -- сдавайтесь, складывайте оружие. Дайте нампоказания, мы запишем и отпустим вас погулять... -- Не боитесь, что убегу? -- Куда вы убежите? Как убежите? Зачем? Чтобы окончательно стало ясно,что вы враг? Всех ваших друзей, Дежкин, какая-то сволочь предупредила -- иникто не бросился в бега. Ждали нас! Советский человек, даже если онсовершит преступление, никогда не бежит от правосудия. Доверяет ему. Это,Дежкин, не зависит от вас. Если вы советский. Таким воздухом дышите. Сдетства! Повторяю, если только вы не враг. -- В общем, конечно, вы правы... -- Федор Иванович вовремя подавил всебе возражение, нахохлился. -- А для страховки мы вас -- на поводок, на длинный. Чтоб гулять немешал. Не знаете вы нас, Дежкин. Сдавайтесь. Хватит темнить. Он вышел из-за кресла и остановился перед Федором Ивановичем. Смотрелна него, как бы любуясь. -- Стригален у вас бывал? В этой вашей... комнате. Генерал был мастерстрелять в темноте, то есть задавать вопросы наобум. И иногда попадал приэтом в точку. Услышав его вопрос, Федор Иванович почувствовал толчок страха.Это сразу же передалось Ассикритову, у него захватило дух от открытия. -- Троллейбус все время ночевал у вас! -- торжествующе взревел он. --Мы располагаем точными данными, Дежкин! Он перехватил лишнего. Федор Иванович осторожно перевел дух. Этогогенерал не заметил. Оглянувшись на зрителей, сидевших на диване, он началсвой знаменитый прием, сеанс гипноза, принесший ему славу в этихдугообразных коридорах. Шагнув почти вплотную к Федору Ивановичу, он красивоподнял над ним руку. Чуть повеяло хорошими духами, вином и табаком. Наложивпять твердых пальцев на темя сидевшего перед ним настороженного человека,слегка повернул его голову и зафиксировал в таком положении. -- Наверно, это лишнее, -- сказал Федор Иванович и, крепко сжав егозапястье, отвел легкую генеральскую руку. Ах, нет, он не сделал этого, несказал... И жесткие пальцы остались на месте. Федор Иванович только вжался вмягкое кресло. Пламенные взоры Ассикритова встретили задумчивый серо-голубойвзгляд ученого, только что открывшего новое явление. Почувствовав себяобъектом, генерал отвел свои угли, шагнул назад. -- Что вы сейчас думаете? -- заторопил, оглянувшись на диван. --Говорите! Не тяните, говорите сразу! -- Я думаю, -- не спеша начал Федор Иванович, -- думаю, что в нашемпрошлом... В нашем славном прошлом... может оказаться страница, которойлучше бы не было. С точки зрения сегодняшнего дня. И получается, что тот,кто еще тогда сразу все увидел и хотел вырвать эту страницу... А нерасхваливал ее из шкурных соображений... или кто не давал вписывать в неепозорящий, безобразный текст... Или хотел хотя бы уравновесить -- другой,хорошей страницей... И кого тогда за это... хором осуждали... Сегодня можетоказаться, что он опережал свое время, был прогрессивным человеком ипатриотом, и с него надо было брать пример... У него было зрение, он виделна десять лет вперед, понимал... И он не боялся поступать так, как требовалиинтересы будущего. Вот что я думаю, товарищ генерал... По наступившему глубокому молчанию Федор Иванович понял, что лучше былобы не говорить этих слов. Но все уже было сказано. Генерал оглянулся надиван, сделал глазами знак. Его гипноз дал результат! -- Тяк-тяк, тяа-ак! Высказался! О ком же это вы, господин адвокат? Не овраге ли народа по кличке Троллейбус? Кто правильно поступал? Давайте,говорите сразу! -- Нет, Троллейбус тут ни при чем. Просто отвлеченное рассуждение. Выже потребовали... -- Так вот. Этот ваш подопечный, я знаю, кто он... -- тут генералзагудел сквозь сжатые зубы: -- Он должен был ошибаться вместе со всеми.Тогда он был бы наш. От ошибки не застрахованы самые лучшие умы. Тогда еслиошибались, то все. Я знаю, о ком вы... Если он тогда не ошибался -- значит,не горел общим делом, не мечтал революционной мечтой. Холодный былнаблюдатель -- потому наши дела и казались ему ошибкой. В лучшем случае!Наши дети, Дежкин, наши дети будут нас славить! Каждый наш шаг! А раз так,мы можем не засорять свои мозги бесплодными... вредными соображениями,которые вы тут... Которые только удерживают руку, когда надо действоватьбыстро и решительно. Враг не задумывается над тем, что скажут о нем завтра.Ему подавай сегодня! Видите -- привезли вредный фильм, вражескую стряпню,отравляли сознание людей. -- Да, вы правы, -- сказал Федор Иванович, задумчиво глядя на генерала.-- И Кассиан Дамианович подобные мысли развивал... -- Правильно! Это его мысль. В принципе. Только он говорил это в связис вылазкой вейсманистов-морганистов в журнале. Истину они там искали! В видегриба! Не всегда истина подлежит защите. Если она стоит у нас на пути...Если я провожу линию высоковольтной передачи, а на пути у меня колоситсяполе, я пускаю мой трактор по пшенице, по пшенице! А сусликам, которыеустроили там норы, это не нравится. Обрезали вы когда-нибудь яблоню? Еслинадо убрать выросшую не там, где надо, ветку, думаете вы о том, что скажутпотомки? Щелк -- одну, щелк другую. Секатором. Полно веток под ногами -- аяблоня, красавица, цветет и по ее плодам потомки будут судить о деятельностисадовника! В этом жизненность здорового общества. В том, что любая попыткаскрытого врага будет пресечена. Обязательно, неотвратимо, при любыхобстоятельствах. В пресечении все! -- генерал опять шагнул вперед и навелсвои горящие глаза. -- Н-ну, а вы что? Не согласны? -- Нет, не в этом жизненность здорового общества. А в том, чтообязательно, неотвратимо, при любых обстоятельствах найдется человек,способный не бояться этого вашего секатора. Пресекающая рука не всегдабывает права... Федор Иванович сам испугался этих слов. Но по выжидающей одеревенелостигенерала понял, что не сказал ни слова. Оказывается, загнал весь компротестующей энергии внутрь! В нем все кричало: "Молчи! С ним нельзяспорить!". И генерал, кажется, услышал этот крик, наклонился, как бы наведяфонарик. Федор Иванович добавил покорности. Еще добавил. И "парашютист"отпустил внимание. Прошелся по ковру в молчании. Короткий смешок сотряс его,и он, словно отряхиваясь, покачал головой, поражаясь, недоумевая, и дажеприсвистнул. -- Интеллигенция!.. Ни черта же не понимают... А он сидит и то же самоедумает про нас! Не-ет, друзья! Мы разбираемся в том деле, которое нампоручено. Понимаем, что такое Вонлярлярский и что такое Дежкин.Вонлярлярский ведь тоже прихрамывает на эту ногу. Почитывает Моргана. Но какчитать... Мы тоже с Михаил Порфирьевичем заглядывали в эту галиматью.Нюхнули этого духу... Как чита-ать! У Вонлярлярского есть еще одна хромота.Он из абрикосовых косточек рожицы разные вырезает. В воскресенье пробежитсяпо парку... удерет от инфаркта -- и за работу. Разве мы будем ему мешать?Валяй, старайся, дед! Режь, пили свои косточки... И Мендель с Морганом унего на той же полке, с косточками. А вот Дежкин -- это что-то новое. Честноскажу, я не все еще в нем понял. Серьезное социальное явление... Зарубежнаяреакция сразу почуяла... Руку помощи тянет. К-кык они сразу... Какворонье... Покажи нам гибрид, хотим посмотреть! Ну что ж, приезжайте,посмотрите... На этот гибрид. Вот он... Ишь ты, и галстук завязал. Узел,узел какой! Н-ну, комик... Генерал опять остановился против Федора Ивановича, уставил восхищенныеглаза. Рассматривал галстук, сорочку, пиджак. Наступила самая долгая пауза.И вдруг: -- Тимур Егорович, отдай ему пропуск и паспорт. Пусть идет. Не веря этой внезапной свободе, Федор Иванович легко шагал, почти бежалпо улице, которая всего за три часа стала ему чужой, и чувствовал себя какиностранец. Но это постепенно проходило. "Ну-ну-у-у! -- он качал головой. --Черта с два я еще приду к вам. Дожидайтесь. Сыт вашим гипнозом". Он вспомнилслова академика Посошкова о суеверном мистике-генерале, подкрепляющем своистранные речи еще более странными жестами. Да, Светозара Алексеевича можнобыло понять. "Только у моей черной собачки хвост еще кренделем. В кусты, вкусты! В лес!.."