жестокий бог

Глава 17

Т/и

– О боже…
О боже. О боже. О боже. Я проснулась в своей постели, ощущая свои веки настолько неподъемными, как будто к ним было прижато нечто тяжелое. Я больше никогда не собиралась пить. Определенно.
Если только выпивка не избавит от головной боли. В этом случае я была полностью готова к тому, чтобы напиться до комы.
Комната попала в фокус по частям. Сначала я увидела кучу завернутых подарков, лежащих в углу. Кто-то принес их, пока я спала. Я сделала быстрый, хотя и болезненный подсчет. Один от Поппи (вероятно, самый длинный; она знала, что меня интересует конкретная акварельная картина для моей комнаты). Один от Гарри (возможно, модная сумка, в которой был такой же модный практичный свитер, который я никогда бы не надела), крошечная упаковка от папы (без сомнения, драгоценности) и большая коробка, небрежно завернутая в бумагу. Это было на сто процентов делом рук Поупа. Он знал, что мне нужны новые инструменты, и подарил их.
От Саши ничего. Я не позволяла себе зацикливаться на этом факте.
Все действительно закончилось, как и должно было случиться. С самого начала это была ужасная идея. Не валяйтесь в постели с тигром или не удивляйтесь потом, когда проснетесь с ранами в форме когтей. Урок усвоен.
Попытавшись перекатиться на кровати, я с грохотом упала на пол. Меня почти не удивило, что я даже не почувствовала удара. Проведя целую минуту, уставившись в потолок и мысленно подбадривая себя, чтобы не утонуть в жалости к себе, я перевернулась на живот и поползла на четвереньках к своей двери.
Потом я поняла, что на самом деле у меня не было плана. Кому я собиралась звонить? Официально я не разговаривала со своим отцом (а он вообще разговаривал со мной?), Поппи, вероятно, уже давно уехала в Лондон, я бы ввела Поупа в достаточно неудобную ситуацию, украв его время, и Саша – не то чтобы у него была хоть капля человечности во всем его теле – заботился о моем благополучии так же сильно, как и о паутине под моей кроватью. Особенно теперь, когда мы завершили наши отношения.
Кем бы мы ни были друг другу.
Господи, я была хороша в том, чтобы портить свою личную жизнь. Хотела бы я получать за это деньги.
Каким-то образом я открыла свою дверь. Меня ждала еще одна корзина, полная шоколада, пирожных и двух бутылок холодной воды, а также чашка дымящегося кофе, который выглядел свежим.
Мне удалось улыбнуться, несмотря на головную боль. Поппи.
Затащить корзину внутрь и отрыть бутылку с водой потребовало огромных усилий, но после нескольких глотков и прилива сахара от пирожного я, пошатываясь, поднялась на ноги и поплелась в душ. У папы и преподавателей были шикарные спальни с душевыми и встроенными шкафами, и в такие моменты, как сейчас, я мечтала о папиной личной ванной комнате, но, конечно, не ценой принятия перемирия.
Я не могла смотреть на его лицо, не представляя себе Соню, лежащую под ним, мурлычущую, как кошка, и мне было страшно думать, что наши отношения окончательно испортились. Я все еще не говорила об этом с Поппи, но понимала, что она заслуживает того, чтобы знать, и что она будет так же расстроена, как и я, если не больше.
Выйдя из душа, выпив еще кофе и угостившись еще одним неземным пирожным, я встала перед своей незавершенной работой и уставилась на нее, выдерживая ее мертвый взгляд. Моя работа выглядела знакомо, но я не могла понять, в чем дело. Что-то в хмуром взгляде скульптуры заставило мое сердце сжаться от боли. Я продолжала работать над ней весь день, не делая даже перерыва для ванной, пока кто-то не постучал в мою дверь.
– Кто это? – спросила я. Вероятно, это был Рафферти, который проверял меня. Я повернулась к двери и пошла открывать ее, когда за ней раздался слишком серьезный голос.
– Твой отец.
Я застыла на месте, как статуя, высеченная изо льда. Мне потребовалась секунда, чтобы прийти в себя.
– Я не хочу с тобой разговаривать
– Честно говоря, именно поэтому мы должны поговорить прямо сейчас.
Честно говоря, ты пятидесятидевятилетний извращенец, и у меня твоя ДНК. Я мечтаю избавиться от всего, что меня роднит с тобой.
Я развернулась и направилась обратно к статуе, подбирая иголку и нитки для ткани, которую я пришила к плечам статуи.
Но я не ожидала, что он ворвется в мою комнату.
Не ожидала, что он так сильно распахнет дверь, что в стене останется вмятина.
Эдгар потрясенно втянул воздух позади меня.
– Ого.
Сначала я подумала, что он произнес это, потому что я выглядела, как нечто, выползшее из канализации. Но я обернулась и заметила, что папа смотрит не на меня.
Его взгляд привлекла моя скульптура-ассамбляж.
– Ты сделала это? – выдохнул он, его глаза были широко раскрыты и изучали мою работу.
Я фыркнула от смеха. Теперь он был впечатлен моей работой? Как чертовски удобно. И маловероятно.
Я вернулась к шитью, игнорируя его слова.
– т/и, это…
– Блестяще? Это довольно странное совпадение, учитывая, что ты не дал мне стажировку, о которой я мечтала с пяти лет, и эти слова ты говоришь менее чем через день после того, как я публично назвала тебя свиньей. Ты пытаешься загладить свою вину или пытаешься прикрыть свою задницу, чтобы я не ходила и не рассказывала людям, что ты за человек? Потому что, будь уверен, папа… – я выплюнула это слово. – Я не хочу, чтобы люди узнали, насколько ты испорчен.
Прозвучали грубые слова, но время, как я обнаружила, имело два противоположных эффекта. Либо оно притупляло боль и испаряло гнев, либо позволяло тебе кипеть в ярости, умножая ее. Чем больше я думала о своей встрече с Соней вчера утром и вспоминала, как она выскользнула из комнаты моего отца, тем больше я злилась на него. Она призналась мне в их романе, и Саша подтвердил это. На самом деле, по словам Сони, Саша поймал их с поличным. Это были неопровержимые доказательства.
Папа положил руку мне на плечо, разворачивая меня лицом к себе. Я отмахнулась от его руки.
– Прикоснись ко мне еще раз, и я вызову полицию.
Он уставился на меня, смущенный и обиженный, морщины вокруг его глаз стали глубже, чем я помнила. У него были темные круги под глазами. Он выглядел уставшим и невыспавшимся. Бледный, как призраки его замка. Держу пари, что это Соня не давала ему спать по ночам, а не ссоры со мной.
– Дорогая, в чем дело? Ты меня до смерти пугаешь. Это не похоже на тебя – расстраиваться без причины. И определенно не похоже – напиваться. Что случилось вчера? – Его слабый голос задрожал. Мой отец не был жестоким человеком, но он был занятым, нетерпеливым – этакий кроткий великан.
Я могла сказать, что он был искренен, но то, что он сожалел о том, что причинил мне боль, не давало ему оправдания.
– Может быть, мне наскучило быть хорошей. – Я приподняла одно плечо, думая о ласкательном имени Саши для меня. – Может быть, мое решение на восемнадцатый день рождения состояло в том, чтобы быть самой собой. И ты мне сейчас неприятен. Ты опозорил маму, меня и Поппи. Я знаю, тебе было очень удобно, когда я ходила в черной одежде и с пирсингом. Я получала хорошие оценки, выполняла свою волонтерскую работу, держалась подальше от неприятностей. Но знаешь что, папа? Все это не сработало. Тебе было плевать на меня.
Он уставился на меня в шоке.
– О чем, черт возьми, ты говоришь?
Его вопрос только еще больше разозлил меня. Я ничего не могла с собой поделать. Я слегка подтолкнула его к двери. Отец был крупного телосложения, да, но он понял мой непрозрачный намек и сделал шаг назад.
– Я говорю о том, что ты никогда не спрашивал меня о моем искусстве. О моей жизни. Мама умерла, а ты ничего не сделал для того, чтобы мы не чувствовали себя одинокими и знали, что нам есть с кем поговорить. Мне повезло, что Поппи взяла на себя роль матери. Но что, если бы она этого не сделала? Ты всегда был чертовски занят для меня. До сих пор. – Я покачала головой, взяла первое, что попалось мне на глаза – подарок Поппи, все еще завернутый, – и метнула его, как стрелу. Отец увернулся, сделав еще один шаг назад.
– Ты не понимаешь…
– О, я все понимаю. – Я улыбнулась, чувствуя себя как-то легче, теперь, когда все было сказано.
Конечно, я всегда стеснялась и чувствовала себя неловко, отнимая у отца время. Я не хотела его беспокоить. Но я до сих пор до конца не осознавала, насколько сильно злюсь на него.
Я взяла еще один завернутый подарок и направила его в сторону отца.
– Мне все совершенно ясно. Саша важнее меня. Соня важнее меня…
– Они не важнее тебя, – в отчаянии воскликнул отец, всплеснув руками в воздухе. – Саша прошел стажировку, потому что он это заслужил.
– А Соня? – Я приподняла бровь, склонив голову набок и ожидая его объяснений. – Роман, – многозначительно произнесла я.
– Соня… – Он глубоко вздохнул, его щеки покраснели. – Я совершил ошибку. Я не могу исправить это прямо сейчас.
Конечно, ты не можешь, папа.
Это было полное признание. Я произнесла слово «роман», и отец не стал отрицать.
Я закрыла глаза, умоляя слезы не пролиться. Я не хотела, чтобы он видел, что сделал со мной, какие чувства его безразличие всколыхнуло во мне.
– Уходи, – прошептала я во второй раз менее чем за двадцать четыре часа.
У меня не было Саши. У меня не было папы. Очевидно, я официально не ладила с противоположным полом. Хорошо, что у меня еще есть Поуп.
– т/и…
Я бросила в сторону отца второй подарок и на этот раз попала ему в грудь. Прежде чем он успел собраться с мыслями, я взяла один из своих инструментов для лепки и бумерангом запустила его в отца. Зная, что он играет роль живой мишени, отец развернулся, подошел к двери и захлопнул ее за собой.
Я рухнула на пол, рыдания вырывались у меня изо рта.
Я не смогла остановиться, пока не наступила ночь.
* * *
Саша не пришел навестить меня ни в ту ночь, ни в следующую.
Но Поуп сделал это, как и обещал.
Мы играли в настольные игры, пили дешевое вино в коробках и говорили о философии, искусстве и знаменитостях, с которыми хотели бы переспать. Он рассказал мне о прогрессе, которого добился со своим произведением, а еще признался, хотя и неохотно, что снова видел, как Соня прокрадывалась в кабинет моего отца.
Забавно, мой отец был совершенно доволен, оставив меня в покое, и все еще встречался с Соней.
Блестяще.
На шестую ночь, наступившую с того момента, как я перестала разговаривать с Сашей и папой, я показала Поупу свою скульптуру. После этого он посмотрел на меня странным взглядом, как будто я сделала что-то не так. Очевидно, в моей скульптуре что-то сбивало с толку, но Поуп и папа молчали об этом.
– Почему у тебя такое лицо? – нахмурившись, спросила я. – Если это плохо, просто скажи мне.
Он решительно покачал головой.
– О, это абсолютная противоположность плохому. Я имею в виду, с точки зрения мастерства и техники, это невероятно впечатляюще, т/и.
– Тогда в чем проблема? – Я нахмурилась.
– Э-э… – он потер щеку. – Я имею в виду… неужели ты действительно этого не видишь?
– Нет! – Я раздраженно вскинула руки в воздух.
Он посмотрел на меня с жалостью.
– Дорогая, это же Блант. Статуя выглядит в точности как он. Ну, то есть не совсем, – исправился он, склонив голову набок, чтобы рассмотреть мою работу более внимательно. – В твоей скульптуре больше жизни, чем в Саше. Она выглядит более доброжелательно, и я, вероятно, доверил бы этому Саше ребенка или оружие массового уничтожения. Но в остальном – точно в точку.
Я взглянула на свою статую, мои глаза расширились, и я поперхнулась слюной.
Твою ж мать.
Это был он. Конечно, он. Острые, как бритва, скулы. Безжизненные глаза. Постоянная угрюмость. Сердце, вырывающееся из груди, как струи воды из фонтана. Я сделала это. Увековечила Сашу Бланта своими собственными руками. Эта идея пришла мне в голову, когда я еще находилась в Тодос-Сантосе, в тот день, когда Соня отсосала у него, когда Поппи начала присылать мне шоколад. Он унижал меня, а я, в свою очередь, в какой-то степени боготворила его.
Мои липкие ладони вцепились в подол рубашки. Пальцы дернулись. Часть моего мозга – по-видимому, здравомыслящая часть – говорила мне не делать этого, что это не имеет значения, что произведение было красивым и завораживающим и могло открыть для меня много дверей. Но остальная часть меня не слушалась.
Я набросилась на статую, с криком разрушая ее руками. Сшитые плечи, бумажное сердце, терновый венец. Единственное, что я не смогла сломать и испортить, – это лицо, потому что оно было сделано из металла. Мужественное и высокомерное, оно холодно смотрело на меня, пока я разрушала все остальное.
Саши даже не было здесь, но он все еще следил за каждым моим шагом, высмеивал меня, издевался надо мной.
Когда я сломала у статуи плечи и вырвала сердце из груди, то почувствовала, как чьи-то руки обхватили меня за талию, и прежде чем поняла, что происходит, я стала брыкаться, рычать и орать во всю мощь своих легких.
Я попыталась вырваться, но Поуп швырнул меня на кровать, как мешок с песком, достал что-то из кармана брюк и прижал мои запястья к металлической спинке кровати. Я зарычала, как раненое животное, продолжая брыкаться и пытаясь пнуть его.
Он приковал меня наручниками к моей собственной кровати. Придурок!
– Сними их. Немедленно! – потребовала я.
Честно говоря, я злилась на себя, а не на Поупа, который просто пытался сделать так, чтобы в истерике я не испортила всю свою работу, над которой так долго трудилась. Но все же.
Сумасшедшая, подумала я мрачно. Все в моей скульптуре указывало на то, что это был Саша. Как стыдно, что до меня это дошло только сейчас.
– Нет, – сказал Поуп спокойно, выпрямившись и уперев руки в бока, рассматривая меня так, как будто я была диким койотом, за которым он наблюдал через закрытую клетку. – Не пойми меня неправильно, но ты немного не в себе.
Он сказал «немного» из вежливости. Правда заключалась в том, что ты не можешь быть наполовину безумным, точно так же, как не можешь быть наполовину мертвым. Сумасшествие проявлялось в полной мере, что я и продемонстрировала.
– Думаю, он тебе нравится, – мягко сказал Поуп.
Я не ответила. Не хотелось подтверждать его теорию, но было бы глупо ее отрицать. Саша занимал мои мысли больше, чем следовало. Даже подсознательно. Я превратила его в статую, сама того не желая.
– У тебя был план. Почему мы его не выполнили? – спросил Рафферти.
– Потому что он так и не появился в моей комнате, – надулась я. Боже, я вела себя, как ребенок, и во всем виноват Блант. Он превратил мои мысли в желе. Я стала той, с кем Соня прекрасно бы поладила.
– Тогда напомни ему, что ты существуешь, – произнес Поуп, не отступая. – Ты помогаешь ему легко забыть себя. Ты весь день работаешь в своей комнате. Вы оба такие отшельники, запираетесь в своих углах этого замка. Он не мог забыть тебя, когда ты училась в старшей школе, и я очень сомневаюсь, что он сможет сделать это здесь. Разница в том, что ты не болтаешься у него перед носом. Запретный плод сладок. Напомни ему обо всем, чего он хочет. Будь этим плодом, – сказал Рафферти, стиснув зубы в дразнящем укусе. – Напомни ему, что он хочет съесть тебя.
Я сглотнула. Рафф был прав. Саша сейчас держался в стороне. Но в то же время мой друг ошибался.
Потому что Саша определенно вернется. На этой неделе, на следующей или через несколько лет.
Будет он лежать в кровавой ванне или однажды ночью склонится надо мной. По какой-то причине его потребность находиться рядом была сильнее, чем он сам.
Мне придется подождать. Считать минуты.
Если он действительно хочет меня, то придет сюда снова.
И я буду ждать.
Полностью заряженная и готовая к ответному выстрелу.