Белые Одежды В. Дудинцев

IV.

Часа в четыре утра он почувствовал, что не спит, что глаза его открыты.Непонятное, неподатливое будущее растеклось вокруг него, взяло в кольцо.Осторожно присели, замерли вокруг неотложные дела и невыполненныеобязательства -- сплошь только обязательства и никакого выполнения.Незаживающие старые царапины и совсем свежая новая ссадина жгли, напоминалио себе при каждом вздохе. "Теперь ни одного дня нельзя пропускать, -- думалон. -- Но что буду делать сегодня? Чем займусь?" Охнув, он повернулся, чиркнул своей зажигалкой, в который раз посмотрелна часы. Время не стояло. "Хорошо. Допустим, проберусь ночью к нему в дом, вынесу семена. Можно иднем -- я ведь правая рука Касьяна, руке позволяется. А что делать с новымсортом? Где он? Его же пора высадить в землю! Куда? Каждое движение подконтролем. А кто контролер, если не Ким? Как же это Рядно отдал своегоБревешкова?" Было совсем светло, когда напряженные, не отпускающие его думы прервалатетя Поля. Вошла, стукнула ведром. -- Вставать пора, молодой человек! Разоспался! Весна вон на дворе.Теплынь, так и пахтит! Гусак вон сейчас... Ничего не ест, стоит около гусынеи ужахается... Застучала, заелозила щеткой, подметая. -- Где ж ты пропадал, бедовая голова? Я уж думала, что и тебя сгреблисо всеми. Тут без тебя что было. Сколько народу перехватали. В шпионы всеиграют, увлеклися. Всех перепугали и сами настрахались. Везде им врагмерещится. Своих стали пачками... Так и думала: ну, моего Федю замели... -- За что же меня, тетя Поля? -- За то, что молодой -- вот тебе одно. Разве этого мало? За то, чтобарышня твоя красавица и любит тебя -- вот второе. Такое никогда ненравится. И еще -- за то, что голова у тебя не чурбан какой и не горшок сговном -- этого всего больше не любят, А от своей голове разве убежишь? Оставив пальто на вешалке, он надел стеганую телогрейку и кирзовыесапоги и отправился в учхоз -- делать ту же работу, что делал вчера. Его ужеждала бригада работниц, присланных с делянок, но все равно сразу началасьнапряженная гонка. Народу в оранжерее сегодня было больше, но все, как ивчера, работали молча. И сам Федор Иванович был молчалив. Распоряжения егобыли непривычно кратки и отрывисты. "Сюда" -- изредка слышался его мягкийкраткий приказ. -- "Горшки!", "Не так!", "Плотнее!". В полдень, убедившись, что работа пошла, он поручил руководствоХодеряхину и ушел из оранжереи. Быстро, почти бегом пересек учхоз, вышелчерез знакомую вторую калитку и зашагал по мягкой еще земле, срезая угол ужеярко-зеленого поля. Обогнув выступающий, одетый в зеленый дым массив парка,он совсем скрылся от случайных взоров. В одиночестве, не слыша летающих надним возбужденно орущих грачей, он шел и обдумывал дело, которое предстоялопровернуть. Оставив в стороне булыжную дорогу к мосту и сам того не заметив,он по другой, травянистой, дороге вышел к зарослям дикой ежевики. То тут, тотам в ежевике показывалась потонувшая в молодой зелени цепь черных железныхтруб, уложенных плотно одна к другой, но еще не соединенных сваркой. Увидел,что вдоль труб, вплотную к ним, тянется тропа, и зашагал по ней. Когдаподошел к знакомому разрыву между трубами, остановился здесь, заглянул втрубу и даже вполголоса словно бы окликнул кого-то: "Эй, эй!". И вибрирующийжелезный голос ответил полушепотом: "Эй, эй..." Разрыв был шириной метра вполутора. Федор Иванович постоял, размышляя. Как конструктор, пальцамирисовал что-то в воздухе. Потом поглядел в трубы, в оба конца. Один конецярко светился вдали, отрезок здесь был короче. Сразу стало ясно: эта частьобрывается у оврага в кустах, нависающих над ручьем. "Ладно", -- сказал он ипошел вдоль цепи труб назад. Он миновал десятка два составленных в цепь труб-- всего было метров полтораста -- и увидел еще один разрыв, поуже, нодостаточный, чтобы пролезть в трубу. Тут же и пролез внутрь и, став начетвереньки, закусив губу и хмуро сопя, довольно ловко заковылял по трубеназад. Труба недовольно загудела. Он снял сапоги, и труба затихла. Ковыляяназад, он заметил зеленый свет еще в одном месте. Здесь кусок трубыоткатился сантиметров на сорок, и образовалось сразу два просвета,ярко-зеленые полумесяцы. Федор Иванович протиснулся через один из них. Сунулноги в сапоги и опять задумался. Он знал, что недолго ему быть правой рукой,и впереди его может ожидать всякое. Эта труба, пока ее не зарыли, могласлужить хорошим подходом к двору Стригалева. Одним из подходов, которых,должно быть, много. Но могла стать и ловушкой. Приняв все к сведению, онрешительно хлопнул по присмиревшей трубе и пошел дальше -- к дому ИванаИльича. Калитка была забита большими гвоздями, и на ней желтели знакомые двевосковые печати, соединенные ниткой. Пройдя несколько шагов вдоль глухойдощатой стены, Федор Иванович отошел в сторону и с разбегу, схватившись заверхний край забора, одним махом перескочил его. Очутился в маленькомвнутреннем дворике, отгороженном от остальной усадьбы низким заборчиком иглухой бревенчатой стеной дома. Здесь у Ивана Ильича были цветы. Штук шестьгранитных валунов, как большие розовые и серо-зеленые тыквы, были свалены вцентре. "Альпийская горка" -- догадался Федор Иванович. Лысины камнейпроглядывали среди буйно проросшей между ними цветочной листвы. ФедорИванович узнал георгины и, удивившись тому, что такая высокая зелень и такрано для здешних мест, запустил руки под растения -- доискиваться истины."Ага, -- установил он. -- Здесь они прикопаны прямо в горшках. Странно,однако, почему на альпийской горке?" Ветер сиротливо свистел, тянул извилистую многоголосую песню в щеляххмурого деревянного дома. На двух шестах, вбитых в землю по обе стороныобросшей зеленью каменной горки, лопотали и постукивали два деревянныхветрячка. Их стук отдавал обреченностью и тоской и был сродни вечномумолчанию валунов, сложенных в дворике. Федор Иванович еще больше нахмурилсяи, стараясь ступать тише, пересек дворик. Повернув белую пластмассовую ручкус непонятной дырочкой в центре, толкнул калитку и вышел к длинному чистомуогороду, как бы разлинованному свежими строчками картофельных всходов,уходящими вдаль и вниз -- к ручью. Ранняя зелень здесь его не удивила:знающий дело картофелевод высаживает в грунт уже пророщенные на светуклубни. Короткие кустики растений были слегка окучены, в междурядьях --чистота. Над огородом постукивали три ветрячка, а по углам стояли железныебочки для воды. "Работяга, -- с горьким уважением подумал Федор Иванович. --Посажена простая картошка, а такой уход, -- тут же сообразил он. -- В ней,конечно, скрыты несколько десятков кустов нового сорта". Потом Федор Иванович увидел тепличку, пристроенную к дому. Еераспахнутая дверца, обитая войлоком и рогожей, звала к себе писклявымжеребячьим ржанием. Внутри пахло землей и сыростью. На стеллаже стоялинесколько пустых горшков. Никаких растений здесь Федор Иванович не нашел. Онвышел, поднялся на крыльцо. На двери висел большой замок, кроме того,блестели шляпки нескольких больших гвоздей, вбитых до отказа. И зияли двежелтые печати с ниткой. Федор Иванович обошел дом. Все его четыре окна былитоже забиты -- по три широких доски на каждом окне. "В крайнем случае, доскиоторву", -- подумал он. И вдруг, что-то сообразив, бегом вернулся втепличку. Так и есть! "Мы с Иваном Ильичом уже чуем друг друга", -- подумалон. Под стеллажом была деревянная стенка. Доски ее легко отнимались -- этооказалась дверца без петель. Надо было лишь отогнуть один гвоздь. За неютемнел широкий лаз. Федор Иванович протиснулся туда, попал в глубокий мракподполья. Головой нащупал и поднял половицу, пролез в сени. Дверь в избубыла распахнута. Выключатель оказался на месте, ярко вспыхнула лампа подсамодельным абажуром из ватмана. И прежде всего Федор Иванович увидел наполу множество одинаковых плоских пакетиков с семенами. Некоторые былипрорваны -- по ним ходили люди, хорошо знающие, что у них под ногамивейсманистско-морганистская вредная гомеопатия. Ящики картотеки быливыдвинуты или выдернуты совсем, лежали на полу и на столе. Под узенькой кроватью он нашел несколько грубых конопляных мешковиз-под картошки. Выбрав один покрепче, заспешил, стал охапками бросать внего пакетики. Набралась треть мешка. Федор Иванович еще туго завернул впростыню ящик с препаратами, с теми стеклышками, которые он когда-торассматривал в микроскоп, и положил туда же в мешок. Самого микроскопа вдоме не было. Микротом стоял в углу кухни, заваленный телогрейками икирзовыми сапогами. Федор Иванович завернул его в телогрейку и опустил вмешок. Погасив свет, вышел, протащил мешок под пол, потом в тепличку,установил на место дощатый щит и побежал к воротам. Перемахнув через забор,он кинул на спину мешок и, пригибаясь, затрусил по тропе в кустах к трубам."Яко тать в нощи, -- подумал он. -- Похоже, никто не увидел". Мешок он задвинул в своей комнате под койку и, когда кончился обеденныйперерыв, был уже в оранжерее, проверял записи в журнале, показываласпирантам технику прививок и руководил посадкой сеянцев в горшки. "Плотнеепоставьте, -- изредка слышалось его краткое распоряжение. -- Еще сотнявойдет". "Мало песку, добавьте". Часов в семь вечера, когда, вернувшись в свою комнату, он лежал накойке, хмуро уставясь в потолок, зазвонил телефон. "Говорите", -- произнесженский голос, и сразу, будто рядом, зазудел деревянный альт академикаРядно: -- Ты где пропадаешь все дни? -- По вашим... По нашим с вами делам, Кассиан Дамианович. -- Ну и что ты набегал по нашим делам? -- Сейчас уже поздно говорить... Как раз собирался вам звонить, а тутпроизошло это... Арестовали же всех. Так не вовремя... -- И Троллейбуса? -- Вчера нас собирали. Информировали... -- И Троллейбуса, спрашиваю? -- И его тоже. -- Ну и что ты думаешь об этом, сынок? -- Мысли есть. Сначала доложу все. Чтоб по порядку. -- Давай, докладывай по порядку. План, план как? -- Сейчас все по порядку. Я же кубло нащупал. Прямо к ним влетел. Насборище. -- Об этом подвиге уже и Москва знает. Ты ловко это, я даже не ожидал.Интеллигент же. Как это ты сумел? -- Даже сам не знаю. -- Не скромничай, не люблю. Знаю, знаю все -- через женщину. Тутдругое... Как ты узнал, что эта женщина из ихнего кубла -- вот где интуиция!Вот где талант! -- Там был Краснов, Кассиан Дамианович. -- Это хорошо, что ты сигнализируешь, сынок. -- Его тоже забрали. -- Батько и это уже знает. -- Теперь мысли по всему этому делу. Мысли вот какие, КассианДамианович. Не рано ли мы с вами их всех... В идеологическую плоскость? -- Нет, не рано, сынок. В самое время. Ты же пробовал его смануть? Еслии ты не смог... А я ж и, кроме тебя, еще засылал сватов. Нет, не рано, Федя. "Ага, -- подумал Федор Иванович. -- Значит, так оно и есть, это мыих..." -- Я думаю, все же рано. Ведь у него был на подходе сорт... Сорт этоценность. Он принадлежит народу, нужен ему, независимо от судьбы еголегкомысленного автора... -- Хорошо говоришь. Хорошие слова. Батько знает, где этот сорт... Тыэтот сорт мне сохранишь, сынок. -- Все равно поторопились. Я лазил туда, в его хату. В опечатанную... -- Хх-хых! -- шершавый, колючий ветер зашумел, стиснутый в стариковскихлегких, заиграли свистульки -- такой у него был хохот. -- Ну ты, сынок,делаешь у меня успехи. Ну кто бы мог подумать, что мой Федька... -- ...Я все там облазил... -- Не-е, не все, Федя, не все... -- Все. Места живого не оставил. Кроме печатей... -- Ху-хухх! Хы-хх! Тьфу! -- академик даже захаркал и подавился. -- Ох,Федька, пожалей, не говори больше про эти печати... "Погоди смеяться, сейчас ты засмеешься на кутни", -- подумал ФедорИванович. -- Тут не в печатях дело, Кассиан Дамианович. Дело-то наше не блеск. Унего там был шкафик. Картотека с ящичками. А в них -- пакеты с семенами. Надесять лет работы для трех институтов. Сам он говорил. Ничего теперь этогонет. -- А ты ж где был? Ты что? Ты в уме? -- Штук десяток я собрал на полу. Постфактум. Раздавленные сапогами,порванные. Веником семена подметал. Горсточка получилась. Так это же капля!Где остальные? Вот я почему... Согласовывать надо такие акции. В известностьставить. -- Это сволочь Троллейбус мне устроил. Загодя. -- Он не оставил бы на полу пакеты. И ящики не разбросал бы по всейизбе. -- С-сатана... Только напортил мне. Я ж строго ему наказал. -- Кому? Троллейбусу? -- Не-е. Человеку одному. -- Безответственный был человек. Самоуверенный. -- Не понятно мне все это... Не-е, не понятно. Как раз, человек оченьбыл ответственный. -- А у меня такое впечатление, что сам этот ответственный... Или егоребята... Что они печку топили картофельными ящиками. Вместе с семенами. Впечке полно золы. И кусочки ящиков. Обгорелые. -- Это ж катастрофа, Федя... Слушай... Почему я тебя все времяподозреваю, а? -- Потому что Краснов ваш и Саул все время на меня льют вам что попало.А вы верите. -- Их понимать надо, сынок. Ты быстро обошел обоих, батько тебяпочему-то залюбил, дрянь такую. А хороший собака всегда завидует на другого,которого хозяин погладит. Грызет его всегда, старается горлянку достать. Этозакон. И у человека так. Ты скажи лучше, кто ж это мог семена нам... -- Мог и кто-нибудь из ваших сватов, которых вы заслали... Сваты хотьзнаниями какими-нибудь обладали? -- Федька, ну зачем ты дергаешь меня за самое больное место? Ядогадываюсь, ты ревнуешь! -- Вы же глаза мне завязали и приказываете что-то делать! -- закричалФедор Иванович, чтоб еще больше было похоже на ревность. -- Не знаю, где иискать эти семена. А тут же еще один объект... -- Ты про новый сорт? Этот пункт зачеркни. Он, считай, наш. -- Его же сажать, сажать надо. Не посадим -- погибнет. -- Он уже в земле, сынок. Время придет -- скажу, где он и что с нимделать. Есть же еще объект, ты помнишь? -- Вы имеете в виду полученный Троллейбусом полиплоид? -- Забудешь ты когда-нибудь это слово? Я выговорить его не могу. Хужечем латынь. Скажи -- дикарь. "Контумакс" -- имя ж у него есть. Ты ж узналего тогда, при ревизии. А лапу не наложил... -- Как ее теперь наложишь... Вы почему-то спокойны, Кассиан Дамианович.Тон у вас... Может, все объекты уже у вас под лапой? -- Если б ты посмотрел на меня, сынок, так не говорил бы. Батько твойосунулся, с лица спал за эти дни. Получилось все как-то задом наперед. Что жты посоветуешь, а? -- Было бы хорошо выпустить Троллейбуса. И остальных тоже. Я за нимипосмотрел бы. Я бы все их наследство вам... -- Дорогой... Посадить легче, чем выпустить. Это наша вина, Федя.Рановато мы с тобой их... Ты прав. Мягче надо было, тоньше. Но ты жпонимаешь, он оказался врагом. Фильм этот, оказывается, из-за рубежа ему.Вон куда ниточка... Академик умолк. Он долго молчал, потом подал несмелый голос: -- Федя... Ты слушаешь? Федь... -- Да, да, Кассиан Дамианович! Да! -- Что тебе сейчас открою, сынок... Ты извини меня, я тебя немножкопроверял. Подозрительный стал. Все думаю: не утаивает мой Федька от менячто-нибудь?.. Не перекинулся к этим? -- Не такая ли я сволочь, как Краснов, -- подсказал Федор Иванович. -- Федька, не ревнуй! Это хорошо, что ты ревнуешь, все равно,перестань. Батько тебя ни на кого не променяет. А Краснов -- теленок. Он ниу нас, ни у них ничего не понимает. Болтается в ногах. Так что я говорю...Проверял я все тебя. Почему тебе и показалось, что я спокоен. Не-е, батьконе спокоен. Или я никуда не гожусь, старый пердун стал, или зрение у меняеще в порядке и ты единственный, кому я могу довериться. Слушай... Слушай ижалей своего батьку. Сложная ситуация, сынок. Троллейбуса не взяли.Троллейбус сбежал. -- Ка-ак! -- горячо и искренне закричал Федор Иванович. -- Какая-то стерва предупредила. А может, и стечение обстоятельств. Аты говоришь, ставь тебя в известность. Тут в обстановке полной секретности ито вон какие прорехи получаются. Сквозь землю, понимаешь, провалился. Меры,конечно, приняты. Ты с твоим нюхом сейчас мог бы сильно мне помочь...Погоди, не торопись материться, я не требую ловить... Поймают и без тебя.Наследство, наследство надо спасать. Силы у меня много, руки длинные. Мне нехватает твоего, Федя, таланта. Настала очередь Федора Ивановича замолчать. Нет, Кассиан Дамианович нехвастал, когда давал ему знать об охотничьих угодьях, где он один гоняетсвоих оленей. Когда говорил о переводе в идеологическую плоскость и о том,что непослушного могут по его поручению чувствительно посечь. "Открылсявесь! -- подумал он. -- Раньше казалось пустой болтовней, хвастовством. Неверил... А теперь вот и иллюстрация. Но до чего скрытен. Все кругом прикрытоовечьей шкурой. Прикрывайся, прикрывайся. Овечка давно уже волчью шкурунакинула. Таких овечек ты еще не видывал..." -- Федь... -- Да, да! Здесь я... -- Во, брат, как нас с тобой облапошили. -- Не нас двоих, а вас, Кассиан Дамианович. С вашим генералом. Чтобверили мне, чтоб не распыляли силы на слежку за мной. -- Ну ладно, ладно, сынок. Осторожность никогда не мешала. -- А точно это -- что сбежал? -- Федор Иванович на миг спохватился. Этотоже ведь могла быть ловушка. -- Кассиан Дамианович, данные проверенные? -- Данные точные, сынок. Устал я от этой всей шарманки. Заменил бы тыменя... -- Ведь я время убью зря, если это не так... -- Не бойся. Убивай время. С пользой убивай. Он сейчас не только шкурусвою спасает. Ценности, ценности прячет. Государственные... Народупринадлежат... Ты ж понимаешь, Федька, наш с тобой долг... Мы должныоказаться на высоте. Они опять замолчали. Федор Иванович удивился -- до какой степени точнослова Касьяна соответствовали ключу! И опять академик несмело позвал: -- Федь... -- Да, я тут. Никак в себя не приду от новости. -- Ты слушай. Батько наверх уже пообещал. И тебя ж не забыл упомянуть.Один из лучших сотрудников, Дежкин, работает на главном направлении, --такой сделал текст. Понял? Нас с тобой на особый контроль взяли. Так изаписали -- новый сорт. Теперь, брат, или грудь в крестах... Смысл доходитдо тебя? До твоей честолюбивой башки? Я ж у тебя в руках, Федя. Сделай мнеэто дело, и я сразу пойму, что Федька мой... -- Самый лучший собака? -- Ох, и зубастый стал. Злой кобель какой. Сразу между ног берет... Вотчто значит -- батько тебя не порет. Ты сделай, что прошу. Медаль повешу. Наошейник, х-хы... -- Для этих дел, Кассиан Дамианович, нужно, чтоб уцелевшиевейсманисты-морганисты мне поверили. Меня ведь боятся... Придется всего себянамазывать медом. -- Намажься медом! Прошу тебя! -- Не знаю, как это у меня получится. И потом -- своя же оса можетсесть на этот мед. Из вашего улья. Так ужалит, что и не встанешь. Генералваш смотрел тут на меня... -- Он на всех смотрит, не бойся. Я ж буду на страховке. Скажу ему. -- Мне бы гарантию... -- Ну ты ж и зануда, Федька, стал. В такое время торговаться... Все,все бери себе, только успокой! -- заорал Касьян. -- Снимай с меня штаны! -- Ладно, Кассиан Дамианович. Сегодня же медом намажусь. * * * Едва он положил трубку, как телефон опять зазвонил. -- Федор Иваныч? Не узнаешь? Это Ходеряхин. Загадочная грусть, как ивсегда, чуть заметно сквозила в этом ломающемся мальчишеском голосе. Звонилобойденный удачей человек. -- Я слушаю вас, Анатолий Анатольевич, -- оберегая его самолюбие,приветливо отозвался Федор Иванович. -- Так вы, что же, не пошли? Здесь, в этом институте Федор Иванович уже научился не показыватьудивление, когда ему задавали неожиданный вопрос. -- А вы? -- спросил легким голосом. -- Ну -- я... Меня не приглашают на такие ограниченные... На такиеузкие... Я не гожусь. -- А куда надо было пойти? -- Я думал, вас обязательно... Они там пленку раздобыли. Фильм. Выточно ничего не знаете? Так не теряйте времени, слушайте. Они раздобылиоткуда-то фильм. Вейсманистско-морганистский. Похоже, тот самый. Поскорейпритащили аппарат и сейчас крутят. В ректорате... -- Кто они? -- Да Варичев же. Со товарищи. -- Интерес-сно... Бы еще кому-нибудь сообщали об этом? -- Ни одной душе. Только вам и хотел... -- И не сообщайте. При этом условии и я никому не скажу, что вы мне... -- Идет! Учтиво дождавшись, когда он положит трубку, Федор Иванович медленноположил свою и некоторое время стоял посреди комнаты, глядя на лакированнуюдоску стола. Прямо на крестообразный знак, изображающий две сведенныеостриями бесконечности -- внутреннюю и внешнюю. Внешняя все время ставилаперед ним новые задачи. Уйдя глубоко во внутреннюю, он соображал: как должнавести себя в открывшихся ему сейчас новых условиях правая рука академикаРядно. Побарабанив по столу пальцами и завершив эту трель последним --выразительным -- щелчком, он быстро надел "сэра Пэрси", вышел на улицу исразу набрал скорость. Взбежал на крыльцо ректорского корпуса, легко ибесшумно, словно летя, прошагал по коридору и вошел в приемную ректора.Здесь никого не было. За приоткрытой кожаной дверью кабинета двигаласьзагадочная живая полутьма, угадывалось напряженное присутствие людей.Проскользнув туда, Федор Иванович тут же увидел лунно-голубой квадрат экранаи на нем шевелящиеся пальцы двух прозрачных рук, разводящих эти пальцы кдвум полюсам. Прижался спиной к стене, напрягшись, стараясь разглядетьприсутствующих. -- Редупликация, -- слышался сквозь стрекот аппарата уверенный козлиныйголос Вонлярлярского. Как специалист по строению растительной клетки ондавал пояснения. -- Сейчас наступает телофаза... -- Стефан Игнатьевич! -- с благодушной усмешкой взмолился Варичев. -- Апо-русски, по-русски нельзя? -- Петр Леонидович, это международная терминологиявейсманистов-морганистов... -- Ну и черт с ней. Мы-то не вейсманисты. Зачем нам их терминология? -- Она и должна быть непонятной, в этом ее... Если я будутранспонировать... поневоле прибегая к усилиям... чтобы изобразить впонятном свете это ложное учение, я буду выглядеть как адвокат... какскрытый адепт, использующий случай для пропаганды... И любой честный,сознательный ученый, а я думаю, таких здесь большинство... -- Ладно, понял тебя, ты прав. Шпарь с терминологией. -- Ну его к черту, может, выключим? -- послышался чей-то тоскующийголос. -- Потом будет лезть в голову. Вот этим они и запутывают нормальныхлюдей... Аппарат умолк. -- Толковая пропаганда! -- гаркнула Анна Богумиловна. Она сидела вотьме, в двух шагах от Федора Ивановича. -- Фальшивка или нет? -- спросил кто-то. -- Провоцируешь? -- весело отозвалась Анна Богумиловна. -- Да хватит вам! -- зашикали кругом. -- Потом вас послушаем. Давайкрути до конца! Хромосомы на экране задвигались. -- Образуется веретено, и аллели расходятся к полюсам, -- опятьзаговорил Вонлярлярский снисходительным тоном специалиста. -- Нет, Стефан Игнатьевич, так не пойдет. Придется Дежкина позвать, --Варичев протяжно крякнул. Это была всего лишь шутка, он хотел всех немножкопопугать этим Дежкиным, которого все боялись. -- Я здесь! -- громко заявил Федор Иванович, отталкиваясь от стены. Экран тотчас погас, и аппарат остановился. Вспыхнули лампы подпотолком, все заговорщики обернулись туда, где стоял неожиданно свалившийсяна них свидетель их активного интереса к запретным вещам. В свободных позах,раскинувшись на стульях и в креслах сидели туманно улыбающийся в сторонуакадемик Посошков, деканы, профессора. Растерянно-веселая Побияхо уставиласьна Федора Ивановича. -- Он уже здесь! Петр Леонидыч, ты обладаешь способностью вызыватьдухов! Варичев, растекшийся в своем кресле, ухмыльнулся на ее шутку и положилна край стола громадные мягкие кулаки. -- Сам не ожидал, что у меня такое свойство. Оказывается, вы здесь,Федор Иванович! -- Я не совсем понимаю, почему это всех удивило... -- Мы тебя искали и не нашли, -- явно соврала Побияхо. -- С ногсбились. -- Я был дома и как только позвонили... -- Кто ж этот... счастливец, который смог вас разыскать? -- спросилВаричев. -- Женщина какая-то. Не Раечка. -- Не Раечка? -- Анна Богумиловна посмотрела на ректора, советуясь сним взглядом. -- Ладно, неважно кто, -- сказал Варичев, оглядывая собравшихся,спокойно ведя корабль среди мелей и рифов. -- Главное, Федор Иванович здесь,и мы можем продолжить. Федор Иванович! Тут на ваше имя поступил пакет... Изшестьдесят второго дома. Раиса Васильевна его второпях распечатала, выпалзагадочный ролик с фильмом, а дальше пошло-поехало. Научный интерес, жаждапознания, любопытство... Что там еще, Анна Богумиловна? -- Влечение к запретному плоду, -- пробасила Побияхо. -- Словом, притащили проектор, и вот сидим, ломаем головы, что этотакое перед нами на экране. Какие-то червяки... Стефан Игнатьевич говорит,что хромосомы... Шевелятся, понимаешь... Жаль, думаем, Федора Иваныча нет,он бы нам разъяснил... -- А сопровождающее письмо было? -- поинтересовался Федор Иванович,подходя к столу. -- Есть и сопроводиловка... -- Варичев подвинул к нему несколькосколотых листов. -- Между прочим, номер с двумя нулями, -- заметил Федор Иванович, читаясопроводительное отношение. -- Как же это она... Распечатать такойконверт... Бумага особо секретная... -- Да, такая вот бумага... -- Варичев лениво отвел глаза в сторону. По согласованию с академиком Рядно, "при сем", то есть при этом письметов. Ф. И. Дежкину препровождалось постановление о производстве научной.экспертизы рулона с кинопленкой, изъятого в ходе предварительного следствияпо делу преступной группы, оперировавшей в городе. Над заголовком"Постановление" было напечатано: "Утверждаю", и прямо по этому словунаискось круто вверх взбирался длинный зеленый зубчатый штрих, и с конца егона текст постановления свисал задорный изогнутый хвост. "Ассикритов", --прочитал Федор Иванович полную значения надпись в скобках. -- Вы хотите просмотреть весь рулон? -- спросил он, строго и прямооглядывая всех сидящих в кабинете. При этом он слегка вытаращил глаза, какдогматик, и потянул в себя воздух сквозь сжатые губы. Все молчали. -- Это же мне адресовано. Если я распишусь в получении этогоразорванного пакета, выйдет так, что данный просмотр организовал я, что яраспространил среди вас... -- Мы все дали Петру Леонидычу честное слово... -- рявкнула Побияхо,колыхнувшись. Варичев посмотрел на нее с усмешкой и покачал головой. -- Раз я, как главное отвечающее лицо, оказался втянутым в эту историю,придется кому-то об этом сказать? -- Федор Иванович все еще слегка таращилпаза. Он много раз за свою жизнь видел такие вытаращенные от страха глаза,изображающие неискреннюю сознательность. Ему легко было вспомнить иповторить знакомое выражение лица. Все сидели как прибитые. Только Посошков тонко и грустно улыбался всторону, рассматривая пальцы на изящной и сухой руке. -- А если не скажу... Если не скажу, получится, что прикрываю? Темболее, в настоящий момент, когда привлечено такое пристальное внимание.Когда ведется следствие... Прямо не знаю, что и делать. Я откровенно вамскажу -- мне не хотелось бы оказаться на месте Стригалева, как вы еготогда... Как мы с вами его на собрании... Возьмете вы это дело на себя, ПетрЛеонидович? -- Пока действует принесенная присутствующими присяга, ничего страшногонет, -- сказал Варичев не очень уверенно. -- Петр Леонидович, необходимость взять на себя появится как раз тогда,когда кто-нибудь не выдержит и, разумеется, соблюдая необходимый такт... -- Какой уж тут такт, -- Варичев, невесело усмехаясь, оглядел всех,задержал взгляд на неподвижном, окостеневшем Вонлярлярском. -- Если кто изнас бросится опережать события, тут уж будет не до такта... Видите ли, ФедорИванович, мы все здесь -- люди проверенные. В том смысле, что все -- люди ввозрасте, семенные... И до известной степени тертые. Сработались. Зря шумникто поднимать не стал бы. Привычный тонус жизни кто захочет ломать? Но вотэта промашка с пакетом... Эта секретность... Ваши резонные слова... Тутситуация существенно меняется. Появляется элемент непредсказуемости... -- Надо нам вместе подумать... Я полагаю, мы сможем вернуть ситуацию вбезопасные рамки, -- Федор Иванович перестал таращиться и улыбнулся. -- Мыее спокойно вернем в русло. Я никогда не сел бы писать такое экспертноезаключение в одиночку, не посоветовавшись со старшими коллегами... Которыххорошо и давно знает академик Рядно. Все вздохнули, зашевелились. -- И, кроме того, надо посмотреть сам фильм. Если в нем и естьчто-нибудь, представляющее опасность, мы должны, сохраняя равновесие... -- Башковитый мужик, -- негромко пробасила Побияхо. Все закивали. Посошков улыбнулся еще тоньше. -- Состав присутствующих, я вижу, примерно такой, каким бы мне ихотелось видеть... Если бы инициатива принадлежала мне. Словом, давайтепродолжим просмотр. Я доложу вам кое-что по ходу. И затем попрошу помочь мнев формулировании объективной точки зрения. Поскольку я сам первый раз вжизни, волей обстоятельств, подведен к необходимости... -- Ну ты, Федор Иваныч, и дипломат же! -- раскатилась рыкомповеселевшая Побияхо. -- Давайте, пожалуйста, фильм, -- деловито приказал Федор Иванович. -- Сначала, сначала! -- ожили голоса. -- Давайте сначала. Перемотайте, пожалуйста... Пленку перемотали, светпогас, и на экране задрожали первые кадры. Федор Иванович хорошо помниллекцию Стригалева. -- Перед нами клетка... -- начал он. -- По-моему, чеснок. Аллиумсативум. Здесь мы видим то же, что и на учебных препаратах. Только клеткаживая, окрашивать ее нельзя. Снимали без окраски... Видимо, манипулировалисветом... Началось деление клетки. Как только цикл закончился, все зашумели. -- Невероятно! -- прошептал кто-то. -- Почему? -- скромно спросил Посошков. Потребовали остановить аппарати показать деление еще раз. В молчании смотрели несколько минут, потомзаспорили еще жарче. -- Чистая туфта! -- бас Анны Богумиловны подавил все голоса. -- Тише,сейчас нам Федор Иваныч скажет... Останови, останови аппарат! Зажгли свет. Побагровевшая Побияхо подалась вперед. -- Скажи, Федор Иванович, я верю только тебе. Это фальшивка? -- Я так же знаю это, как и вы. Пожалуйста, говорите. -- По-моему, фальшивка. Чистой воды туфта. -- Только, пожалуйста, Анна Богумиловна, аргументируйте. Конечно,лагерное слово "туфта" там поймут, но мы же ученые! Мне же заключениеписать. Хоть подпись и будет моя, это наше общее дело. -- Правда, я видела когда-то в Москве в одной лаборатории, как снималиразвитие зародыша в курином яйце. Засняли, как бьется сердце... Но весьпроцесс деления клетки, чтоб так четко... Такого не может быть. Обман. --Побияхо даже отвернулась. -- Позвольте, -- Варичев налег на стол, поднял два толстых пальца и,соединив их в щепоть, показал: -- Это же, Федор Иванович, вот какаяструктура. Это же микро... микроструктура! Что-то не верится. -- Почему? -- спокойно проговорил Федор Иванович. -- Техникамикрофильмирования ушла сейчас далеко. Этим занимались еще до войны. Междупрочим, в подвале нашего факультетского корпуса стоит трофейный аппарат"Сименс". На нем можно делать такие штуки. Я не уверен, что сразу получится,тут вся сложность в том, чтобы получить культуру клетки. Выделить живую. Исреду надо подобрать. Сразу не выйдет, но в принципе... -- А как вы поместите клетку под объектив? -- спросил Вонлярлярский небез превосходства. -- Как она будет там, ин витро, отправлять свои функции?Должен же быть непрерывный обмен! -- Вот-вот. Именно! -- сказал кто-то. -- Да, да, -- негромко подтвердили несколько человек. -- Все дело в составе среды и в культуре, -- проговорил Федор Иванович.-- Вы должны знать эту технику, Стефан Игнатьевич. На предметное стеклокладете два стеклянных капилляра. На них покровное стекло. Закрепляете поуглам капельками воска. Под стекло пипеткой пускаете ваш раствор. С другойстороны подтягиваете жидкость фильтровальной бумажкой. Создается непрерывныйток. Вот только жидкость эту -- с нею нужны эксперименты. И, конечно, самакультура -- это тонкое дело. -- А ведь точно, там, в подвале, стоит эта трофейная бандура, -- сказалкто-то из профессоров. -- Пылится. Я все думал, что это сверлильный станок. -- Давайте еще раз посмотрим! -- подал голос московский доцент. Свет погас, и на экране опять зашевелились серо-голубые прозрачныепальцы. Почти весь экран заняла одна гигантская клетка с двойным наборомхромосом. Побияхо сразу заметила непорядок. -- Федор Иванович, что это она? Вот опять... Что это? -- Экспериментатор взял пипеткой слабый раствор колхицина и пустил подстекло. Самую малость... -- Вот, вот! -- заревела Побияхо радостно. -- Во-от, хо-хо! Начинаетсявейсманизм-морганизм! Теперь все понятно. Во-от! О! Ее поддержали еще несколько голосов. Клетки на экране отчетливоудваивались, одна за другой. Потом стали распадаться. Мелькнул какой-тоиностранный текст, и аппарат остановился. Вспыхнул свет. -- Да-а! -- сказала Побияхо, оглядывая всех. -- Пиши, Федор Иваныч.Вражеская стряпня! -- Вы, Анна Богумиловна, в данную минуту говорите не как ученый, --отчетливо послышался сквозь шум немного надтреснутый голос академикаПосошкова. -- Разве вейсманизм-морганизм может быть заснят на пленку? Это --ложное учение, коренящееся в головах буржуазных схоластов. Оно может бытьизложено в тексте, в комментариях к кадрам. А здесь таких комментариев нет.Перед нами удачно снятая делящаяся клетка чеснока. Сначала делиласьнормально, потом попала под действие колхицинового раствора. И чеснок, ибезвременник, из которого получают колхицин, существуют в природе, вашиобвинения к ним адресовать нельзя. И встреча одного с другим в природныхусловиях не исключена. -- Но колхицин! -- Это алкалоид. Его получают из луковиц безвременника. То естьколхикума. Как никотин из табака. Эксперименты с колхицином могут ставить ипротивники вейсманизма-морганизма... -- Если найдутся такие храбрецы... -- сказал кто-то под общий смех. -- Могут ставить такие эксперименты... Чтобы разоблачить это лжеучение.Так что само по себе удвоение хромосом в клетке, попавшее на этот экран, неможет рассматриваться как вейсманизм. Мы должны все познать. И не бояться. -- Но есть очередность в познании даже фактов, существующих в природе,-- это Варичев, опомнившись, уже издалека почуял душок в словах Посошкова.Показав свою твердость, он стал набирать силу. Все его картофельные глазкирастеклись и заулыбались. -- Тут я вам, Светозар Алексеевич, долженвозразить. До-олжен, ничего не поделаешь. В вейсманизме-морганизме есть,друзья, одна такая частность: это лжеучение использует несущественные факты,чтобы отвлечь внимание прогрессивной науки от решения задач, диктуемыхсовременностью. -- Простите, не согласен. Как это мы можем делить факты на существенныеи несущественные? Да, именно факты, которые вчера казались мелочью, сегодня,по мере их познания, становятся в центре науки и практики. -- Извините, Светозар Алексеевич, -- Варичев поднялся и, улыбаясь,зарычал. -- Мы должны помнить, что и в науке проходит линия фронта, чтосуществуют передний край и тыл. Скажите, какой объект сегодня важнее дляизучения -- корова или мушка-дрозофила? Мушка тоже дитя природы, и она непредполагала, что ей так повезет. Что вейсманизм-морганизм поместит ее насвоем знамени... -- Корова за год дает одно поколение, а мушка двадцать с лишним.Поэтому мушка может быть использована как крайне удобное средство дляизучения того, что станется с наследственностью коровы через две тысячи лет.Законы наследственности одни и те же и для коровы, и для мушки. Вот почемумушку нельзя противопоставлять корове. Но я должен здесь остановиться, ПетрЛеонидович, -- Посошков сбавил тон. -- Вопрос вами поставлен принципиально,как и следует ставить вопросы... Любой из нас скажет, что, да, эксперимент счесноком и колхицином, хоть и красивый, все же ничто по сравнению с вашим,Анна Богумиловна, хлебушком. Тут послышалось сразу несколько голосов, и можно было понять, чтоговорят о некоем облучении семян пшеницы гамма-лучами. -- Ладно, Петр Леонидыч, здесь все свои, -- проговорила Побияхо упавшимголосом. -- Облучение было. Хоть факт и второстепенный, я не отрицаю. Но,твердо стоя на своих позициях, я очень хотела бы понять, как все этополучилось: поместили мои семена в какой-то гроб, где у них радиоактивностьбыла, подержали несколько секунд -- и пожалуйста! Ты бы посмотрел, когда онавзошла, -- сколько возникло самых немыслимых вариантов! Тебя еще тогда небыло у нас, Петр Леонидыч. И вот там-то, на той именно делянке я отобраласвою, как говорит Ходеряхин, пашеничку. Молодая была, послушалась, далаоблучить. Но ведь результат, товарищи... О нем старались не говорить, но онналицо... -- Я вижу, вы готовы капитулировать, Анна Богумиловна, -- сказалВаричев. -- Не-е! Нет! И не подумаю. Я -- баба боевая. Но знать бы не мешало.Как оно получается. В клетку заглянуть... -- Если цель достигнута, незачем возвращаться, вникать в дебрипроцесса. Тем более, если процесс может быть использован в других целях...Увлечешься процессом, Анна Богумиловна, -- забудешь о цели. Знаете, ктоговорил: "Движение -- все, цель -- ничто?" -- Товарищи! -- Федор Иванович укоризненно взглянул на Варичева. --Товарищи, я должен все же попросить вас вернуться к задаче этого обсуждения.Эту стихийно возникшую, но глубоко принципиальную дискуссию можно перенестив другое место и продолжить не без пользы. А сейчас излишняя острота .намможет помешать. Мы уже вышли за рамки .цели этого (коротенького фильма. Яначинаю, Петр Леонидович, жалеть... Чувствую, что пакет был распечатанзря... И что, пока не поздно, мне придется... -- Ну почему же... -- Варичев сразу остыл, опустился в кресло. -- Вы,Анна Богумиловна, совсем не к месту заварили здесь... Заговорили об этомоблучении. Конечно, фильм сам по себе, кроме хорошей техники съемки, малочто дает науке. Деление, не будем отрицать, показано мастерски... Но все этоуже известно. Фильм, в общем-то, для первокурсников. А что касаетсяколхицина, что же... Мы тут видим действие этого, опять же известного вфармакопее яда. Пропаганды тут никакой нет. Конечно, можно использовать...Но можно и не использовать -- это зависит от аудитории и от демонстратора... Все закивали, успокаиваясь. Федор Иванович четко повторил словаректора, уже как выводы экспертизы. Варичев, внимательно слушая его, кивал ипристукивал пальцем по столу после каждого тезиса. И все кивали. Потом наступило особенное молчание. Никто не хотел уходить. -- Знаете что, ребята... -- сказала Побияхо, зардевшись. -- Давайте ещеразок посмотрим. С самого начала... Экспертное заключение, написанное объективным тоном неподкупногоспециалиста, было отпечатано на машинке и отослано в шестьдесят второй дом.Все эти дни не выпадало дождей, и Федор Иванович по вечерам ходил на усадьбуИвана Ильича -- таскал ведрами воду из ручья и сливал ее в железные бочки,стоявшие по углам картофельного огорода. За шесть вечеров налил доверхувосемь бочек. Ни огород, ни георгины на альпийской горке еще не поливал --влаги в земле пока было достаточно. Поднимаясь с двумя полными ведрами отручья, по глинистой изрытой крутизне среди кустов ежевики, оглядывался посторонам -- ему все казалось, что в слабых сумерках кто-то следит за ним.Тоскливо постукивали ветрячки. "Я имею право сюда ходить, -- думал он итревожно оглядывался, но сохранял деловой вид. -- Я -- правая рукаакадемика, мне поручено "наследство", пусть попробуют придраться". В понедельник -- это было четырнадцатое мая -- ему позвонила Раечка изректората. Его ждал конверт из шестьдесят второго дома. Эксперта приглашалина пятнадцатое. Утром пятнадцатого он вымыл голову и, причесавшись, завязал розоватыйгалстук на чистом твердом воротничке сорочки. Надев "сэра Пэрси" и посмотревна себя в зеркало -- прямо и искоса, -- он отправился на Заводскую улицу. Онзнал, что в подобных случаях надо быть одетым безукоризненно. Все было быхорошо, но кровоподтек под глазом был в самом расцвете -- стал почти черным,и его окружало желтое сияние. По дороге размышлял, двигал бровью. Он хорошо понимал, -- ролик сфильмом у них -- главное доказательство, и это доказательство надо былообязательно лишить силы. Пропуск был уже готов. Федор Иванович вошел через третий подъезд,миновал прилавок с часовым, затем поднялся на второй этаж, попал в знакомыйполутемный извивающийся дугами коридор. Оглядываясь на эти плавно выгнутыестены, прошел мимо высокой двери с номером 441 на табличке. Несмело протянулруку к двери 446. За нею была светлая приемная с зелеными диванами. Молодоймолчаливый военный взял его пропуск и открыл перед ним кожаную дверь. За неюбыла еще одна такая же дверь, похожая на спинку мягкого кожаного кресла, иоткрылся просторный зал с большим розовым ковром в центре, а вдали --большой письменный стол. С интересом разглядывая этот зал, Федор Иванович несразу понял, что это кабинет. Потом увидел поднявшуюся над письменным столомзнакомую очень высокую синевато-черную шевелюру невиданной плотности игустоты. Генерал -- в суконной гимнастерке и ремнях, в синих галифе,невысокий, тонконогий, изящный, как стрекоза, вышел к нему из-за стола. Спервых же шагов он начал изучать лицо приглашенного эксперта. Попутно подалслабую руку, а сам изучал, изучал. Во время вялого, неуверенного рукопожатияот генерала повеяло чем-то мягким, приятным. Когда-то некая дама, женаштабного офицера разъяснила Федору Ивановичу первые и верные признакинастоящего мужчины: от него должно пахпуть -- чуть-чуть хорошим табаком,чуть-чуть хорошими духами и чуть-чуть хорошим вином. Всем этим и попахивалослегка от бритого, словно бы переставшего дышать от внутреннего напряжения,скрипящего ремнями генерала Ассикритова. -- Что это у вас... товарищ эксперт? -- спросил генерал, остановивсияющий взгляд на темно-лиловом желваке под глазом Федора Ивановича,подведенном тающей желтизной. -- Заклеили бы. Могу вызвать медсестру... -- Боевая рана. Получена на посту, который доверен мне КассианомДамиановичем. Таких травм стесняться не приходится. И они оба оскалились, беззвучно смеясь и не спуская друг с друга глаз.Сели в глубокие кресла друг против друга. Тоненький генерал занял лишь третьместа в большом кресле, и это позволило ему косо раскинуться и ловкоперебросить одну тонкую ногу через другую и положить руку на глянцевоеголенище. Огромная шевелюра все время приковывала внимание, возвышалась надего страстной и загадочной худобой. -- Ну, какие у вас дела на фронте борьбы, товарищ завлабораторией? --спросил он. -- Как там с наследством? Ничего не упустили? -- Кое-что упущено, -- сказал Федор Иванович. -- А что такое? -- генерал выпрямился озабоченно. -- При обыске много пакетов с семенами попорчено и исчезло. КассианДамианович был огорчен. -- Значит, что же получается -- хоть и вредное учение, а ценностипроизводит? Федор Иванович счел нужным при этих словах измениться в лице инедоуменно посмотреть на генерала. -- Материальные ценности не утрачивают своей цены от перемены хозяина,-- сказал он холодно и чуть с гневом. "Правая рука" была на страже позицийакадемика. -- Бывают упущения поважнее, -- устало сказал генерал. -- Вам академикговорил? -- Говорил. Какая-то, видно, сволочь предупредила. Между прочим, иззнающих. -- Скоро подберем обоих. И того и другого. И сволочь подберем. Недолгоим бегать. И они замолчали. Генерал мял свое голенище, поглядывая на сидящегопротив него строгого, углубленного мыслителя. Потом коричневые веки егозадрожали, он как бы прицелился. -- Федор Иванович, -- вдруг заговорил он по-новому и притворнопотянулся в кресле. -- Нам известно, что вы -- непримиримый и знающий своедело борец. Поэтому несколько удивляет расплывчатость вашего заключения.Правая рука академика, а где же на ней, хе-хе, когти? Где стальнаямускулатура? -- На то она и правая, чтобы не бить мимо цели. Я привлечен в качествеэксперта. В этом качестве я не имею права давать ход эмоциям. -- Хм-м... Новая концепция экспертизы? -- Я знаю, что я действительно тот, кем меня должен был представить вамакадемик. И дорожу авторитетом, который помогает делу. Если я ударю,опровергнуть меня будет нелегко. Так, по крайней мере, было до сих пор. Выже знаете, это я поднял всю историю с Троллейбусом... -- Это нам известно. -- Зачем же мне, ученому, который хочет быть полезным, сбиваться напуть выискивания мелких ошибок и приписывания мелочам не присущего имзначения? На путь пустых придирок... -- Простите, что вы называете пустыми придирками? -- ночь под бровямигенерала несколько раз вспыхнула зарницами. -- Я Дал объективное и неопровержимое заключение, и только так можнобороться с серьезным врагом. Враг будет только смеяться, если в простомстуденческом фильме о делении клеток мы начнем искать опору чуждогомировоззрения. Оптические приборы, реактивы... Процесс преломляется линзами,фиксируется на пленке. Протекает вне нашего сознания, -- Федор Ивановичговорил мерно, словно диктуя генералу слова. -- Но там же тексты, тексты! -- Мы смотрели... -- Простите, кто это мы? -- Я подключил самых надежных сотрудников. Петра Леонидовича Варичева,Анну Богумиловну Побияхо. Задействовал этого, нового доцента из Москвы. Ещенесколько человек из надежных. Мы собрались и несколько раз просмотрелифильм. В текстах только научные термины и дозировка веществ в растворах. Ниодного вывода. Типичное пособие для преподавания. Главное слово оставленокомментирующему профессору. Все зависит от того, кто будет интерпретатор. -- Но этим интерпретатором может быть враг! -- Согласен. Мы в экспертизе говорим не об интерпретаторе, который кфильму не приложен... А о том, что дано. Фильм это средство. И как таковоеон индифферентен. Безразличен. -- Значит, все в цели? Это вы хотите сказать? Цель оправдываетсредства? -- Нет. Не хочу этого сказать. Средства настолько индифферентны, что имплевать и на цель и на оправдание. Ведь вам не придет в голову обвинитьруку, скажем, в хищении! Голова всему голова. Средство не тот объект, чтобыего оправдывать. Или обвинять. Печати- преступного умысла на этом средственет. Как только появится печать умысла -- тут и хватайте преступника. Этоуже будет не средство, а преступное действие. Пленка попала к вам, и вы,товарищ генерал, стремитесь ее использовать как средство. В целях нашейобщей борьбы -- я сужу по вашим вопросам в постановлении. А пленка и тут, ив нашу сторону, тоже не хочет гнуться! Ни в сторону мичуринцев, ни в сторонувейсманистов-морганистов. Хочу, говорит, быть сама по себе, вне вашей драки.Одно слово -- индифферентна. Наш фильм отражает процесс, происходящийежесекундно во всем живом мире. И в вашем теле, товарищ генерал. Делениеживых клеток и зависимость этого процесса от условий обитания. Подтасовокздесь нет, все чисто, заявляю уверенно, как эксперт. Зачем фильм оказался уних, в этом... -- В этом кубле, -- подсказал генерал. -- Да, зачем он оказался у них, что с ним хотели делать -- если вырасполагаете данными, как вы сказали, вот это и выясняйте. Это задачаследствия. Кубло -- это, между прочим, термин академика. Бессмертный термин. -- Да, знаю. У нас бывали беседы с Кассианом Дамиановнчем, не одна.Приходится встречаться. Глубокий ученый. Глубоко берет. -- Фильм этот, безусловно, является выдающимся достижением техникимикрофильмирования. Обычно мы рассматриваем в микроскоп клетку уже убитуюэфиром и окрашенную. В таком виде, как здесь, хромосомы я наблюдал впервые. Федор Иванович сказал это, чтобы проверить информированность генерала онем. И генерал сейчас Же отреагировал. -- Мы располагаем данными, что вы видите эти хромосомы вторично, --сказал он вскользь. Федор Иванович заметил про себя его профессиональнуюстрасть -- показывать на мелочах, что он знает всю его подноготную. -- Эти данные неточны, -- сказал он, показывая Ассикритову, чтоучаствует в более высокой и ответственной игре. -- Если вам нужны точныеданные на этот счет, их даст вам академик Рядно. Генерал встал с кресла и некоторое время таинственно смотрел на ФедораИвановича, и при этом можно было подумать, что он сгорает от чахотки. Потомон прошелся по кабинету и остановился где-то за спиной невозмутимогоэксперта. Через минуту Федор Иванович обернулся и встретил его огненныйвзгляд -- генерал пристально смотрел, оказывается, ему в затылок. "Что этоон?" -- подумал Федор Иванович. А генерал, прервав свое непонятноеисследование, обошел стол, уперся рукой в лежавшее там заключение эксперта ипринялся читать. Текст этот, видимо, уже не в первый раз, привел его вбешенство. Он ударил маленьким кулачком по бумаге и тут же взял себя в руки.Блеснув черными глазами, подался к Федору Ивановичу. -- Беззубое заключение! Беззубое! Дорога ложка к обеду. Враг забросилнам это "средство" как раз, когда ему нужно, когда у нас идеологическаяборьба! -- Не считаю разговоры о клетке, о том, как расположены ее структуры икак они функционируют, идеологической борьбой, -- сказал Федор Иванович. --Все, о чем вы говорите, задача не экспертизы, а следствия. -- У нас есть данные, что вы с некоторого времени стали сочувствоватьлженауке. -- Я думаю, что эти данные слабенькие, -- сказал Федор Иванович,смеясь. -- Вы почему смеетесь? -- Я нахожу, что сейчас как раз самое время нам обоим рассмеяться.Данные у вас слабые, иначе вы не поручили бы мне работу. Не стоит веритьэтим данным. Ненадежные данные. -- Надо не верить, а знать, -- так любите вы говорить? Да, надознать... И мы все будем знать. -- Не сомневаюсь. Судьба истины -- быть познанной, -- сказал ФедорИванович, соглашаясь. -- Ну хорошо, -- генерал сел на полированный угол стола и оттуда, качаяногой в сапоге, продолжал свое неуклонное и непонятное наблюдение за лицомэксперта. -- Хорошо. Разве этот фильм не доказывает... Разве это не попыткадоказать, что все -- в наследственном веществе? -- Фильм, снятый с живого объекта, всегда и несомненно доказывает, чтоправ материализм: все -- в веществе. Генерал, сверкнув глазами, спрыгнул с угла. Он обошел вокруг стола,наклоняясь и присматриваясь к Федору Ивановичу с разных позиций, как будтоиграл в бильярд. Не отводя глаз, попятился, вернулся к креслу за столом, сели налег грудью на бумаги. -- Хорошо, скажу так: разве не доказывает это, что путем манипуляций свеществами можно изменить наследственность? -- Это было бы именно таким несомненным доказательством, если бы ихтеория была верна... Генерал озадаченно опустил голову, вникая в эти слова. -- Чья теория? -- Тех, кто в кубле. "Я тебя сейчас подведу к одной мыслишке", -- подумал Федор Иванович. -- Так теория же неверна! -- Генерал побежал вокруг стола и чуть неупал. Навис где-то сзади над Федором Ивановичем. -- Тогда этот факт опровергает ее. -- Ничего не понимаю... Ну, а если бы была верна? -- Я уже сказал, это было бы для нее неопровержимое доказательство. -- Запутали вы меня. Что раньше? Факт? Или вывод из него? -- Вы это сами знаете, -- внятно сказал Федор Иванович, сидя к генералуспиной. -- Но, поскольку я нахожусь в этом доме, я должен добавить: смотря очем идет речь. В большинстве случаев вывод следует за фактом. В простойнауке, вне этих стен... Но есть, вы знаете, случаи... -- Так запишите это в акте экспертизы! -- Не могу. Это не из области науки. Это -- дело правосознания. -- Да, да... -- сказал генерал рассеянно. Он принялся ходить покабинету. Иногда вдруг останавливался, принимая странные позы, и все времявзглядывал на Федора Ивановича, но сейчас же отводил глаза. После несколькихтаких перемещений, как бы мельком, проговорил: -- Я вас понял. Дошло наконец. А как же с ответственностью? -- Н-не знаю, -- сказал Федор Иванович. -- Чья же будет ответственность? Кто будет отвечать за ошибкуправосознания? -- У правосознания не бывает ошибок, -- строго сказал Федор Иванович,наблюдая за генералом. -- Ошибки могут быть только у науки. Даже если ихнет... -- Опять что-то говорите... А все же, если правосознание ошибается? -- Оно не может ошибаться. Оно меняется. А за прошлое с него никто неспросит. -- Пожалуй... Но у нас особый случай. Нам сейчас нужны знания. -- Я не уверен, нужны ли... -- Федор Иванович тут же понял, что этихслов он не произнес. Вместо этого он, помедлив, сказал: -- Экспертиза и даетих вам. Если случай особый, их иногда... можно отбросить... -- А отвечать? -- Я же сказал... -- А перед совестью? -- Что такое совесть? В определенных условиях она должна одобрять... -- Что одобрять? -- Действия того лица... которое решает, тот ли это случай, чтоботбросить знания. Или не тот. -- К чему вы мне все это говорите? -- вдруг закричал генерал сбешенством. -- Говорю для обоснования своей позиции научного эксперта. И о границахприменения науки... -- Это объективизм у вас, а не позиция! Такой, как ваш, акт экспертизынельзя положить в основу решения! -- Значит, я прав! Все-таки, сначала появился вывод, а потом к нему вампонадобилось добыть подтверждающий факт! -- сказал Федор Иванович снекоторым торжеством. И сейчас же с облегчением сообразил, что и это онвысказал только в уме. Вовремя остановился. "Суеверие и глупость", -- думалон, зорко наблюдая генерала. Но не спешил выдавать ему эту свою точкузрения. Потому что суеверие и глупость, облаченные в сукно и скрипящиеремнями, и чуть пахнущие хорошим табаком, духами и вином, -- они командовализдесь, и Федор Иванович не видел пределов их власти. Теперь генерал в молчании ходил по кабинету, и отдельно бродили егоуглистые глаза. Пожимал узкими плечами. -- Ч-черт знает что... -- с ненавистью бормотал он в сторону. --Советский ученый! Ин-тер-ресно! У него под носом, под носом орудуют враги...Готовятся... Ожидают своего часа... Все полетит кувырком, настоящихпрофессоров тю-тю, везде будут сплошные воспитанники академика Рядно, внауке окажется полный вакуум... Потом это кончится... А мы и объявимся, туткак тут... Десять человек, каждому группу по сорок студентов, получитсячетыреста специалистов... Слышали вы о такой вражеской арифметике? -- Не слышал, но это все понятно... Арифметика здесь не вражеская. Еслиотбросить некоторые выражения в адрес академика... недопустимые... Я дажемогу с вами поспорить по этому вопросу на стороне истины, -- сказал ФедорИванович. -- Эти люди... Даже, по вашему пересказу их слов, видно, что ониочень молодые... Видимо, студенты. Они разумели под этим не конец советскойвласти, а всего-навсего... Генерал усмехнулся. -- Всего-навсего учение Мичурина -- Лысенко? Теорию академика Рядно?Всего-навсего! -- Даже не это. Они имели в виду, по своей неопытности... Конец запретана учебные занятия с клеточными структурами. Они не без основания считали,что может образоваться брешь в знаниях. -- Конец марксистского учения, вот что они имели в виду! -- закричалАссикритов, затрепетав. -- Цветущую ветвь советской науки! Учение нашихкорифеев -- вот на что они замахнулись. Вейсмана хотят нам просунуть смонахом Менделем! Мальтуса! Вы, Федор Иванович, вызываете у меня удивление.Удивление вызываете. Знаете, как называется то, что вы мне говорите?Де-ма-го-гия! Вы попробуйте, скажите все эти штучки про ваших студентовакадемику. У него эта адвокатура не пройдет. Как, впрочем, и у нас. -- Есть простые вещи, которые могут быть по-деловому обсуждены в средезнающих людей. Нет оснований переводить их в идеологическую плоскость... -- Да это же спор между двумя системами! В восемнадцатом году эсерывыкатывали против советской власти пушки. Сегодня враг взял на вооружениевейсманизм-морганизм. Он горячо приветствовал бы вашу экспертизу. Вот так,товарищ... товарищ правая рука. До свидания. Нам с вами обоим все ясно. Вамясно? Мне -- более чем ясно. Больше они не произнесли ни слова. Вдали открылась дверь, молодойвоенный отворил ее пошире и стоял, как бы собираясь принять Федора Ивановичав объятия. Поклонившись, эксперт вышел стройным независимым шагом. Генералстоял посреди кабинета и, содрогаясь, смотрел ему вслед. "Нет, мне удалось, удалось лишить это искусственное доказательство егосилы, и я сумел растолковать генералу, что никакой ведьмы в черной собачкенет", -- так думал Федор Иванович, шагая по веселой майской улице. Настриженых деревьях мельтешила свежая, совсем юная листва, ветер был теплый,сильно пахло смолой тополей. "Но расставаться с придуманной ведьмой генералуне хочется, -- бежали мысли дальше. -- Нет, он не расстанется со своеймечтой раскрыть хоть раз в жизни настоящий заговор. Фильм с иностраннымтекстом... Так хорошо провели операцию, нашли рулончик -- где! -- навокзале, под курточкой у собравшегося укатить в поезде члена тайной группы.Прямо как в кино! Нет, он любит групповые дела, он не расстанется с такойинтересной ведьмой. И академик будет его подогревать изо всех сил. Но мнеудалось сделать свое дело, бросить четкий луч научной ясности на это ихглавное доказательство, и генерал все увидел. Он все увидел, потому и бегалтак вокруг стола -- ведьму было жалко упускать из рук. Он почешется ещедома, подумает, на что идет. Хоть сейчас это вроде и в порядке вещей... Нонастоящая оценка еще придет, и он это знает. Оба примутся теперь срочноспасать свою ведьму, и тут уже не будет места заблуждениям. Впрочем, уКасьяна их и не было никогда. Никогда не было их у моего батьки..." Так, остро и тягостно задумавшись, он незаметно дошел до учхоза, и там,в оранжерее, до самого вечера что-то делал, переставлял какие-то горшки срастениями, отвечал на какие-то вопросы. Уже переплеты оранжереи порозовели,и стекла заиграли на закатном солнце, уже и погасли, и бледно вспыхнулипалки дневного света. Он сам не заметил, как остался в оранжерее один, и ужев одиннадцатом часу, все так же тягостно думая и вопрошая перед собойпустоту -- о том, как развернутся события в будущем, -- побрел домой черезпарк в быстро темнеющих сумерках подступающего лета. Странные свойства души! Еще на крыльце он почувствовал неясный гнет.Может быть, его внимание еще издалека задержалось на миг на неясном сгустке,напоминающем человеческую фигуру. Эта тень, похоже, протекла в полумраке вего подъезд и оставила слабую бороздку в сознании. Если так, то, взявшись заручку двери, он вдруг ее и ощутил -- эту бороздку, и даже замедлил движение.В темном коридоре почему-то не горела лампочка. Пусть загорится! Он повел постене рукой, ища выключатель, но, видимо, забыл, где находится эта штука.Рука, скользнув по пыльной стене, оборвалась в нишу и уперлась там вгрубоватый нетолстый брезент. А под брезентом подалось живое тело. -- Здесь кто-нибудь есть? -- спросил Федор Иванович, отпрянув. -- Есть, есть, -- ответил в нише приглушенный, тихо резонирующий басокИвана Ильича. -- Сейчас... -- шепнул Федор Иванович. Прошел к своей двери, быстроотпер ее, распахнул внутрь темной комнаты, в глубине которой чуть светилсясиний прямоугольник окна, перечеркнутый тонким крестом переплета. -- Свет не будем зажигать? -- негромко спросил Стригалев. -- Почему? Зажжем! На окне у меня занавеска. Сейчас я ее... Вы садитесьсюда, в угол, на мою койку. Дверь запрем... -- Я ведь к вам до утра, Федор Иванович... До завтрашнего вечера. -- Мы можем вас здесь приютить и до следующей весны. Ко мне никто неходит. -- Ну вот, я уже в углу. Можно зажигать. Федор Иванович щелкнулвыключателем, вспыхнула ярко-желтая лампочка, окно за казенной шелковойзанавеской сразу потемнело. Хозяин в три шага обежал по комнате круг,поспешно собирая в одно место на стол предметы, оставленные утром гдепопало. Он сразу нашел электрический чайник, початый батон хлеба, пачкусахара, банку с маслом, залитым водой. -- Масло -- это хорошо, -- сказал Иван Ильич с койки, из самого темногоместа. -- Дайте мне кусочек. Нет, только кусочек. Бедняга, он был голоден и давно не глотал своих сливок. -- Сливки будут утром, -- сказал Федор Иванович. -- Молоко, может быть,раздобуду сейчас. -- Вы сейчас мне кашку сварите. -- А картофельное пюре? Можно? -- Давайте пюре. -- Кашку тоже сварим. Позднее. Сейчас почистим и поставим картошку. Федор Иванович .выволок из-под койки ящик с картошкой. Достал со днашкафа алюминиевую кастрюлю, взял короткий нож. Картофелины одна за другойзавертелись у него в руках, расставаясь со спиралями кожуры. -- Умеете чистить, -- сказал Стригалев из полутьмы. -- Армия, армия... -- был короткий ответ. Федор Иванович еще не пришелв себя от неожиданности. Но он заметил -- Стригалев прилег на койке. Прилеги чуть слышно охнул. Картошка уже стояла на плитке. Чайник был включен. Федор Ивановичзахлопотал около стола, нарезая батон. -- Батон черствый. По-моему, это хорошо, -- сказал он. -- Дайте-ка мне крайний кусочек. Первый. Ладно, давайте прервем дела,-- Стригалев опять сидел на койке, выдвинулся на свет, и Федор Ивановичвздрогнул, увидев его усталую худобу и решимость. Он как будто собралсягрозить небу. Стригалев на миг усмехнулся вызывающе, но вызов тут же погас.-- Здравствуйте, Иван Ильич, -- сказал он, и Федор Иванович вздрогнул отнеожиданности, но опомнился. -- Здравствуйте, Иван Ильич, -- теперь в улыбкеСтригалева была надежда и проверка. -- Правильно я вас назвал? Принимайте,Иван Ильич, своего двойника. Я надеюсь, за это время ничего у нас с вамине... -- Это слово здесь не годится -- "надеюсь", -- сказал Федор Иванович,заглядывая под крышку кастрюли. -- Оно годилось бы, если бы основания у васбыли, может, и достоверные, но недостаточные. А они, по-моему... -- Да, да. Согласен. Не надеюсь, а знаю, Федор Иванович. Знаю. Потому ипришел. Потому что наступили обстоятельства, которые имелись в виду. Хотьнам и весело с вами было тогда... издали о них говорить. Вот видите --наступили. Нам нужно... Мне нужно передать вам ряд вещей. Через десять лет яопять перед той же ситуацией. На этот раз попробуем другой путь. В общем,нужно все перекачать от меня к вам. Будете теперь вы полным распорядителем. -- Я готов, -- сказал Федор Иванович. -- Придется вечера два нам... Может, и три... -- Я готов. Можно будет и днем. Они помолчали некоторое время, глядя друг другу в глаза. "Я люблю тебя,восхищаюсь! -- кричал взгляд Федора Ивановича. -- Никогда не предам, собойготов заслонить!" И ответная ласка струилась из бычьих глаз Стригалева,обведенных иконными кругами страданий. "Знаю, теперь знаю. Немножкоколебался, теперь вижу -- я правильно тебя выбрал, -- говорили эти глаза. --Я тоже тебя люблю, мы братья, больше чем кровные, -- мы двойники". -- Хотел пойти, понимаете... Сдаться, -- заговорил он вдруг. -- Чтобывместе судьба с ребятами... Но картошки мои все лезут в голову... -- складкинедоумения собрались вокруг его губ. -- Мог бы ведь сдаться! Уже далеко отопасности отошел. И смотрю -- назад, к ребятам, тянет, мочи нет. На что мнежизнь такая? Друзья дороже. А вот не сдался. Значит, картошка дороже. Вы,как двойник, это поймете... -- Давно понял, -- тихо сказал Федор Иванович. Стало слышно, какпокряхтывает чайник. -- А как вам удалось это, Иван Ильич? -- Это-то? -- Стригалев показал пальцами свое бегство, свои бегущиеноги. -- Меня предупредили. Я был предупрежден одним... Одним великимчеловеком. Одним большевиком из двадцатых годов. Остальные тоже былипредупреждены. Всем было вовремя сказано. С риском для жизни сказано. Онподал знак мне, а я -- всем. Так они же не поверили! До последнего часа.Советские ребята, советское сознание! Касьян -- это одно, это частность. Атам, в шестьдесят втором, там же другие люди. Наши! Я и сам так когда-то...Может, потому и решился убечь, что Касьян со мной переговоры завел, глазамне открыл. Вижу: надо быть наготове. А может, у ребят задачи такой не было,как у меня. У меня же задача какая. Потому и энергия нашлась. Для побега.Для этих ночей на земле... -- У Леночки была такая же задача. Как же она не... -- Не уберегли Леночку... Я ведь и к ней забегал. Так у ней же головався в тумане была из-за развода вашего. Дурацкого... Я ей сказал, как и мнебыло сказано... Что вы вне подозрений, что этот Бревешков... Говорю ей:Федор Иванович был прав. Этот альпинист наш -- гадина, падаль грязная. Онатак и села на стул. Рухнула. Потом вскочила, хотела бежать к вам. Вхалатике. А я взял да и остановил. На свою и на ее голову. И на вашу...Оденьтесь, говорю. Чемоданчик поскорей соберите -- и не спеша к нему. А тамуж подумаете вместе, что и как... Сказал и сам побежал по лестнице вниз. Уменя же еще были адреса. Думаю, успею и свои дела. А во дворе уже "Победа"серая, за ней вторая въезжает. Ребятки молодые выходят, один к одному,красавцы. Я назад. Стукнул ей в дверь: идут! Бегите! И наверх. А там подчердаком коридор есть, соединяющий два подъезда. Переход. Могла бы и она... Оба надолго замолчали. Чайник уже завел мирную извилистую песню. ПотомФедор Иванович спросил: -- А вы тогда вот... Когда я ночью прибежал. По-моему, вы немножкоиспугались. Не того, кого надо, а меня. -- В общем, да. Колебался. Если бы приучил себя жить по вашей науке,если бы подчинился отдаленному голосу, он меня вывел бы из тумана. Он был уменя, этот голос. Вы были правы, наш альпинист оказался... -- И сам ведь сел... -- Ни минуты он не сидел! Ни минуты! Скоро на работе появится. Данныеточные. Готовьтесь принимать. -- Это вы хорошо мне сказали. Надо подготовиться. -- Надо. Он с первого дня включится в наблюдение. Чайник ровно и громкошумел. Федор Иванович взял в шкафу пачку чая. -- Чувствуете, какой росток дала спящая почка? -- сказал через плечо.-- Какой росток! -- Больше, чем сама яблоня, -- угрюмо согласился Стригалев. И добавил,покачав черной лохматой головой: -- Я не имею права садиться в тюрьму. И вытоже. Нельзя никак сорт им в руки. Это, Федор Иванович, главный пункт. Вслучае полного провала уничтожайте все. Недрогнувшей рукой. Решениепринимать доверяю одному вам. В руках Касьяна это превратится в величайшеедостижение его науки. И в оружие против хороших ребят. Он же вынет и покажетобещанные сорта! На них он еще десять лет продержится... От настоящей наукине останется и следа. Наступила долгая пауза. -- Это же надо, -- Стригалева даже подбросил горький смешок. --Двадцать лет! Двадцать лет продержаться на обещаниях и на цитатах из Марксас Энгельсом. Я от него в восхищении! Он ножом достал из банки кусочек масла и положил в рот. Кастрюля скартошкой дрожала на плитке, из-под крышки косо выбивался пар. Долив тудакипятку из чайника и добавив в чайник воды из крана, Федор Иванович огляделвсе хозяйство и повернулся к Ивану Ильичу. -- Вы запритесь, а я к тете Поле выбегу, -- сказал он. -- Возьму у неемолочка и крупы. Потом откроете -- я рукой по двери сверху вниз проведу. Минут через десять он вернулся, неся манную крупу в стакане и бутылкумолока. Провел в темноте рукой по своей двери сверху вниз. Подождав, провелеще раз, скребя ногтями. За дверью все так же было тихо. Ни звука в ответ."Заснул", -- подумал он, покачав головой. Поставил стакан и бутылку на пол кстене и вышел на крыльцо. Долго стоял там, иногда покачивая головой, киваясвоим мыслям. "Да, -- думал он, -- бедняга ты, мой двойничок, хлебнул задесятерых. Наследство твое придется строго охранять. Главный пункт звучитчетко и не допускает полутонов. Если что -- недрогнувшей рукой. Но это 'есличто" не должно наступить. Впрочем, это уже рассуждения. Они в пункт невходят. Пункт касается только самого случая". Постояв минут двадцать, Федор Иванович вспомнил о картошке и бросился ксвоему желто светящемуся окну. Несколько раз остро ударил костяшками постеклу. Потом пробежал в коридор, провел рукой по насторожившейся двери.Замок тут же щелкнул. Иван Ильич, открыв, вернулся на койку. Ворочался,сопел -- боролся со сном. В комнате сильно пахло вареной картошкой. -- Не знаю, спать или картошку есть, -- гудел Стригалев, зевая и мотаяголовой. -- Этот запах можно сравнить только с запахом пекарни. Когда хлебецсвежий вынут. Бабушка Елены Владимировны говорила... Картошка любит, чтоб ееподавали с раскипа. Пожалуй, поем, -- он стрельнул в сторону кастрюливнимательным глазом: -- Правильно, надо делать пюре. Федор Иванович ложкой сосредоточенно толок разваренные картофелины. -- Это какой сорт? Не "Мохавк"? -- приговаривал Иван Ильич, следя заего работой, стараясь побольше говорить. -- Вы возьмите из моего наследстватолкушку. Дубовая, вам отдаю. Будете картошку толочь. В кухне найдете, впечурке. Дайте-ка попробовать ложечку. Вроде "Мохавком" пахнет, а? Ибелизна... Н-да... Собственная картошка -- это свобода прогрессивной мысли.Сейчас ведь нет гуманных врагов времен феодализма. Когда победитель обнималкапитулировавшего, возвращал ему шпагу и, облобызав, сажал пировать рядом ссобой... -- Вы, между прочим, сидите на части своего наследства, -- сказал ФедорИванович, -- все пакеты с семенами, что уцелели, -- под койкой, в мешке. Имикротом... -- А микроскоп что же? Не нашли? А на чердак лазили? Загляните, там он,в уголке. Все это теперь ваше. Сейчас поедим, возьмете тетрадку и начну вамдиктовать кое-что. Молоко -- треть в картошку, треть в кашу, а треть мне вчай. Федор Иванович придвинулся к койке, и они принялись за ужин. Стригалевбыл явно голоден, его рот жадно и быстро охватывал ложку. Но воляостанавливала голодную хватку. Освободив ложку и любовно прислонив ктарелке, он начинал долгое растирание и перемешивание во рту и без тогоразмятого и перемешанного пюре. Осторожно пропускал по частям дальше.Запивал теплым чаем с молоком. -- Спасибо, двойничок! -- ни с того ни с сего сказал вдруг, отправив врот очередную ложку. И Федор Иванович увидел слезы в его глазах. И самотвернулся, почувствовав теплый прилив. Наклонился, чтобы сама скатиласьнабежавшая влага. "Нервные оба стали..." -- подумал. -- Вы что же... -- бодреньким голосом сказал Стригалев, облизываяложку. -- Сложили наше с вами наследство здесь, под койкой, и успокоились?Он же доберется и сюда. Это вернейший, послушнейший пес Касьяна. -- Хороший собака. Как говорит наш шеф, -- вставил Федор Иванович. -- Хороший, послушный и злой собака. Кусачий. Касьян его ни на кого непроменяет. И на вас, в том числе. Пожалуйста, не заблуждайтесь на этот счет.У вас еще, по-моему, не развеялись заблуждения. Лучше берите все наследствои под выходной, вечерком, везите в Москву. И там тоже раскиньте мозгами,куда пристроить. Спортсмен сейчас занят мною, поэтому у вас естьвозможность. Не теряйте ее. Он выслеживает меня, охотится. Знает, собака,куда ходить. Ко мне на двор ходит. Лежку устроил, ждет. По-моему, видел ужеменя. Только пока не трогает -- хочет проследить, куда я "Солянум контумакс"спрятал. Волк хочет мяса, а бобру нужно плотину строить. Думается, он и отКасьяна не прочь эту вещь утаить. -- Почувствовали? -- Тут почувствуешь. Он же в позапрошлом году спер у меня во дворенесколько ягод. И в оранжерее горшок. Я "Контумакс" -- в заначку, спрятал, адругой гибрид с похожими листьями выставил. Он и спер. А потом сталпроговариваться загадочно. Мол, кажется, на основе лысенковской науки икасьяновой методики ему, наконец, удалось кое-что. Сначала болтал, потомначал тускнеть и замолк... -- И вы после этого простили его и даже приняли в кубло! -- Я бы и Касьяна принял, если бы он сумел так изобразить жажду истины. Стригален все еще подбирал в своей тарелке остатки пюре. Федор Ивановичхотел добавить из кастрюли, но гость, явно еще не насытившийся, остановилего. -- Часа через два я сам, с вашего разрешения. А сейчас еще чайку. Смолочком. Так я говорю: когда еще не наступил этот рубеж... Еще в апреле,когда все ходили на свободе, он уже начал высматривать, что я делаю на своемогороде. Где землю рыхлю, что сажаю. Я не знал еще тогда, что это именно он.Как подойду к его лежке, к ежевике в конце огорода -- сразу, как кабан,вдруг сорвется и с треском ломится наутек... Вниз по ручью. Уже сколькодорог в ежевике проложил. Как кабан. Я берусь за грабли и слышу в другомконце прутик -- тресь! Вернулся, сволочь. Приходилось ночью работать. Ночьюон ленится караулить, спать хочет. И сейчас прутики потрескивают. Ребята изшестьдесят второго давно бы схватили, увезли. А этот наблюдает. Еще недонес. -- Я его убью, -- твердо сказал Федор Иванович. -- Не вздумайте! Не имеете права. Он уже и без вас... Привязан ксудьбе. На него есть уже заявка. Надежная. Стригалев подчистил тарелку, бережно отставил ее в сторону и посмотрелей как бы вслед. -- Да... Так я подметил у него этот интерес. И, хоть и по ночамприходится, поливаю, как вы понимаете, не то, что ему хотелось бы. Пришлосьради маскировки много всякой всячины посадить. А то, что ценно, я прикрыл.Тоже двойниками, Федор Иванович. Та же тактика. "Контумакс", я его вампоручаю, вы найдете его в малом дворике. Там альпийская горка и георгины. Выже ботаник, у "Контумакса", действительно, листья, как у георгина. А судвоенными хромосомами -- почти копия! Я его в горшки и прикопал там вкамнях, среди георгин. Три горшка. Их тоже касается первый пункт. Пока незацвели, не страшно. У него кремовый цветочек, маленький. Можно сразуопылить и через сутки оборвать венчик, чтоб в глаза не бросался. Это себезаметьте. Опыление -- это будет пункт два. Он звучит так: потихоньку делатьдело. "Контумакс" входит в этот, второй, пункт. Поливайте бдительно, нежалейте воду и на георгины. Я видел, вы все восемь бочек натаскали. Смотрел,и сердце радовалось. Мой двойничок поработал. -- Может, мы на сегодня кончим, Иван Ильич?.. -- осторожно спросилФедор Иванович. -- Нет. Доставайте чистую тетрадку, будем писать. Я оцарапан, ФедорИванович. Яд разливается по телу. Надо говорить и говорить. Чтоб успеть, незабыть ничего. И писать. Берите тетрадку. Через двое суток, когда толстая тетрадь почти вся была заполненазаписями, таблицами и формулами сложного шифра и стала для Федора Ивановичасжатой программой работы на несколько лет вперед, -- как раз часа в триночи, под утро, продиктовав последнюю запись, Стригалев сжал обеими рукамивиски и задумался. -- Кажется, ничего не забыл. Кажется, все. Все, Федор Иванович. И поднялся -- уходить. -- У меня последний вопрос, -- Федор Иванович удержал его за руку. --По нашей программе получается, что у нас задача только одна. Толькосохранение "наследства" и, может быть, небольшое продвижение вперед, поодной теме. С "Контумаксом"... Стригалев опустился на койку. Молчал, ждал главных слов. -- Так и будем сидеть на зарытых сокровищах? -- Нет, не все время будем сидеть. Придется в конце концов выходить насвет. Подкопим аргументы, наберемся духу и выйдем. В журнале выступим. Можетсложиться так, что вам, Федор Иванович, придется одному. Не боитесь? -- Нельзя, чтоб сложилось... -- Не будем гадать. Журнал -- это будет третий пункт. Напишете о новомсорте, о том, как получен. О полиплоидии напишете. Да! Чуть не забыл, --новый сорт. У нас же восемнадцать кустов... В огороде растет, там у менястаричок "Обершлезен" посажен -- среди него. Кусты -- что тот, что другой --совсем одинаковые. И цветки такие же. Я вам потом на месте покажу, какискать... Выступим с этим сортом и с фундаментальной работой по"Контумаксу". Это будет хорошенькая новость. Для многих. Журнал читают... -- А где выступим? -- Не полагалось бы зря... Но скажу. Вам уже надо знать. Услышите исейчас же забудьте название. -- Стригалев наклонился к Федору Ивановичу изагудел горячим полушепотом: -- В "Проблемах ботаники"... Там всяредколлегия... Они с толком действуют. Касьяновы сенсации тоже дают, дажечаще наших работ. Но наши -- только когда поступит серьезный, хорошообоснованный труд. Редактор давно уже меня торопит. Все уже сговорено. Дажеготов идти на риск. Да вот... Не успел я. А теперь я -- главарь шайки.Связан с "иноразведкой". Теперь мне нельзя... Вы, вы будете общаться.Редактор знает... Он опять встал. -- Поспали бы, Иван Ильич, -- убито попросил его хозяин комнаты, зная,что просьба останется без ответа. -- Завтра ночью и проводил бы... Иван Ильич не сказал ничего. Обнял одной рукой своего друга, в другуювзял холщевую сумку с припасами, которую приготовил Федор Иванович. -- Ухожу. Больше мне нельзя. Нельзя, чтоб меня увидели даже поблизостиот вас. Вы должны быть вне подозрений. Незачем вам повторять мой путь.Придумаете другой. И они пошли в темноте через холодный предутренний парк. Когда подошли кПервой Продольной аллее, Иван Ильич остановился. Плюнул с сердцем: -- Если бы мне сам Сталин сказал, что в интересах государства и народаэти наши работы надо похерить и эту картошку уничтожить... А мне же почтиэто и сказали... Почти от имени Сталина... Я бы не уничтожил и пошел бы навсе. Я на все и пошел. Вот -- жизнь! А если доживу -- опять буду прав! Я ужебыл однажды прав. После нескольких лет неправоты. И опять ведь буду прав! Аза картошку даже чествовать будут! Если доживу. Надо дожить... Когда подошли к Второй Продольной аллее, Иван Ильич, остановившись,загородил дорогу. -- Теперь идите назад. Даже вам нельзя знать, куда я дальше пойду. Дажев какую сторону сверну -- нельзя знать. Не бойтесь, дорогой, я будуприходить. Всегда держите наготове сливки...