жестокий бог

Глава 22

Саша

В первый раз это случилось, когда мне было восемь.
У меня всегда имелась склонность к исчезновению. Я никогда не стоял на месте, вечно в движении.
Мама называла меня Гудини, потому что я за считаные секунды мог исчезнуть из поля ее зрения, куда бы мы ни пошли: парки, торговые центры, загородные клубы, рестораны, морской зоопарк, Диснейленд. Она сжимала мою ладонь почти до хруста, приговаривая, что вещи, которые мы любим больше всего, на самом деле норовят ускользнуть и поэтому их трудно уберечь.
Она звала меня своим маленьким исследователем, говорила, что из-за меня она поседеет, но все-таки я того стою. Мир тогда казался мне огромной пиньятой полной дерьма, которое я хотел изучить.
Однако в тот день мне следовало держаться рядом с родителями.
Мы приехали на выставку в Париж. Галерея носила причудливое название из пяти слов, которое я не мог запомнить, не говоря уже о том, чтобы произнести. По галерее бегали несколько детей, и все они не отходили от суровых на вид гувернанток с темными кругами под глазами. Там устраивался открытый аукцион для каких-то уникальных произведений искусства, который коллекционеры и кураторы со всего мира ждали с нетерпением. Проблема состояла в том, что его проводили прямо в середине летних каникул. Мама очень хотела вернуться домой с новым шедевром для своей галереи, поэтому и потащила нас с папой с собой.
Если бы понадобилось, мы бы отправились с ней в ад, причем без солнцезащитного крема.
Тогда у нас работала няня, в чьи обязанности входило присматривать за мной и следить, чтобы я не умер с голоду. Я почти не проводил с ней время, а когда такое случалось, то лишь в те редкие часы, когда маме приходилось заниматься чем-то очень важным – например, участвовать в этом аукционе. Мэгги, пятидесятипятилетняя пожилая женщина, похожая на леди Тремейн из «Золушки», отвела меня в ресторан на первом этаже галереи и купила «полезную» выпечку, по вкусу напоминавшую дерево, и коробку неаппетитного органического шоколадного молока без сахара.
Галерея славилась своими размерами и множеством комнат, которые мне не терпелось осмотреть. Я намеренно выдавил шоколадное молоко на свою белую рубашку, оставив огромное пятно.
– Черт, – криво усмехнулся я, выжимая оставшуюся жидкость на руки. Я просто обожал липкие кончики пальцев.
– О, дорогой, не беспокойся об этом. Подожди меня здесь. – Няня встала, похлопав меня по колену. – Я просто возьму несколько салфеток, хорошо?
– Конечно.
Как только Мэгги повернулась и пошла к стойке, я спрыгнул со стула и бросился в ближайшую открытую комнату через коридор. Она была большой, белой и неуютной – полной скульптур мамонтов, притаившихся, как чудовища. Камни, из которых их высекли, были сухими и приятными на ощупь. Я прикоснулся к одному из них, наслаждаясь его текстурой. Неподвижные, похожие на людей статуи напомнили мне о смерти, и смерть очаровала меня, потому что была сильнее меня. Даже сильнее моего отца.
Я не мог представить, как что-то может быть сильнее моих родителей.
Я легко шагал, перебирая пальцами, прикасаясь, проводя ногтями по дорогим предметам, желая оставить вмятину. Послышался голос Мэгги, доносящийся из комнаты, откуда я ускользнул. Я слышал, как она искала меня, ее быстрые шаги и истерику в голосе. Укол печали сжал мое сердце, но это была не первая моя вылазка. Я решил, что уберусь отсюда до того, как мои родители освободятся, и вернусь к ней, как делал это много раз раньше.
Никто не должен был знать.
В частности, была одна скульптура, которая удерживала все мое внимание. Я провел рукой по ее лицу и впервые задрожал от возбуждения. Меня взволновала ее жестокая красота. Смелая, грозная, но спокойная. Надпись под скульптурой гласила: «Посмертная маска Тутанхамона» Эдгара Асталиса. Она смотрела на меня с намеком на улыбку.
Я улыбнулся в ответ.
– Знаешь, – прогремел голос позади меня. Английский акцент. Мужчина. Старый, по крайней мере, для ушей восьмилетнего ребенка.
Я не стал оборачиваться. Ненавидел доставлять людям удовольствие, когда они получали от меня ту реакцию, которую желали. В данном случае – сюрприз.
– Это один из фараонов Древнего Египта. Он умер в нежном возрасте девятнадцати лет.
Никто и никогда раньше не говорил со мной о смерти, и я хотел раскрыть эту тему, выплеснуть наружу все секреты и факты. Куда мы отправимся потом? Будет ли больно? Когда это случится? Могут ли мамы тоже умереть? Я знал маму Антона, тетю Рози, и она всегда болела. Я не представлял свою жизнь без родителей, но я понимал, что смерть рано или поздно схватит каждого за горло. Какая-то часть меня хотела посмотреть ей в глаза и плюнуть в лицо.
Позже это принесло бы мне звание сорвиголовы – безрассудного, смелого, беспечного хулигана.
Я молчал, повернувшись к незнакомцу спиной, но слышал, как его голос становится громче, как его ботинки легко и уверенно стучат по гранитному полу.
– Они сделали ему золотую облицовку и назвали Посмертной Маской, установили ее на его голове перед погребением. Оригинальная маска полностью состоит из золота. Она была изготовлена менее чем за девяносто дней. Ее создание чудесно и является настолько выдающимся в мире искусства, что некоторые считают, что Посмертная Маска вообще не предназначалась для Тутанхамона.
Я не знал, зачем он мне это рассказывает. Он казался умным. Не такой холодный и пугающий, как мой отец. Не то чтобы мой отец был таким со мной, но я знал, что он пугал некоторых людей, и я понимал почему.
Страх приравнивался к ограничению. Сдерживание людей, контроль над ними привлекали меня. В них была дикая, необузданная сила. Бесконечные возможности.
– Как тебя зовут? – Мужчина теперь стоял рядом со мной со сцепленными за спиной руками, мы оба смотрели на статую.
– Саша, – сказал я.
Мама всегда предупреждала меня о том, что нельзя разговаривать с незнакомыми людьми, а тем более сообщать им что-то личное, но я не испугался. Мужчина выглядел безобидно: высокий, худой, как щепка, и тихий. На нем был эксцентричный костюм – зеленый с желтым, мне это очень запомнилось.
– Я Гарри. Ты знаешь, что такое мумия?
– Конечно. – Я усмехнулся, проведя пальцем по носу статуи. – Тутанхамона мумифицировали, верно? Потому что он был египтянином.
– Какой умный ребенок.
Я не мог оспорить очевидное, поэтому пожал плечами.
– Но Тутанхамона мумифицировали очень необычным способом. Он был единственной из когда-либо найденных мумий, у которой не было сердца. Египтяне никогда не вынимали сердце, когда хоронили своих королевских особ. Но они сделали это с ним.
Оглядываясь назад, теперь я понимаю, насколько неуместным был этот разговор – речь идет о смерти, удалении внутренних органов и мумифицировании тел. Тем не менее я был очарован. Он рассказал мне больше о настоящем Тутанхамоне, и я жадно проглотил информацию, изо всех сил стараясь сохранить скучающее и бесстрастное выражение лица.
Только когда он сделал вдох, я понял, что он стоял слишком близко ко мне, что с каждым интересным фактом, о котором он мне с воодушевлением рассказывал о молодом принце, он делал шаг, приближаясь ко мне. Его бедро теперь было прижато к моей руке. Я отступил на шаг и взглянул на него прищурившись.
– Соблюдайте личное пространство, пожалуйста, – язвительно заметил я.
Его лицо вытянулось от удивления. Люди не привыкли к сарказму со стороны детей моего возраста.
– Прости, – пробормотал он и отошел.
– Я хочу, чтобы меня мумифицировали без сердца. – Я указал на скульптуру, меняя тему.
– В девятнадцать лет? – Он посмотрел на меня сверху вниз с ухмылкой.
Казалось, я его развлекаю, а это было непривычно. Люди обычно говорили, что я болтливый и неуправляемый.
Я пожал плечами. Конечно. До девятнадцати, кажется, пройдут целые столетия.
– А как насчет твоих родителей? Им будет грустно, если ты умрешь таким молодым.
– Им наплевать, – солгал я. Не знаю, почему я так сказал. Наверное, просто хотел выглядеть взрослым и независимым.
– Уверен?
– Ага. Кстати, кто ты такой? – Я прищурился, глядя на него.
– Я владелец этой галереи. А ты, мой маленький друг, в большой беде. – Его тон стал ледяным, когда он схватил статую Тутанхамона и бросил ее на пол. Статуя разлетелась на три части.
Я уставился на него широко раскрытыми глазами, разинув рот.
Что. За. Хрень.
– Эта статуя продается с аукциона наверху за шесть миллионов долларов, – сказал мужчина тем же монотонным голосом, которым можно было бы обсуждать погоду. – Самое знаменитое творение моего кузена. И ты только что уничтожил его.
– Я этого не делал! – ахнул я.
Впервые в жизни я почувствовал что-то чужеродное, сильное и острое. Ненависть. Она была такой густой, и я чувствовал, как она скапливается у меня на языке. Мерзавец собирался повесить это на меня, и люди поверили бы ему, потому что он был старше и носил костюм, даже если в нем выглядел забавно. Я был просто ребенком, который ничего не мог с собой поделать и бросил свою няню – и не в первый раз. Я чувствовал, что у меня возникли проблемы.
– Да, ты сделал это. Я видел тебя.
– Это ложь! – Я в отчаянии пнул воздух, мое горло горело. Я был так зол, что хотел ударить его, но знал, что не смогу.
Я услышал голос Мэгги, отчаянно зовущей меня по имени. Мужчина тоже ее услышал и улыбнулся.
– Они оставили тебя с помощницей по хозяйству. Как чертовски банально. – Он покачал головой, посмеиваясь про себя.
В то время я не знал, что он имел в виду. Теперь я знал. Он думал, что мои родители почти не интересовались моей жизнью. Что я был легкой добычей – украшением, которое они вырывали из рук кормилицы иногда вечером, чтобы показать своим друзьям и коллегам, что у них есть наследник.
– Твой отец ударит тебя, если узнает обо всем? – спросил он меня.
– Что? – выплюнул я, удивленный даже самой этой идеей. – Нет. Нет, он никогда такого не сделает.
– Но он будет в ярости, что ты что-то сломал. У него вообще есть деньги, чтобы заплатить за это? – посмотрел он на меня.
Голос Мэгги стал ближе. Она приближалась. Твою ж мать. Она обязательно донесет на меня, и мои родители наговорят мне столько всего. Если папе придется платить за это, думаю, он ее тоже уволит. Мэгги была чьей-то бабушкой, и ее внук сильно болел. Я не знал, что было у этого мальчика, но я знал, что его зовут Джонни и что Мэгги отчаянно нуждалась в этой работе. Моя мама посылала цветы ему в больницу, где он лечился, и частенько навещала его, но никогда не брала меня с собой, потому что ей не хотелось, чтобы я сталкивался с некоторыми вещами раньше времени.
Внезапно надо мной разразилась настоящая катастрофа. Я понятия не имел, что жизнь может сделать такой крутой поворот за долю секунды.
– Ты лжец! – заорал я ему в лицо, толкая его изо всех своих несуществующих сил. Мои лапшеобразные руки комично отскочили назад, ударившись о мой живот. Я был восьмилетним худощавым ребенком.
Он схватил меня за запястья и прижал их к своему животу, посмеиваясь низким, хриплым голосом.
– Может, заключим сделку, малыш?
– Нет! – Я пытался сопротивляться, пиная его по яйцам, но он был быстрее, уклоняясь от моих ударов. Я был вне себя от гнева, брыкаясь без результата.
– Я могу решить твою проблему. Принять на себя вину. Забыть обо всем и поговорить с моим двоюродным братом. При одном условии.
Я перестал сопротивляться, застыв. Каждая косточка в моем теле говорила мне не принимать то, что он мог предложить, но голос Мэгги стал еще ближе. Он звучал все более неуверенно. Теперь она была в слезах и в панике шмыгала носом, произнося мое имя.
Черт, черт, черт.
– Все, что мне нужно от тебя, это… – Он замолчал, взяв одно из моих запястий и прижимая ладонь к своему паху. – Засунь свою маленькую ручку мне в брюки и сожми мой член. Это все. Совсем чуть-чуть.
Я прикасался к себе тысячи раз. Конечно, не для того, чтобы дрочить, но мы с моим другом были в хороших отношениях. С другой стороны, мои родители говорили мне, что мои интимные места принадлежат мне, и больше никто не должен их трогать.
Хотя они никогда ничего не говорили о том, что мне нельзя прикасаться к чужим.
– Нет. Это отвратительно, – сказал я, отстраняясь. – Ты старый. Кроме того, мне нравится только мой собственный член.
– Мой тебе понравится больше за шесть миллионов долларов, малыш. – Он рассмеялся, расстегнул молнию на брюках, но не стал их снимать.
Мэгги уже была близко к комнате, и я был вне себя от адреналина. Все может сложиться так плохо. Моя мать будет очень расстроена, если узнает, что я снова улизнул. Мой отец будет в ярости, когда ему придется оплачивать счет. Я не хотел, чтобы они были разочарованы.
А Мэгги – что, если они ее уволят? Мама бы не стала. Но папа мог и сделал бы это. Даже мама не смогла бы убедить его в обратном. Это был не первый, не третий и даже не пятый раз, когда я убегал, находясь с Мэгги.
– Хорошо, хорошо, – выдохнул я, засовывая руку ему в штаны. Его член был толстым и большим. Это было странно и неестественно. Недавно съеденный десерт стоял в горле. Меня затошнило.
– Теперь сожми, – приказал он со своим легким английским акцентом.
И я сделал, как он сказал. Сжимал его снова и снова, как мячик для стресса, желая причинить ему сильную боль. Но чем больше я старался сделать ему больно, тем больше мне казалось, что ему это нравится. Все произошло очень быстро. Ровно десять секунд. Его глаза закатились, закрывшись, и он вздрогнул.
Он оттолкнул меня внезапно резко. Я грохнулся на пол и смотрел, как он достал из нагрудного кармана разноцветный носовой платок и засунул руку в расстегнутую молнию. Когда платок появился снова, он выглядел мокрым и липким.
– Черт возьми, – тяжело выдохнул он, вытирая лоб. Выражение его лица, когда он заметил меня на полу, уставившимся на него во все глаза, сменилось с растерянного на сердитое.
– Теперь на ноги. – Он дважды хлопнул в ладоши.
Я вскочил, как только Мэгги вошла в комнату. Она была не одна. Мама и папа тоже были с ней. Один взгляд на них троих, и все мои сожаления о том, что я сделал с этим человеком, исчезли. У мамы и Мэгги на глазах были слезы. Со лба Мэгги капал пот. Папа выглядел так, словно собирался кого-то убить. Если бы они подумали, что я улизнул, чтобы разбить произведение искусства за шесть миллионов долларов, мне было бы несладко.
– Саша! – Мама заплакала от облегчения. Она подбежала ко мне, подхватила на руки и крепко обняла, как будто я был ребенком. Мои конечности беспомощно задергались. Я почувствовал, как ее сердце бешено колотится рядом с моим собственным. На моей левой ладони остался липкий след.
– Боже, я так волновалась. Что мне с тобой делать, малыш Гудини?
– Судя по всему, заковать его в цепи за лодыжки и бросить в подвал, пока ему не исполнится восемнадцать, – пригрозил папа, подходя к нам и выхватывая меня из ее рук. Он опустил меня на землю и присел на корточки на уровне моих глаз, его лицо было грозным.
– Кто этот человек? – Он склонил голову набок, указывая на мужчину, попросившего меня коснуться его члена, но при этом все еще пристально глядя на меня.
Я только открыл рот, когда мужчина проворковал:
– Мисс Блант! Наконец-то мы встретились. Я ваш огромный поклонник.
– Гарри Фэрхерст. То же самое можно сказать и о тебе. Я только что приобрела одну из твоих картин. – Мама уже оправилась от своей истерики, но пока еще не сводила с мужчины подозрительного взгляда.
Она взглянула на меня, ожидая подсказки. Папа встал и нахмурился. Ему тоже что-то не нравилось в этой сцене, но он не мог понять, что именно.
Но мне было стыдно.
Стыдно, что я облажался.
Убежал.
Попал в западню к этому человеку.
Я чувствовал себя глупым, юным и более ответственным за свое поведение, чем когда-либо, потому что на кону стояла работа Мэгги.
Она могла потерять работу, а папа мог заплатить шесть миллионов за мою глупость. И в любом случае я больше никогда не увижу этого засранца.
– Что мой сын делал с тобой в этой комнате, Фэрхерст? – напрямую спросил отец.
Мэгги подхватила меня на руки. Мама повернулась к мужчине по фамилии Фэрхерст, ее тело напряглось.
– Гарри?
Он смотрел на них всех, кроме меня. В его глазах сверкнуло что-то отчаянное, но я не знал, что это было. Он указал на разбитую статую у своих ног, и мое сердце екнуло.
Ублюдок не посмеет.
– Я случайно уронил это, – небрежно объяснил он, и улыбка вернулась в его голос. – Саша услышал грохот и ворвался внутрь. Он предложил мне свою помощь. Я сказал ему, что в этом нет необходимости и что ему нужно вернуться к тому, кто его зовет.
Ложь. Но я подумал, что она пойдет мне на пользу, поэтому держал рот на замке.
Папа повернулся ко мне.
– Это правда?
Гарри Фэрхерст не осмеливался дышать в течение всего промежутка между папиным вопросом и моим ответом. Мама отступила на шаг от Фэрхерста, в ее глазах было что-то дикое, чего я не мог прочесть – не просто беспокойство. Она была ошеломлена. Я не мог так поступить с ними, не тогда, когда я знал, что у Гарри все еще была салфетка с этой слизью в нагрудном кармане.
– Да, – наконец ответил я. – Я хотел посмотреть, что случилось.
– Ты можешь сказать нам правду, – тихо сказала мама. У нее был такой взгляд, будто она собиралась заплакать.
– Так и есть, – усмехнулся я. – Я говорю правду.
В тот день я сделал два удивительных открытия:
1. У меня была возможность уничтожить своих родителей. Все, что мне было нужно, – это сказать им правду. Чувство вины и перспектива того, что я буду в полном дерьме из-за этого, сделают все остальное.
2. Я бы скорее умер, чем уничтожил их.
Однако Гарри Фэрхерст был прав в одном пророчестве. Я стал похож на Тутанхамона. В девятнадцать лет у меня больше не билось сердце. Я носил маску смерти везде, куда бы ни шел, и жаждал мести.
Ради его крови.
Существовала только одна маленькая проблема, о которой я не мог знать заранее.
А именно его племянница, Хорошая Девочка, которая засунула сердце обратно мне в грудь.
Теперь, когда оно снова начало биться, я не знал, что с этим делать.
* * *
Фэрхерст оскорбил меня еще два раза.
В следующий раз это случилось спустя несколько лет после инцидента в галерее – во время того отпуска на юге Франции, когда я подарил т/и пирожное. В туалете на частном пляже.
Я вышел из кабинки как раз в тот момент, когда он в нее вошел. Мы оба были в плавках. Гарри схватил меня за руку, сжал ее и улыбнулся. Я подумал, что он, наверное, был благодарен мне за то, что я никому не рассказал о произошедшем.
В конце концов, много лет назад, в галерее, он выглядел так, словно был готов обоссаться, когда вошли мои родители и он понял, кто я на самом деле такой.
Но теперь, когда он знал, что я не собираюсь доносить на него, я вскоре понял, что он задавался вопросом, сойдет ли ему это с рук во второй раз.
– Как поживаешь, Тутанхамон? – Его большой палец скользнул по моей щеке.
Бессердечный принц, подразумевал он. Мумия с пустой грудью.
Я высвободил руку, поворачивая лицо в другую сторону. Меня больше не заботило, что он разговаривал и обращался со мной, как со взрослым. Он был тем же самым придурком, который угрожал рассказать моим родителям, что я сделал то, чего не делал. Я двинулся к двери, каждая клеточка моего тела дрожала от ярости.
– О, я бы на твоем месте этого не делал, мой дорогой мальчик.
Я остановился, но не обернулся. Безусловно, я изменился за годы, прошедшие с тех пор, как он потребовал, чтобы я сделал то, что произошло на выставке. Изменения во мне происходили постепенно, но неумолимо. Я перестал чувствовать все: ревность, любовь, сострадание, счастье, – и поэтому мне нужно было больше страдать.
Я начал затевать драки в школе. Меня трижды отстраняли от учебы. Я делал порезы на теле, где никто не мог их увидеть – верхняя часть бедер, живот, грудь. Это позволяло мне что-то чувствовать, а чувствовать хоть что-то было лучше, чем не чувствовать ничего.
Так уж получилось, что мне нравилось истекать кровью, а т/и нравился вкус крови. Мы, даже не подозревая об этом, отлично подходили друг другу, в худшем и лучшем из возможных вариантов.
Все это время Антон подшучивал над моими выходками и черствостью, но я знал, что ни круг общения, ни девушки, готовые ради меня на многое, не могли скрыть тот очевидный факт, что я не могу ничего почувствовать.
– Отвали, – сказал я, не оборачиваясь, чтобы посмотреть на Фэрхерста. Я сделал еще один шаг к выходу из ванной, но его следующие слова заставили меня остановиться.
– Твоя мать будет очень разочарована, если узнает, что я внес ее в черный список всех своих галерей и отказался с ней работать – особенно сейчас, когда она готовится к важной сделке, ведь такой шанс выпадает раз в жизни.
Я обернулся и ошеломленно уставился на него. К этому времени я уже прекрасно понимал, что моя мать обожала землю, по которой он ходил. По ее мнению, он был невероятно талантлив – как и по мнению многих людей. Это придавало ему неприкасаемый блеск, которого для меня не существовало.
– Я расскажу им о том, что ты заставил меня сделать, – сказал я низким и ровным голосом. На самом деле я не решился бы на это.
Он улыбнулся, поправляя пояс своих плавок, намекая. Он и сам немного повзрослел за последние несколько лет. Его эксцентричный стиль сменился типичным обликом миллионера, который добился всего сам.
– Я бы хотел посмотреть, как ты попытаешься, особенно спустя два года после того, как это произошло. Тем более сейчас твоя мама пытается записать тебя в Подготовительную школу Карлайл на летнюю сессию. Будет очень напоминать мальчика, который кричал «Волки!», – он театрально надул губы.
– Меня это не волнует.
– Но ты все же заботишься о своей семье? Об их репутации?
На этот раз единственное, о чем он попросил, – это чтобы я разделся перед ним в одной из кабинок. Он не прикасался ко мне, но, казалось, проделывал такое уже не в первый раз. Развернув меня к стене, он дрочил за моей спиной. Интересно, со сколькими парнями он так поступал в Карлайле?
В последний раз, в тринадцать лет, это случилось в фотолаборатории.
Как раз в это время т/и и поймала нас с поличным, а я желал умереть, потому что из всех учеников всех тех школ, в которых я когда-либо учился, она была единственным человеком, от которого я не хотел никакой жалости.
Она вошла именно в тот момент, когда его губы обхватили мой член. Я никак не мог уговорить свой вялый член хоть немного напрячься, чтобы наконец покончить с этим. Мы с Гарри прятались в тени комнаты, моя рука упиралась в стену.
Я не был тверд, когда она вошла.
Но, когда она выбежала, это сразу случилось.
Я представил, что Гарри – это она, схватил его за волосы и безжалостно трахнул в рот. Я был безумен до такой степени, что все, что я видел, казалось красным. Он принял это с тихими, беспомощными, радостными стонами, и я дал ему пощечину, заставив его замолчать, чтобы я мог притвориться, что он – т/и. Он кончил вместе со мной.
В тот раз Фэрхерст пообещал мне стажировку в Подготовительной школе Карлайл, когда я окончу среднюю школу. На тот момент я уже знал, что хочу с ним сделать, когда придет время. Тогда я был слишком мал, чтобы осуществить мой план, но я поклялся, что вернусь и отомщу за то зло, что он причинил мне.
За то, что он сделал со всеми другими.
Я заметил, что эта темная комната была занята каждую ночь.
Мальчики из Подготовительной школы Карлайл всегда выглядели усталыми, разбитыми, с покрасневшими глазами.
Привидениями. Призраками. В отличие от меня.
Я планировал убить этого ублюдка и убедиться, что он больше никогда никого не тронет. Но когда его губы обхватили меня, я подумал о т/и Асталис.
О девушке, которая подглядывала за мной каждый день во время летней сессии и не замечала, что я тоже украдкой слежу за ней, просто мне лучше удавалось это скрывать.
Вот чего я никогда не говорил ей. Того, что она была единственной причиной, по которой я позволял другим девушкам делать себе минет.
Потому что эти моменты напомнили мне о том дне, и это был неудачный способ отомстить за то, что она увидела.
За то, что она, должно быть, подумала обо мне.
Милая, красивая девушка, занимавшая мои мысли с нашей встречи на юге Франции, отрастила острые дьявольские рога, и меня это вполне устраивало. Если я ненавидел ее, мне было все равно, что она обо мне думает.
Все просто.
Я провел остаток своих подростковых лет, пытаясь доказать всем и самому себе, что меня не пугают человеческие прикосновения. Что я был натуралом. Что я осознаю и принимаю свою сексуальность. Мне делали публичные минеты, и я постоянно говорил о сексе.
Никто не мог представить себе невозможную правду.
Что я был девственником.
Что я вообще не хотел заниматься сексом.
Что каждый раз, когда у меня твердел член, мне на ум приходило только одно – начиная с той ночи в темной комнате.
Убийство Гарри Фэрхерста.