Брилонская вишня

Глава 30

И чувство непременного конца жгло изнутри адским огнем.

Сегодня утром выпал первый снег, а он видел, как с этим снегом на землю высыпается прах перемолотых костей.

Вокруг снег. Снег со своей угнетающей белизной. Снег, который так и хочет разрезать глаза своей яркостью. Снег, который душит его, душит одним лишь видом...

Природа окончательно умерла. Завяла, была сожжена охладевающим солнцем и теперь белесым пеплом осыпалась на землю.

Холодно.

Морозит.

И душат слезы. Душит неконтролируемый страх, паника, тревожность, мысли о чем-то ужасном...

Берус чуть приподнимается на сене.

Серега, чтобы точно исключить обнаружение своего немецкого друга кем-то посторонним и обеспечить ему мягкую постель, запрятал Беруса на сеновале.

Неплохо.

Хоть здесь он не видит рвущего глаза снега.

Только темнота. Темнота и пыль, которые его успокаивали...

- Берус...

Он вздрагивает. Оглядывается, пытаясь обнаружить зовущего. Кутается в грязный китель с засохшей кровью - слишком сильно с утра морозит.

- Берус, здравствуй... Здравствуй, Берус...

Свист и разная трактовка одних и тех же предложений почему-то разжигает внутри необъяснимой силы панику.

Устрашающий шепот доносится отовсюду - и ниоткуда одновременно. Пульсирует в голове, разрывает череп, карабкается по горлу и агрессивно шипит в уши.

Берус сжимает виски, мотает головой и кричит из последних сил:

- Замолчи!

Это было уже так до безобразия привычно: будто церковная молитва исключительного праведника по утрам. Но каждый праведник без всякого сомнения относится к каждому своему гласу к небесам - как к первому.

Так же и Берус относится к каждому ложному Вернеру - как к первому.

- Берус... Ты снова груб со мной. Гете не был музыкантом - он подарил скрипку своему отражению. Тридцать первого февраля его пудель очень шумно умер.

Берус расстегивает верхние пуговицы кителя - дышать становится все труднее. Дышать и верить, что этим бесконечным приходам некто свыше вскоре соизволит поставить финальную точку.