жестокий бог

Глава 28

Т/и

Недели перед выставкой были такими напряженными, что я иногда удивлялась, как это я не забывала дышать. На еду и сон я, конечно, наплевала.
Папа и Поппи все время поддерживали меня и находились рядом, отрываясь от своего собственного расписания. Словно видели огромную дыру, которую Саша оставил в моем сердце, когда собрал свои вещи и исчез. Никто из них не упоминал о нем. Его образ просто висел в воздухе, подвешенный на нитях жестокой надежды и трагической невозможности. Разбитое сердце имело особенный привкус, и он оказывался у меня во рту каждый раз, когда я пыталась выдавить улыбку.
Я работала на автомате, вносила последние штрихи в свою сборную скульптуру. Встречалась с кураторами, дизайнерами и координаторами выставок. Подписывала контракты, улыбалась перед камерами и рассказывала о своей работе людям, которые не скрывали собственного восхищения. У меня, так же как у Поупа и других подающих надежды молодых художников, брали интервью для журналов, местных газет и даже для BBC.
Мы встречались с Поупом практически каждый день, он приходил в испачканной краской одежде и с выражением триумфа на лице.
Его творение было прекрасно.
По-настоящему прекрасно.
Мы ели шашлык, выпивали Айрн-Брю и обсуждали наши совместные планы на будущее. Участниками выставки объявили самых многообещающих молодых художников мира, и я была рада быть среди них. Но, сколько Поуп ни убеждал меня, что это место мое по праву, сомнение грызло меня каждый раз, когда я смотрела на свою работу.
Я не должна была участвовать в выставке.
Я стала заменой в последнюю минуту, второй в списке претендентов.
И это оказалась не единственная причина, по которой я постоянно чувствовала пустоту в душе.
Через три дня после того, как Саша разорвал мое сердце на куски своим письмом, пришло известие, что Гарри Фэрхерст покончил с собой в своем особняке.
Эту смерть встретили с холодным, тревожным молчанием все его коллеги, близкие друзья и поклонники. Незадолго до того, как тело профессора нашли в ванной, плавающим в луже собственной крови, несколько бывших и нынешних студентов в Подготовительной школе Карлайл осмелились выступить и обвинить его в сексуальном насилии.
Доминик Мейплз, нынешний выпускник, возглавил петицию против него.
Очевидно, плакаты, что я развесила повсюду, в сочетании с травмирующим опытом, связанным с моим дядей, подтолкнули Доминика к этому решению. Он объяснил в новостях, будто разглядел в этом нечто зловещее и освобождающее, когда наблюдал, как лицо Фэрхерста на бумаге гнулось, мялось и пачкалось краской почти до неузнаваемости. Это сделало его менее могущественным, менее человечным. Мне пришло в голову, что многие смертные были обременены ложным статусом бога и почти никто из них не пользовался этой божественной силой.
Саша Блант, например.
В то время как Поппи не верила растущему количеству улик против нашего дяди и настаивала на том, чтобы присутствовать на его скромных, семейных похоронах, мой отец, казалось, кипел от ярости и испытывал отвращение к своему кузену. Он наотрез отказался говорить о нем. Мы оба отказались от любых почестей и поминальных мероприятий, посвященных Фэрхерсту.
Отец не был дураком. Вероятно, он соединил все факты, ведущие к исчезновения Саши. Тем не менее папа никогда не ставил под сомнение так называемое самоубийство Гарри.
Но я знала.
Знала, что Гарри Фэрхерст не покончил с собой.
Чтобы решиться на подобное, нужно сначала почувствовать острое сожаление, вину или несчастье. Я выросла рядом с этим человеком. И никогда он ни о чем не беспокоился и не жалел, находясь под своей двуличной маской.
За неделю до выставки мою скульптуру вместе с картиной Поупа отправили в Тейт Модерн. Я собрала все свои вещи и в последний раз попрощалась с замком Карлайл. Вернула ключ миссис Хоторн, подарила цветы преподавателям, уничтожила свой студенческий билет и пропуск в кафетерий и выбросила форму. Осознание завершения этого этапа напугало меня до смерти. Я никогда больше не буду здесь жить. Возможно, я стану приезжать в гости, но нечасто, и уж точно не буду бродить по коридорам с такой уверенностью, как раньше. Однако у меня не было никакого желания возвращаться сюда, чтобы работать учителем. Эта мысль поразила меня. Я не хотела преподавать, я мечтала творить.
Папа отвез меня в наш дом, где я планировала остановиться, пока не найду себе работу. Как и многие художники, я не стала выбирать высшее образование. У меня были инструменты, которыми я пользовалась во время учебы в Подготовительной школе Карлайл, и я верила в собственные силы. Я хотела работать в галерее, возможно, пройти стажировку у какого-нибудь творческого и терпеливого наставника, если мне повезет.
Раньше у меня было столько планов, но сейчас появилось какое-то странное чувство – как будто пытаешься бежать под водой.
– Скажи мне три вещи: что-то хорошее, что-то плохое и то, чего ты с нетерпением ждешь, – попросил папа посреди дорожной пробки, барабаня пальцами по рулю. Я посмотрела в сторону, постучав по краю окна. Трудно было думать о чем-то, что не касалось Саши. Он проник во все мои мысли, не оставляя места для всего остального, на чем бы мне хотелось сосредоточиться.
– Что-то хорошее? Я с нетерпением жду завтрашнего дня. Что-то плохое? Боюсь завтрашнего дня. Чего я жду с нетерпением… – Я замолчала.
Чтобы Саша вернулся.
Но я знала, что это не произойдет. Он дал понять, что исчезнет после того, как убьет Гарри Фэрхерста, что, как только у него на руках окажется кровь, он не собирается пачкать ею меня или что-то еще в моей жизни. Он всегда был человеком слова. Мне следовало просто смириться с этим. Хотя он, конечно, сумасшедший, если думает, что я правда смогу провести жизнь с кем-то другим.
– Я ничего не жду с нетерпением, – тихо закончила я.
На самом деле ничто теперь не имело большого значения. Жизнь без Саши ничего не стоила. Я хотела, чтобы он бросал вызов каждому моему действию, чтобы держал меня в напряжении. Сводил с ума. Дарил мне свой смех, свои мысли, свою кровь.
Это не означало, что я собиралась пустить свою жизнь на самотек. Но послевкусие пустоты, которое я ежедневно ощущала последние пару недель, будет преследовать меня до самой смерти. Больно было это осознавать.
Ничто уже не станет таким вкусным, как эти пирожные с шоколадом.
Мне следовало догадаться, что они были божественными не из-за какого-то уникального рецепта – Саша присылал их из разных мест, даже из разных стран. Они обладали восхитительным вкусом потому, что я подсознательно знала, что эти подарки от него.
Он не перестал присылать мне шоколад и пирожные после своего исчезновения, но я больше не забирала их к себе в комнату. Честно говоря, было облегчением переехать туда, куда он теперь не мог их отправлять. Он не знал моего адреса.
– Грустно это слышать. – Папа вздохнул, проводя большим пальцем по рулю.
С тех пор как Соня уехала, мы с ним проводили много времени вместе и вели душевные беседы. Я видела из своего окна, как отец Сони при встрече поднял ее на руки и как они долго обнимались со слезами на глазах. Надеюсь, он чувствовал себя намного лучше и мог находиться рядом со своими дочерьми и поддерживать их. Я знала, как это бывает после душевной травмы: мой папа не мог прийти в себя после смерти мамы.
– Я вернусь в свою колею, – солгала я, почувствовав непреодолимое желание опрокинуть бутылку джина. Теперь я понимала алкоголиков. Опьянение было самым лучшим средством от боли.
– Я знаю, что ты это сделаешь. – Он кивнул и заговорил о погоде.
Откинув голову на спинку сиденья, я закрыла глаза и расслабилась.
* * *
Сегодня я надела черное шерстяное платье-бюстье с одним плечом из драпированного тюля с кружевом. Оно красиво ниспадало по всему телу. Его отправила мне специальной доставкой мисс Блант вечером накануне выставки, и в коробке лежала записка, от которой у меня зачесались пальцы позвонить ей и спросить о значении этого неожиданного подарка.
Т/и!
Никакие добрые дела, какими бы незначительными они ни были, никогда не пропадают зря.
Спасибо тебе за то, что подарила моему сыну дом вдали от дома. Ты разрушила его стены, но все же подарила ему убежище. Я навсегда у тебя в долгу.
М/с Блант
Хотя за эти годы я несколько раз бывала в одном и том же месте с этой женщиной, нас никогда официально не представляли. Для меня она была известной художницей и матерью Саши. Я знала о принадлежащей ей в Лос-Анджелесе галерее и восхищалась ее талантом издалека (и ее сыном вблизи). Почему она упомянула о нем? Связывался ли Саша с ней с тех пор, как исчез? Рассказывал ли обо мне?
Эта мысль наполнила меня глупой надеждой, что, может, он скучает, думает обо мне. Что, возможно, он все-таки передумал. «Сладкие» подарки по утрам сейчас казались почти силой привычки. Или всего лишь извинениями.
А что, если он будет на выставке. Мой разум ступил на опасную территорию – территорию надежды.
Признание в любви, которое я прочла в его письме, с каждым днем становилось все более сомнительным, но, должна признаться, что, надевая платье, мне захотелось броситься в его объятия. Я могла поклясться, что чувствовала его запах.
В этом наряде я выглядела готично, изысканно и соблазнительно.
Рождество витало в воздухе, как запах спелых фруктов. Сладкий аромат выпечки витал в прохладном лондонском воздухе, а белые и красные огни, подобно разноцветным лентам, обвивали английскую столицу. Тейт Модерн представлял собой коричневое здание квадратной формы в юго-восточной части Лондона. Оно было не таким шикарным и красивым, как Тейт Британия, но сегодня показалось мне просто идеальным.
Поппи держала меня за руку, а папа обнимал мое плечо, когда мы шли через Турбинный зал к выставочному пространству. В ту минуту, когда я вошла в помещение, то заметила свое творение. Его невозможно было не увидеть. Скульптура находилась в центре зала, в окружении других произведений искусства, большинство из которых располагались возле белых стен.
Вырываясь из глубин галереи с первозданным блеском и яркими цветами, жестяное лицо статуи с вызовом смотрело на меня. Индийский желтый цвет его плаща привлекал внимание вместе с кровоточащим рубиново-красным терновым венцом. Он был живым, смертоносным и благочестивым.
Мой Жестокий бог.
Сердце забилось быстрее, когда я поняла, что группа людей окружила скульптуру, с благоговением уставившись на нее. Некоторые, вероятно, читали маленькую пояснительную табличку внизу:
Жестокий бог / Техника ассамбляжа / т/и Асталис
Материал: гвозди, дерево, шипы, бумага, ткань, металл, стекло, пластик, волосы, кровь.
От художника: В самом начале работы над этим произведением я понятия не имела, что это значило для меня. Я хотела увековечить порочную жестокость прекрасного мужчины, сознательно идущего к своей собственной гибели. Название «Жестокий бог» происходит от – «Грешников в руках разгневанного Бога», проповеди, написанной христианским теологом Джонатаном Эдвардсом и прочитанной его пастве в Нортгемптоне, штат Массачусетс, в 1741 году. Говорят, что во время проповеди Эдвардса неоднократно прерывали и спрашивали: «Что мне сделать, чтобы спастись?»
Что вы сделаете, чтобы спастись?
Сможете ли вы зайти настолько далеко, что при этом потеряете любовь всей своей жизни?
– Иди, иди, девочка, сегодня твой звездный час. – Альма Эверетт-Ходкинс сомкнула свои морщинистые тонкие пальцы вокруг моего запястья и потянула меня в толпу людей, знатоков искусства в черном.
– Я заметила этот редкий талант, когда ей было всего восемь. – Альма усмехнулась моему отцу и Поппи, стоявшим рядом с нами, гордо улыбающимся с бокалами шампанского в руках. Сейчас я бы убила за выпивку, но мне следовало оставаться профессионалом и, к сожалению, быть трезвой. Люди задавали мне вопросы о произведении и говорили о собственном понимании моего творения. Я послушно отвечала, пытаясь уцепиться за этот момент, мыслями оставаться здесь, в галерее, переживать свой триумф и выкинуть Сашу из головы – по крайней мере, на сегодняшний вечер. Это ведь пик моей карьеры, пик, которого я так долго ждала. И было несправедливо, что он пытался украсть его, даже не присутствуя здесь.
Даже не пытаясь.
Поуп стоял в другом конце помещения рядом со своей картиной огромного размера, разговаривая с группой молодых художников. На выставке было представлено много произведений искусства, но большинство гостей стояли вокруг моей скульптуры. Гордость переполняла меня. Может, я действительно талантлива в конце концов.
Я вытянула шею, наивно высматривая Сашу среди толпы, но, конечно, его здесь не было. Это было выше моих сил – не надеяться, что он появится. Как в кино ворвется в зал, измученный и томящийся от любви и, заикаясь, произнесет очаровательный монолог, который вырвет сердце у всех, в том числе и у меня.
– Когда вы создавали лицо, то имели в виду конкретного человека? – спросила потрясающая голубоглазая женщина с собранными в пучок каштановыми волосами, кончики которых отливали лавандово-розовым цветом. Она держала в руках бокал красного вина.
Я повернулась, чтобы взглянуть на нее, и улыбнулась.
– Что натолкнуло вас на эту мысль?
– Разрез скул. – Она махнула рукой, в которой держала бокал, в сторону статуи. – Высокие брови, широкий лоб, сильный подбородок – каждая черта лица симметрична, даже больше, чем у царя Давида. Он подобен богу в своей красоте. Мне трудно поверить, что такой человек существует. – Теперь она задумчиво постучала по губам. Женщина выглядела знакомо, но я не могла понять, в чем дело. Я бы определенно запомнила, если бы мы встречались раньше.
– О, он существует, – сказала я, проводя пальцем по холодной, металлической стороне лица статуи.
– Знаю. – Теперь она полностью повернулась ко мне, пристально глядя в глаза. – Он мой сын.
Мы обе застыли, не в силах пошевелиться, пока смысл ее слов постепенно доходил до меня. По моему телу пробежала горячая дрожь, а сердце бешено забилось.
– мисс Блант? – Я ахнула.
Она обняла меня так, будто объятия – это самая естественная вещь для двух незнакомцев. Я изо всех сил старалась держать себя в руках, зная, что еще чуть-чуть, и уже не смогу сдержать слез. Мне так хотелось о многом ее спросить, но голос почему-то пропал.
Как только мы пришли в себя, она обхватила мои щеки ладонями и улыбнулась мне сверху вниз. У нее была очаровательная улыбка. Не только потому, что она выглядела невероятно привлекательной, но и потому, что ее искренняя доброта освещала все вокруг. Теперь я понимала, почему отец Саши так безумно влюбился в эту женщину. Слухи о том, как он боготворил ее, как построил для нее цветущий вишневый сад на их заднем дворе, уже давно распространились среди высшего общества Тодос-Сантоса. Она обладала таким невидимым даром, который заставлял людей совершать безумные поступки, чтобы доставить ей удовольствие.
– Как ты? – спросила она.
Я не могла лгать.
– Волнуюсь. С ним все в порядке? – Я понизила голос, чтобы окружающие нас гости не могли услышать.
Некоторые перешли к другим экспонатам выставки, но большинство терпеливо ждали, когда мы закончим разговор, чтобы затем поговорить со мной. Я находила это довольно странным. Для меня весь смысл искусства заключался в том, что не нужно рассказывать про свои произведения.
Женщина улыбнулась, но ничего не сказала. Она увлекла меня за спины собравшихся, чтобы никто из них нас не видел и не слышал.
– т/и, примерно через две минуты на тебя посыпятся предложения от владельцев галерей, но я хотела стать первой, кто предложит тебе место в моей галерее в Лос-Анджелесе. Тебе, конечно, необязательно отвечать прямо сейчас, но я буду очень рада поработать с тобой. И мне хотелось бы воспользоваться этой возможностью, чтобы еще раз поблагодарить за все, что ты сделала для Саши.
Я сглотнула.
– Он собирается остаться там? В Лос-Анджелесе, я имею в виду? – Я посмотрела на нее.
Я ненавидела то, в каком отчаянии сейчас находилась, что мне все еще было не безразлично. Нет. Вычеркните это из моей жизни. Я ненавидела то, что он являлся всем, что меня волновало. В этот момент я даже не рассматривала достоинства работы в галерее миссис Блант, потому что та была престижной, или огромной, или предлагала большой опыт работы, упаси Бог.
М/с покачала головой.
– Прости меня, милая. Любовь – обманщица. Она способна причинить невыносимую боль, не так ли?
Я резко опустила голову.
– Да.
– В конце концов, боль проходит.
– Откуда вы знаете?
– Когда-то давным-давно я тоже это чувствовала.
Я сжала ее руку в своей.
– Хорошо. Я подумаю об этом. Спасибо.
Она поцеловала меня в щеку и ушла.
Остаток вечера прошел как в тумане. Мне в руки совали визитки, спрашивали мой номер телефона, адрес электронной почты, стоимость моей статуи. К тому времени, как пробило десять часов, у меня ноги уже дрожали от усталости.
Я прислонилась к Поппи для поддержки, на мгновение сняла каблуки, чтобы помассировать ногу, и вздрогнула, когда она повернулась ко мне и произнесла:
– Папа вызвал тебе такси. Поторопись, сейчас же.
– Такси? – Я нахмурилась. – Почему?
– Он приглашает Поупа выпить, чтобы заключить сделку. – Она склонила голову в их сторону, многозначительно изогнув бровь. Папа и Поуп стояли рядом друг с другом и со смехом пожимали руки. Я ухмыльнулась. Так радостно было думать, что Поуп никуда не исчезнет, что когда мы прославимся, то не будем теми незнакомцами, которые время от времени обмениваются рождественскими открытками. Я оглянулась на нее.
– А как насчет тебя? Ты пойдешь со мной?
Она усмехнулась.
– Я пас. После того, как Поуп с папой закончат, я намерена выпить с ним что-нибудь еще, так что я иду с ним.
– Ты серьезно? – Мои глаза расширились от удивления.
– Абсолютно. Ты его видела? Он великолепен, и он очень повзрослел, пока мы были в Калифорнии. Ты ведь не возражаешь, не так ли?
– Конечно, нет, ты, маленькая развратница. – Я рассмеялась.
Она пожала плечами и с важным видом направилась к ним. Я покачала головой. Рафферти и Поппи. Кто бы мог подумать?
В такси я позволила себе напомнить о том, что Поуп однажды прикоснулся ко мне не слишком «по-дружески», и я не была уверена, примет ли это Поппи. Я послала ей короткое сообщение, где призналась, что мне нужно ей кое-что сказать, и, возможно, ей следует отложить секс с моим лучшим другом.
Ее ответ последовал незамедлительно.
Поппи: Ради бога, не беспокойся о нас! Просто иди домой.
Я: Мы с Поупом кое-чем занимались. Это ничего не значило для нас обоих, но все же случилось. Я не хочу, чтобы эта новость застала тебя врасплох.
Поппи: Бу! Пока!
Вернувшись домой, я вставила ключ, толкнула дверь и заперла ее за собой. Тяжело вздохнув, я сняла пальто и повесила его в прихожей, раз и навсегда сбросив туфли.
– Ох, больше никогда не буду ходить на высоких каблуках, – объявила я пустоте вокруг.
Найдя стакан воды, я поднялась наверх в старую детскую комнату, которая теперь едва ли напоминала мне о моих юных годах. Настоящий период своей жизни я сравнивала с замком Карлайл. Я толкнула приоткрытую дверь. И как только я это сделала, стакан выскользнул из моих пальцев и бесшумно упал на ковер.
Из моего горла вырвался крик.
– Мы должны прекратить встречаться вот так, – сказал Саша, расположившись на моей кровати и глядя на меня так, словно ничего не произошло.
Как будто он никогда не уходил.
Как будто он не вломился и не проник в мой дом в тысячный раз.
Как будто посреди моей комнаты не стояла шестисоткилограммовая скульптура – в натуральную величину, гигантская и потрясающая. Я никогда не видела ничего подобного. Сильная дрожь пробежала по моим рукам и спине, и от адреналина я упала на колени, когда попыталась сделать глубокий вдох.
– Это…
– Мы, – сказал он, вставая с кровати и приближаясь ко мне размеренными, осторожными шагами.
Он прекрасно выглядел – здоровый, высокий, подтянутый и все еще в своих потрепанных черных джинсах и наполовину разорванной черной рубашке, которая совершенно не скрывала его ошеломляющие черты. Он остановился передо мной и протянул мне руку.
Я осторожно взяла ее.
Поднявшись, я шагнула вперед и осмотрела статую.
Это были мы двое, прижавшиеся друг к другу, как маленькие дети. Нам было двенадцать и тринадцать, и выглядели мы точно так же, как в тот день, когда я поймала его и Гарри. Только здесь он не стоял надо мной, наблюдая и угрожая. Вместо этого мы будто вплелись друг в друга, его лицо наполовину закрывали мои волосы. Я дышала ему в шею, а мои руки обнимали его за плечи, словно защищая от всего.
Все было вылеплено настолько реалистично, что выглядело, как огромная живая картина. Я была уверена, что если бы приложила пальцы к нашим шеям, то нащупала бы пульс. Но, когда мой взгляд опустился к нашим животам, я заметила кое-что странное. Наши нижние части соединились вместе, как у русалки, как если бы мы были сиамскими близнецами. У нас не было ног. Мы не могли убежать друг от друга.
Мы были одним целым.
Название скульптуры было вырезано сбоку:
Хорошая Девочка
Саша взял меня за руку и подвел к моей кровати, где мы скользнули под мое одеяло, переплетая ноги, подражая статуе: его лицо в моих волосах, мой нос прижат к его шее. «Дома», – подумала я, и все стало так естественно и ясно.
Вот почему папа пригласил Поупа выпить после показа. Вот почему моя сестра осталась. Рафферти ее совершенно не интересовал. Они хотели предоставить нам время для двоих.
М/с тоже знала. Именно поэтому она не рассказала мне, как дела у Саши.
До меня дошло, что мы с ним были очень терпеливы друг с другом все эти годы. Он ждал, пока я откроюсь, а я терпеливо наблюдала, как он избавлялся от высоких стен, что построил вокруг себя.
– Я начал работать над этой статуей еще до того, как мы сблизились. Начал еще до того, как мы поцеловались. До Джейсона. До Сони. До всего этого была только ты, – прошептал он мне в волосы. – Ты пришла раньше искусства. До самой жизни. И определенно до ненависти.
Меня затрясло от безудержных слез. Теперь они стекали по моим щекам, горячие, яростные и благодарные. Я неохотно отстранилась, поймав его взгляд.
– Как ты мог подумать, что ты меня недостоин? Как ты мог такое подумать? – спросила я, чувствуя, как мои щеки пылают от гнева.
– Я больше так не думаю, – мягко сказал он, гладя мои волосы. – А если и так, то мне все равно. Я не смог пройти через это. Не смог убить твоего дядю. Я стоял там с оружием, и все, о чем я думал в тот момент, это о выборе, о котором он говорил, – месть или девушка… – Он закрыл свои великолепные голубые глаза, глубоко вздохнув, и снова открыл их. Решимость пронзила его взгляд. – Я выбрал свою девушку.
Я обняла его так, словно готова была задушить, одновременно смеясь и плача. Когда мы смогли оторваться друг от друга, я задала вопрос, который не давал мне покоя:
– Так кто же это сделал?
Я все еще не верила, что дядя Гарри покончил с собой.
Саша пожал плечами.
– Возможно, еще один жестокий бог.
Кивнув, я уловила его намек.
– Почему ты исчез, если не убил его? Где ты пропадал все это время? – Острая боль разрывала мне сердце. Эти недели в разлуке казались вечностью. Они тянулись дольше, чем все те годы, что я прожила без него, хотя он и находился рядом.
– Я оставался здесь, восхищаясь тобой издалека, но при этом я никогда не находился слишком далеко. – Он взял меня за подбородок большим и указательным пальцами, соединяя наши губы в сладком, неторопливом поцелуе.
– Я останавливался в коттедже, который мои родители снимают в центре города. Наблюдал, как ты шла в город с Рафферти, покупала продукты и гуляла пешком. Я не подходил близко, потому что знал, что, если не уберусь с дороги, тебе не представится шанс выставить свои работы в Тейт Модерн. И, честно говоря, ты была гораздо более достойна этого места. Я так долго был твоей тенью, т/и. Мне хотелось, чтобы ты немного погрелась на солнышке.
– Моей тенью? – Я выдохнула.
Он кивнул.
– Всегда рядом, я следовал за тобой, даже когда ты этого не замечала. Помнишь тот день, когда Соня, Сорен и Элис закрыли тебя в раздевалке, а вдалеке хлопнула дверь, отчего они поджали хвосты и убежали? Это был я. И они заплатили за то, что сделали. Я украл «Мазерати» Сорена и разбил его, из-за чего родители этого парня почти отреклись от него. Я подбросил порошок в кошельки Элис и Сони. Родители Элис доставили ей столько неприятностей, что решили отправить ее в реабилитационный центр вместо колледжа. С Соней я добился еще лучших результатов. Она подсела.
Тишина.
– Я всегда любил тебя по-своему, по-своему погано и разрушительно.
Закрыв глаза, я словно пробовала на вкус это заветное слово, слетевшее с его языка. Такое изумительное и редкое, предназначенное только для меня.
– Скажи это еще раз, – прошептала я Саше в губы, обхватив ладонями его щеки.
– Я люблю тебя, – повторил он, языком скользнув по моим губам, когда произносил букву «Л», приоткрывая их в процессе. Мы жадно поцеловались.
– Еще раз, – прорычала я ему в рот, вцепившись в его рубашку, зная, что намочила ее своими слезами, но мне было все равно.
– Я, – он уткнулся носом в мой подбородок.
– Люблю, – коснулся губами мочки моего уха.
– Тебя, – закончил Саша, увлекая нас в страстный поцелуй, от которого у меня закатились глаза и перехватило дыхание.
Он лег на меня сверху, располагаясь между ног, прижимая меня к кровати, и, подобно скульптуре, мы снова стали одним целым. Саша стянул джинсы, я задрала платье, и через несколько секунд он уже оказался внутри меня, и мы полностью слились в одно целое. Он глубоко входил в меня, снова, и снова, и снова, пока я не обезумела от удовольствия, а мое сердце не воспарило и не разлетелось на тысячи кусочков. Я чувствовала, как любовные клетки множатся в моей груди. Их становилось все больше. Еще. И еще.
Большее. Это было именно то, чего я желала и в чем нуждалась. Саша Блант, из всех людей на свете. В моей постели. Защищает меня от моего любимого монстра.
От себя.