Шёпот змей

красный журавль

Чонгук смотрит сквозь тонированные стекла роллс-ройса на цветущие ветви магнолии, роняющей лепестки на изумрудный пруд в обрамлении мандариновых деревьев. Коттедж цвета белой лилии предстает перед его глазами, как искомый, обманчивый мираж.

Под его ребрами слышится хруст.

Дрожащие губы жадно хватают воздух, сотканный из аромата отчаяния, горечи и потраченного детства.

Он вернулся к родным истокам. Но истоки не вернулись к нему.

Он с щемящей тоской в чернильных глазах глядит на своды коттеджа, на улетающих в пурпурное небо синиц, и молит их забрать с собой его истерзанную душу.

Чонгук не ожидал, что у него так болюче будет биться сердце, норовя проломить грудную клетку и забиться в глотке.

Тэхен обходит машину и открывает ему заднюю дверцу, с хищным прищуром осматривая опустевший без охраны внутренний двор и усмехаясь. Сраного комиссара не только уволили, но и лишили группы телохранителей.

Омега замирает рядом с ним, шумно сглатывая и ощущая в горлянке спицу, заставляющую ее краснеть. Его платиновые уложенные пряди треплет западный ветер, зарываясь в них и спутывая.

Моя печальная азалия, на твоих ресницах умирают надежды.

Чонгук сжимает дрожащие пальцы и идет вперед, задирая подбородок навстречу преданно ожидающим пыткам и самоотречениям.

Боль стала его светом в конце туннеля. Он к ней летел, как прокаженный ночной мотылек на огонь. Обжигая себе крылья в кровь.

Тэхен нарекает его маленьким, недолюбленным ребенком, ступая за ним вдоль внутреннего дворика, благоухающего китайскими розами, и засовывает ладони в карманы темного пальто.

Чонгук чувствует, как земля раскалывается под его ногами и утягивает в пропасть. Это похоже на сонный паралич, влекущий в смертельные объятия и лижущий ядовитым языком.

Еще секунда, и атрофируются легкие.

Чонгук открывает входные двери, застывая на пороге освещенной дорогими люстрами с драгоценными камнями гостиной, с белыми кожаными диванами и декоративными мраморными вазами, статуэтками из фарфора и желтыми нарциссами в хрустальных вазах.

Здесь есть роскошь, но здесь нет жизни.

Как и семнадцать лет назад.