13
Предсказание насчет сабли сбывается. Граф велит прогнать Станислауса из Вальдвизена.
Графиня изобличила графа. Его застали с гувернанткой в охотничьем домике. Гувернантку графиня уволила.
Девица издалека писала графу слезные письма. До графа они не доходили. Графиня оказалась щедрее его. Ее белая ручка крепко держала почтальона. Граф на это уже не обижался. Он ведь не для того ходил в лес с небезызвестной мадемуазель Аннет, чтобы расширить свою переписку. Однако его обижало то, что его дражайшая супруга добилась, чтобы два его сына-гимназиста взирали на своего почтенного родителя с затаенной насмешкой. Вы, папенька, оказывается, интрижки на стороне заводите! Хо-хо-хо!
Граф потребовал объяснения с графиней.
— Как далеко вы, милостивая государыня, намерены зайти в раздувании этого мелкого, я даже не знаю, как назвать, поступка, что ли?
Графиня ответила, почти не разжимая губ:
— Верность и преданность сломать даже легче, чем эти бриллиантовые часики на моей руке, неужели вы этого не знаете, сударь? — И она тонким белым пальчиком постучала по крохотному произведению ювелирного искусства.
— Если я не ошибаюсь, эти часики подарил вам я! — заявил граф, глядя на написанное маслом грубое подобие графини. — И насколько я помню, я вообще делал все, чтобы сохранить и привести в порядок имение и имущество вашего отца, если мне позволено об этом упомянуть. Я взываю к справедливости.
Глаза графини увлажнились.
— Я бы постыдилась, ваше сиятельство, так смешивать дела с любовью.
Разговор был окончен. Граф нисколько не стыдился своего ловкого маневра. Он вновь стал полноценным членом семьи в этом дворце. Его лакей Йозеф, эдакий дворцовый призрак с бородкой клинышком, даже разузнал, как графиня напала на след супруга.
— Мальчишка?
— Мальчишка, ваше сиятельство, настоящий чудодей.
— В моей деревне?
— Ну в точности практикующий врач — и кресло кожаное у него, и библиотека, и лекарства со всего света.
Граф в халате стоял перед зеркалом и снимал наушники, чтобы придать своему приказанию твердость.
— Изгнать!
Дворцовый призрак едва заметно поклонился:
— Госпожа графиня покровительствуют мальчишке, если мне позволено будет заметить, ваше сиятельство.
— Госпожа графиня пусть занимается церковными делами, а мирскими займусь я.
— Прошу прощения, ваше сиятельство, но я позволю себе дать совет: это сомнительный случай. Говорят, мальчишка, осмелюсь сказать, взыскан Божьей милостью.
Граф разглядывал в зеркале свои гладко прижатые усы.
— Взыскан Божьей милостью? Тогда пусть за дело возьмется жандарм, да поживее!
Густав разорял приемную чудодея. И вздыхал при этом. Полочка с двумя медицинскими книгами и подаренной учителем Клюглером «Психологией больных, страдающих ночным недержанием мочи», а также Библией, осталась в горнице. Может же человек иметь в доме несколько книжек! Для мазей Густав соорудил полочку в уборной, на случай обыска.
— Адвентистов седьмого дня ждут тяжелые испытания — так написано, — сказала Лена задумчиво.
Кожаное кресло Густав временно переставил в курятник. Можно будет с удобствами наблюдать, как несутся куры.
Станислаус копал и рыхлил землю на огороде, сеял и думал, думал: Христос своим добрым взглядом исцелял больных, увечных и грешных. Его схватили и распяли на кресте. Так что ж, теперь и господина Станислауса Бюднера тоже схватят и прибьют к кресту? Он смотрел на цветущий мак, и легкая дрожь страха пробрала его. Бабочка-лимонница кружила вокруг своего солнца — цветка мака.
— Эй, скажи королеве, что мне плохо!
Ветер колыхнул маки. Один цветок с бабочкой наклонился:
— Я принесла тебе весть, сын Бюднера!
— Скажи, желтая вестница, этот Хорнкнопф распнет меня на кресте?
— Хорошо или плохо — не смиряй своего взгляда. Если мне выколют глаза, я буду видеть руками!
Лимонница давно уже, покружив над сливами, улетела на люпиновое поле фрау Шульте. Но Станислаус все еще раздумывал над ее словами. Он повторил их про себя, начертил на земле, а потом опять повторил про себя. Тихонько подошел папа Густав. Как только Станислаус заметил отца, он стал жужжать это послание:
— Если мне, жжжжж, выколют глаза, жжжжжж, я буду, жжжжж, видеть руками, жжжжжж.
Никто не должен был знать, что Станислаус, который конфирмовался, который ходит в школу, ведет беседы с бабочками.
Прошло несколько дней, и Станислаус позабыл свои страхи перед жандармом и распятием. Теперь он начал играть с растениями, как раньше играл с птицами. То, как они выходят из земли и растут, волновало его. Он посадил два зернышка сладкого гороха рядом с кустиком раннего картофеля. Картошка уже высоко вымахала, и гороховые росточки высунули свои зеленые носы из черной земли, вытянулись и стали озираться, как маленькие стрекозы, только что вылупившиеся из куколок. Они тянули свои гибкие ручки-ниточки, изгибали их и помахивали ими. Они тянулись и тянулись вверх, и Станислаусу казалось, что они поднимаются на цыпочки. И глянь — они вдруг начали кружиться и вертеться. Для Станислауса на гороховом поле разыгрался великолепный спектакль: праздник бледно-зеленых балерин. Его глаза улавливали медленные, словно ищущие чего-то вращения растений и видели их прелестный быстрый танец. Он наблюдал, как тоненькие ручки-ниточки охватывают водянисто-зеленые картофельные кустики, как встают на пальчики эти балерины ранней весны, как обнимают своих возлюбленных. Ох, вот где можно дать волю радости! Он пел и лепетал, свистел и визжал и все еще был полон радости!
Папа Густав приметил, как гороховые усики обвились вокруг картофельных кустов: два урожая на одной грядке. Новое чудо в доме Бюднеров! Он почесал затылок.
— Какое горе, что такой одаренный ребенок должен теперь зарывать свои чудеса в землю.
Жандарм искал свою саблю. Дома ее не было. Где же, спрашивается, она осталась? Это было... это могло ему стоить и службы. На третий день поисков он стал думать, не обратиться ли за советом к Станислаусу. Но это недопустимо: граф может пронюхать, что он пользуется услугами парня, которого обязан изгнать! А разве граф ему начальник? Конечно нет, но его действительный начальник был постоянным гостем на графской охоте. Одно слово графа — и жандармская фуражка слетит с головы Хорнкнопфа, как спелая слива с дерева.
Господин обер-вахмистр провел две тревожные, очень тревожные ночи. Но у него была жена, некогда служившая в разных трактирах. Она знала, в каких местах жандармы иной раз оставляют свое оружие, а потому села на велосипед и укатила.
В первом трактире:
— Здравствуйте, я жена обер-вахмистра. Да вы меня знаете! Мой муж случайно не оставлял у вас свою саблю?
— Ни боже мой, госпожа обер-вахмистерша. Сабля давно уже была бы у вас, ведь мы так дружны с вашим супругом, господином жандармом.
Во второй пивной:
— Станем мы руки марать жандармской саблей!
В третьей:
— Да-да, совершенно верно, такая длинная сабля. У нее ремень немного ослаб, и господин жандарм оставил ее там же, где и велосипед. Он не мог на него сесть, потому что он... потому что было уже темно. Да-да, сабля, совершенно верно, она где-то тут лежала. И дети стали с нею играть. А она немного ржавая. Вот я ее и припрятал. Она в полном порядке, только немного затупилась. Дети рубили ею крапиву в саду.
Из шкафа за стойкой трактирщик извлек саблю. Доставая ее, он столкнул с полки бутылку «Берентатце». Его неловкость была столь явной и столь преднамеренной... Бряк, и бутылка разлетелась вдребезги на обитой жестью стойке.
— Одни убытки от этой проклятой са... санитарии, которую тут развели. — Хозяин нагнулся над стойкой и слизнул разлившийся шнапс.
Жена жандарма улыбнулась, похлопала трактирщика по плечу и посмотрела на него нежным взглядом, как некогда смотрела на всех мужчин:
— Убытки мой муж вам возместит.
— Да, уж он... уж он испугался, наверно, из-за сабли-то, — пробурчал хозяин.
Жандармиха кивнула. Она завернула саблю в газету и в принесенную с собою скатерть. И теперь этот сверток смахивал на тщательно упакованную копченую колбасу...
...Жандарм только и знал, что вздыхать, когда второй раз появился у Бюднеров, чтобы уладить это прискорбное дело с приемной чудодея. О блужданиях своей сабли он не упоминал. И велел Бюднерам показать свою горницу. Приемной чудодея как не бывало.
— Хорошо, хорошо, просто очень хорошо, Бюднер! — Он подошел к книжной полке. — Пси... психо... психология, — по буквам разбирал он. — Психология, Бюднер? Надеюсь, это не запрещенная книга? Там есть что-нибудь против правительства?
— Только про недержание мочи, господин жандарм, — печально произнес Густав.
— Не думайте, Бюднер, что я день и ночь выжидаю момента, чтобы подложить вам свинью. Мы тоже люди. И нам жалость знакома, но у нас ведь есть служебные инструкции, обязанности, так сказать.
— Да мы знаем, господин жандарм.
— По сути дела, шарлатанами тюрьма держится.
— Никакие мы не шарлатаны, господин жандарм. Все, кто к нам обращался, выздоровели.
— Правда есть такие?
— Честью клянусь, господин жандарм!
Жандарм посмотрел на Станислауса и прищурил один глаз.
— Ну-у? — Он погладил свою саблю и улыбнулся. — Вот она, моя сабля.
Станислаус испугался, когда жандарм похлопал по своей сабле. Может, его все-таки заберут и распнут на кресте?
— Хорошо или плохо — не смиряй своего взгляда! — воскликнул он. — Выколите мне глаза, и я буду видеть руками!
Жандарм взглянул на Густава. Это еще что за звуки? Густав побелел. И встал, закрыв собою Станислауса:
— Мальчик весь дрожит, он уж совсем сбрендил, господин Хорнкнопф!
— Да что это вам вздумалось! Я что, людоед? — Жандарм сел, не дожидаясь приглашения. — Ума не приложу, что делать с твоим парнем, Бюднер. — Жандарм положил ногу на ногу и потянулся. Потом положил саблю себе на колени, осторожно, как очень ценную вещь.
Станислауса надо отдать в учение, так они порешили. У жандарма есть добрый знакомый, можно сказать родственник, в городе, он пекарь. Станислаус почти уже чувствовал запах свежих пирогов.
Жандарм снял фуражку и сдул с нее уличную пыль.
— Я, конечно, знаю, что бывают так называемые тайные силы. Они неподвластны закону, и их не пресечешь, как, скажем, преступления против нравственности. Так я думаю, а вот начальство думает иначе, а хуже всех — это ученые, уж поверьте мне.
Густав сделал многозначительное лицо.
— Никогда нельзя знать, что еще тебя ждет. Чудеса ведь не боятся начальства!
Жандарм нащупал рукоятку сабли. Выглядело это так, словно он ее гладил. Станислаус мысленно поедал пироги, много пирогов. Особенно он приналег на ватрушки и пироги со сливами. Жандарм встал и подошел к нему. Высокие сапоги обер-вахмистра скрипели. Своей сизо-красной рукой он провел по всклокоченным волосам мальчика, мечтающего о пирогах.
— Я думаю, с тобой все в порядке, парень. И пусть даже искорки вражды против меня не будет в твоей... э-э... в некотором роде... душе.
Станислаус раздраженно отряхнулся. Ласки жандармерии были ему в тягость, казалось, за этим что-то кроется. Жандарм же принял этот жест отвращения за кивок в знак согласия.
