Семь дней Жизни

Человек с трусливыми глазами

В первый день Бог сказал: "Да будет свет," — и стал свет. Во второй день, Бог сотворил прекрасное небо.В третий день - отделил воду от земли.В четвёртый день, Бог сотворил солнце, луну и звёзды. В пятый — рыб и птиц.В шестой — земных животных и человека.В седьмой день Бог не творил ничего, в седьмой день, Бог покинул этот мир...

Красный раскаленный шар медленно поднимается над горизонтом и прогоняет последние ночные тени, серое небо начинает синеть. День обещает быть ясным и очень жарким. Я сижу на крыше барака и, с неизменным восхищением, наблюдаю за рассветом. Сегодня воскресенье, а это значит, что нам, заключенным Лагеря Бишерон, позволено поспать подольше, но это совсем не означает, что работы будут отменены, а скорее даже наоборот, раз уж утром ты смог выспаться, то днем просто обязан работать за четверых. Все заключенные это понимают и пытаются как можно дольше не просыпаться, все, кроме меня, но мне не нужна привилегия в виде дополнительного времени для сна, ведь встреча солнца это, пожалуй, единственное эстетическое удовольствие, которым можно насладиться в этом гиблом месте. Спокойствие и умиротворение, вот, что ощущаю я, смотря на утренний небосвод. Жаль, что в остальные дни, нам приходится вставать еще затемно, и чаще всего, солнце мы уже встречаем на полях или на рудниках, а там особо не полюбуешься.

Раздается гонг, и появляются дневные надзиратели, они сменяют своих коллег, которые патрулировали периметр всю ночь, и отправляются будить заключенных.

День начинается.

Я спрыгиваю на пыльную землю и спешу к колодцу, скоро возле него соберется куча народа, которая просто будет жаждать вылить на себя ведро холодной воды. Я не ошибся, только мне удалось освежить лицо ледяной водой, как позади меня уже образовалось внушительное столпотворение, состоящее из заключенных. Добраться до воды, позволят только первой десятке, надзиратели искренне верят, что пяти минут на утренние процедуры вполне достаточно для полсотни человек, при условии, что на всех один колодец и одно ведро, дно которого скоро будет похоже на решето.

Ко мне подскакивает Сэт:

- Спасибо, дружище, что занял место, - он без лишних разговоров выливает на себя воду, и его губы, тут же растягиваются в счастливой улыбке, - хорошо! Ну как сегодня рассвет?

- Красивый. Тебе бы стоило увидеть его хоть раз.

- Нет, спасибо, я лучше посплю лишний час, а на солнце я еще днем насмотрюсь, благо, оно так хочет нас сжечь, что даже за облаками не прячется.

Колодец находится практически на середине нашего участка, по бокам от него стоят деревянные бараки и постовые вышки, чуть дальше виднеется белое здание администрации, а за ним начинаются уже другие участки, и все это окружает высокий забор, за которым от нас прячут свободу. Самое интересное, что для всех заключенных свобода находится где-то на востоке, так как в противоположенную сторону, мы каждый день уходим на работы и кроме них, там, для нас уже ничего не существует. Вот, что представляет собой прославленный Лагерь общего режима Бишерон. Сюда попадают заключенные всех категорий: от убийц до мелких воришек, и ко всем одинаковое отношение, есть, конечно, и исключения, но, чтобы стать этим самым исключением, нужно приложить немало усилий и умственных способностей, которыми я особо не блещу.

Несколько десятилетий назад, правительство решило, что у всех преступников должны быть одинаковые меры наказания. Теперь, в суде никто не смотрит ни на твой пол, ни на возраст. Возрастное ограничение снизилось до двенадцати лет. Наверное, кто-то решил, что в двенадцать лет ребенок уже вполне самостоятелен, и он может нести наказание наравне со взрослыми.

- Подкинем монетку? – Сэт достает из кармана комбинезона потемневший четвертак (мы когда-то нашли его в песке, наверное, кто-то из надзирателей случайно проронил) и поворачивается ко мне. - Рудники или поле?

Наша старая игра: угадай, какая работа ждет тебя сегодня. Вообще-то, вариантов больше, чем два, но монета не отличается особой многогранностью, так что, нам приходится себя ограничивать.

Смотрю на небо, оно уже полностью посветлело, от прошедшей ночи, остались только перистые облака где-то на западе.

- Поле, - констатирую я факт, в такую жару, нас точно выведут на открытое пространство, чтобы как следует помучить.

- Поле – орел, рудники – решко.

- Кидай уже.

Монета подпрыгивает вверх и падает, Сэт пытается ее поймать, но у него ничего не получается, и четвертак зарывается в песок.

- Решко, - Сэт наклоняется, подхватывает монету и засовывает ее обратно в карман.

- Нет, - не соглашаюсь я, - будут поля.

- Знаю.

Мы собираемся уже идти на построение, когда кто-то грубо хватает меня за плечо и поворачивает на сто восемьдесят градусов.

- Эй! - я пытаюсь вырваться, но через секунду замираю, так как вижу перед собой бритую голову и расширенные черные зрачки.

- Ты, козел, меня толкнул, - это Барри, местный хулиган и задира, именно с таких его фраз обычно и начинаются все здешние потасовки. Даже не знаю, как ему удается всегда выходить сухим из воды, ведь любое нарушение устава лагеря серьезно карается и, чаще всего, карается смертью.

- Что? Я? – стараюсь не смотреть в его глаза, я никогда не иду на конфликт, мне не нужны проблемы.

- Ты видишь здесь другого козла? - Барри на взводе, он заметно нервничает и как-то неестественно дергается.

У меня перехватывает дыхание. Ну, нет, неужели, он хочет со мной подраться?! Но я же ничего ему не сделал?

- Эм, нет, не вижу. Прости, пожалуйста, - мне не нужны проблемы... не нужны...

Сэт отходит от меня и стоит немного в стороне, он не вступает в наш разговор, и правильно делает, я бы на его месте поступил точно так же.

- Какая ты мямля, Хэл! – ого, он знает мое имя, не помню, чтобы я ему представлялся. - Мог бы и постоять за себя! Ты же мужик! Хотя какой ты мужик, ты всего лишь тряпка, пыль на моих сапогах, ничтожество.

- Да, ты прав, - соглашаться со всем, что он скажет и не поднимать глаза, быть может, тогда он успокоится?

- Наверное, твои родители такие же жалкие, как и ты, вся ваша семейка... мамочка... папочка..., - он что, хочет меня разозлить? Ну, это у него навряд ли получится. - Да на тебя смотреть противно! - он плюет прямо мне в лицо, но я даже не шевелюсь. Барри не ударит первым, он добивается, чтобы сорвался я, тогда меня и накажут, но я прекрасно знаю правила выживания в этом месте.

На нас глазеет несколько десятков заключенных, кто-то даже умудряется делать ставки на исход нашей ссоры.

- Боже, - бритоголовый хватается за голову, - куда катится мир? Тебя прилюдно унижают, а ты готов все стерпеть! Этот лагерь выжигает в нас чувство собственного достоинства, уважение к себе, делает из нас безвольных рабов! - я поднимаю голову и удивленно смотрю на него. Что это с ним? Это уже мало похоже на оскорбление, больше на крик души. - Разве так можно жить? Хэл, скажи, как ты так живешь? Почему ты им подчиняешься? – что он творит? Здесь нельзя говорить подобные вещи.

Его лицо покраснело, на лбу заблестели капли пота, а глаза полностью почернели, такое чувство, что сейчас он находится в каком-то потустороннем мире, мире гнева и душевной боли. Он не контролирует себя, трясет меня за плечи, а я просто стою и, молча, хлопаю ресницами. Я с ним полностью согласен, с каждым его словом, но я никогда в этом не признаюсь, потому что все еще хочу жить.

- Не скажешь, конечно, не скажешь. Ты же трус, настоящий жалкий трус, - в следующий миг, Барри наотмашь бьет меня по лицу, и я падаю на мягкий песок.

Следующую фразу я произношу практически победным голосом, как будто, это я только что побил своего врага:

- Ты допрыгался, - и киваю в сторону приближающихся надзирателей. Глаза Барри проясняются, и в них вспыхивает огонек страха, наконец-то он понял, что натворил небывалую глупость, не сдержался, хоть и знал, к чему могут привести подобные выкрутасы.

Двое мужчин подходят к бритоголовому и с двух сторон хватают его за локти:

- Ты пойдешь с нами, - говорят они ему, после чего один из надзирателей обращается ко мне, - твой номер, заключенный?

Я поспешно вскакиваю на ноги и вытягиваюсь по стойке смирно:

- Заключенный восемьсот шестьдесят первый.

- Теперь ты под особым наблюдением, - сообщает он мне, и затем надзиратели тащат бритоголового в сторону администрации.

- Нет! Я же ничего не сделал! – Барри в панике кидает взгляд то на надзирателей, то на меня. Сэт уже стоит рядом со мной, он не смотрит, как уводят Барри, и я тоже хочу последовать его примеру, но не могу отвести глаз от лица бритоголового. Он воет от отчаяния, пытается упасть на колени, но надзиратели крепко держат его за тощие плечи, и мне, чисто по-человечески, очень жаль его. Ведь, теперь для него, наверняка, это будет конец.

- Одним ублюдком меньше, - констатирует Сэт. Быть может, он в чем-то прав, Барри из тех, кого называют именно этим словом, но заслуживает ли он смерти?

Меня передергивает. Не стоит думать об этом. Вокруг нас, то и дело, уводят людей, и еще никто не возвращался обратно. В лагере царит строгая дисциплина, где правит устав, чьи требования ни в коем случае нельзя нарушать. Но люди по своей натуре существа непонятные, то и дело, кто-нибудь строит из себя героя и решает совершить переворот, его, ясное дело, наказывают, чтобы был другим пример. Если нарушение несерьезное (вас ударил обезумевший бритоголовый ублюдок), то заключенному обычно дается еще один шанс, ну а если все намного серьезнее (вы говорили неподобающие вещи в окружении большого количества людей), то вас уже навряд ли, что - либо сможет спасти. Остается только молиться, чтобы Господь был к вам благосклонен.

Барри заталкивают в помещение администрации, после чего дверь за ним со стуком захлопывается, и я, наконец-то выдыхая горячий воздух, поворачиваюсь к Сэту:

- Пошли в столовую, гонг был десять минут назад, - на сердце довольно тревожно, но приходится делать вид, что ничего серьезного не произошло, хотя это не так.