28
Станислаус в последний раз пишет бледной святой. Он изучает любовь, но жизнь смеется над его книжной премудростью.
Книготорговец оглядел замешкавшегося покупателя:
— Сколько?
— Мне книг на двадцать пять марок.
— А что вы имеете в виду? Какие это должны быть книги?
— Ученые.
— По естественным наукам?
— По всем — на двадцать пять марок.
— Есть ли у вас предварительная подготовка в какой-то определенной области?
— Пять марок я отложил на почтовые расходы и все такое, а то бы я купил книг на все тридцать марок.
Продавец поправил свое пенсне.
— Вероятно, вы хотите ознакомиться с основами некоторых наук?
— Я уже читал книги про ангелов и про силу зла и побывал в небесных покоях.
— Вот как! А земля? Сейчас вы, вероятно, хотите оглядеться на земле?
— Хочу, — сказал Станислаус. — А есть у вас книги о гипнозе для уже преуспевших в этом деле?
Продавец подавил промельк улыбки. Сунул руку под прилавок.
— У меня тут есть отличная книга — введение в искусство любви, книга для самостоятельных занятий, и обойдется она вам всего в двенадцать с половиной марок. Она немного запачкалась, лежала в витрине.
— Моя книжная полка должна заполниться. Я хочу, чтобы у меня выглядело все по-ученому.
— Ну разумеется. А на оставшиеся двенадцать пятьдесят вы приобретете более дешевые книги. Может, какие-нибудь романы о современной любви?
Любовь? В этой отрасли знаний Станислаус еще не очень продвинулся. Продавец теперь смеялся не скрываясь.
— Вот! «Искусство счастливой любви», автор — американский специалист, профессор. В настоящий момент эта книга — лучшее, что есть в этом направлении науки.
— Да, пожалуйста, — сказал Станислаус и даже слегка поклонился этой книге. С пестрой обложки ему улыбалась любовная парочка.
С пакетом книг Станислаус прошел через кухню. Хозяин заточенной спичкой ковырял в своих золотых зубах.
— Что это ты приволок?
— Ученые книги.
— А есть там книжка о дешевых рецептах, о пирогах без масла? Или об искусственных желтках?
— Нет. В них говорится, как повысить ученость студентов.
Хозяин выбросил свою спичку. Он оглядел пакет с книгами, похлопал по нему ладонью:
— Значит, теперь я должен с тебя больше вычитать за свет. Ведь так ты сколько света переведешь...
Гвидо в последнее время был спокоен и погружен в себя. Казалось, Бог снизошел к нему и поселился в его душе.
Служанка принесла подмастерьям ужин. Она была краснощекая, веселая, любила исподтишка строить глазки и всеми силами старалась втянуть парней в разговоры.
— Тут опять жареная селедка и еще кое-что вкусненькое специально для вас, мучные вы черви!
Гвидо заворчал и презрительно плюнул в круглую железную печурку. Станислаус смолчал. Девушка легонько задела его бедром:
— Эй, булочник, у тебя что, рот на замок заперт, что ли? Напиши и мне письмо, не все же этой Марлен писать. Уж я-то тебе отвечу.
Станислаус не выдержал:
— Ты рылась в моей коробке!
— Очень надо! — Девушка покачивала бедрами и кружилась, танцуя. — Ты сам оставляешь письма в постели, так я подумала, что это ко мне. Пишешь ей стишки, а она небось еще в школу ходит?
Станислаус взмахнул хлебным ножом:
— Я тебя заколю за твои штучки!
— Ты — нет, гном из пекарни! — Только ее и видели.
Гвидо не одобрил Станислауса:
— Это Господу не угодно!
— Шутки всегда угодны ему. Я хотел ее только пощекотать!
Гвидо опять сплюнул:
— Да от нее же воняет!
— Воняет?
— Все женщины воняют. У них есть такие дырки...
— Нет, я знал одну, от нее пахло цветущим шиповником, всегда только шиповником. Все, к чему она прикасалась, даже книги, пахли им, — сказал Станислаус.
— Да, издали они хорошо пахнут, а подойди поближе — брр! — Гвидо передернулся.
Станислаус больше не отвечал ему. Он видел Людмилу обнаженной, похожей на незрелый плод каштана... Разве это не было достаточно близко? Ну ничего, скоро он все будет знать! У него есть теперь ученые книги о любви, и он на верном пути, во все теперь вникнет.
Сколько можно быть смиренным и угодным Богу? Пока не получишь то, чего желаешь? Станислаус не в состоянии был ответить на этот вопрос. А сколько центнеров муки надо смиренно перепечь? Он спросил Гвидо. Гвидо наморщил лоб и подергал себя за усики.
— Ты должен всегда угождать Господу, достиг ты своей цели или нет. Если ты своего не добился, значит, то была только твоя цель, а не Божья.
— Господи помилуй!
— Это трудно! Очень трудно! Большинство терпит крах.
— А ты?
— Я жду. Впрочем... она и впрямь тебе надоедает и задевает тебя?
— Кто?
— Эта вонючка Альма?
— Она, когда меня встречает, подмигивает мне одним глазом.
— Я ей выколю этот глаз. Она нехорошо на тебя смотрит.
— Ты выколешь ей глаз по велению Господа?
Итак, это было последнее письмо Станислауса к Марлен. Это было толстое письмо, и ни один почтальон не стал бы его доставлять, если бы Станислаус не уплатил двойной почтовый сбор. Требовательное, энергичное письмо и великое искушение Господа Бога. В любой день Станислауса могла постигнуть Божья кара. Он старался держаться подальше от приводных ремней тестомесилки. К разбитому выключателю в угольном подвале прикасался, только обернув руку своим колпаком. Так просто Богу не удастся его покарать! Посмотрим, что еще Господь придумает!
«Я теперь тоже подался в студенты. Но ты не бойся, я свою ученость не стану таскать, как рюкзак, и горб у меня не вырастет!» Вот такие высокомерные фразы содержались в письме Станислауса к Марлен. Но он и стихи припас для этой белой далии. Стихи нежные и усталые, имеющий глаза, чтобы читать, да прочтет! В письме упоминался и тот большой разговор, что состоялся у него с отцом Марлен. «Я просил у него твоей руки. Он мне ее не дал, но я и сам ее возьму, как только окажусь вблизи от тебя. Все теперь зависит только от тебя». Впрочем, из письма следовало, что Станислаус не зря изучал старые счета и письменные напоминания покупателям в деловых бумагах хозяина. «Ежели в течение восьми дней...» Станислаус перечеркнул слово «восьми» и написал «четырнадцати». «Ежели в течение четырнадцати дней от Вас не воспоследует надлежащий ответ...» Станислаус зачеркнул «Вас» и написал «Тебя». «Ежели в течение четырнадцати дней от Тебя не воспоследует надлежащий ответ, я, к сожалению, буду вынужден принять меры, кои в интересах обеих сторон не представляются желательными. Целую тебя самым почтительным образом — и тысяча приветов. Твой смиреннейший Станислаус Бюднер, студент высших наук».
Теперь все необходимое было сказано. И Станислаус приналег на науки. Он не хотел получить письмо от Марлен без соответствующей научной подготовки.
Свои занятия он начал с книги, которая ему особенно приглянулась. «На запутанных тропах любви». Это был роман, в нижней части его суперобложки были изображены две мужские головы. Над головами мужчин среди звезд и облаков красовалась девичья головка.
Один из мужчин курил трубку, а другой был в пенсне. Прочтя несколько страниц, Станислаус удивился: до чего странные отношения! Альфонс, мужчина с трубкой, был настоящим бароном, имел рысаков. Джон же — собственно, его звали Иоганн — был делопроизводителем в цветочном магазине. Тильда, полное имя — Матильда, была продавщицей в этом цветочном магазине и самой красивой девушкой под солнцем. Это ей разъяснил Альфонс, барон. А как же обстояло со смирением в этой книжке? Барон Альфонс плевать хотел на Господа Бога. Он хотя и видел, что Тильда, эта цветочница, обручена с делопроизводителем Джоном, но засыпал ее всякими заманчивыми предложениями. «Здесь вы торгуете розами, фиалками и всеми сорняками мира, здесь вы только исколете свои прекрасные руки и раньше времени состаритесь. Вы, с вашей красотой, достойны того, чтобы розы приносили к вашим ногам». Слова барона Альфонса были для Тильды слаще меда. Скупой на слова, Джон в пенсне скоро разонравился ей. И она стала склоняться в сторону барона.
Итак, здесь Станислаус мог научиться, как все нужно делать. И в первую же субботу он купил себе трубку. Он взял не первую попавшуюся, а выбрал с длинным чубуком, чтобы можно ее было держать между двумя пальцами, как на вилке. Он опробовал ее в пекарне. Сперва он спокойно и раздумчиво пускал голубой дым маленькими облачками, и все время перед его глазами стоял барон Альфонс.
Битва была наполовину выиграна. Теперь Станислаусу требовались еще и усики. Он опять стал смотреться в карманное зеркальце, как тогда, когда отрабатывал «центральный» взгляд. Поросль над верхней губой была не слишком обнадеживающей. Большим и указательным пальцами он дергал редкие волоски. Они были легкими как пух и какими-то по-поросячьи светлыми...
В пекарню вошел Гвидо. И сразу сморщил нос:
— Ты курить начал?
Станислаус выпустил большое облако дыма и значительно откашлялся.
— Ты не смеешь поганить свой юный рот этим ужасным куревом. У тебя должно быть чистое дыхание!
Станислаус продолжал затягиваться и выпускать дым как положено.
Гвидо взял более проникновенный тон:
— Господь не любит никаких облаков между собой и своими учениками.
Станислаусу не потребовалось много времени, чтобы убедиться в правоте Гвидо. Он почувствовал, что ему надо срочно сплюнуть, что он и проделал в углу двора. Или надо было стерпеть? А может, он купил слишком плохой табак? Или Бог нашел наконец, чем его покарать за некоторое высокомерие? Он лег. Комната ходила ходуном вокруг его кровати. Бог раскачал все предметы в ней. Станислаус сунул трубку в свою картонку, его тошнило от одного вида трубки.
Время ожидания еле ползло, и Станислаусу довелось испытать еще одно благодеяние Гвидо. Хозяин сказал ему:
— Этот Гвидо мне все уши прожужжал, чтобы ты поставил свою кровать в его комнате. Вшей у тебя, надеюсь, нет?
— Даже блох нет.
— Дело обстоит так: там электричество. Я буду вычитать у тебя на пятьдесят пфеннигов в неделю больше, но тебе это выгодно — с каждым днем будешь все ученее. — Золотые зубы хозяина сверкнули.
Учение Станислауса и в самом деле возымело влияние на его дальнейший путь. Он пришел к убеждению, что ни в коем случае не должен торчать тут, у этого прожженного сквалыги — хозяина, и ждать, пока какому-нибудь почтальону вздумается принести ему письмо от Марлен. Он должен выйти на битву за любовь и пережить свою долю приключений. Во всех книгах, что он прочитал до сих пор, так напрямик и говорилось. Это сплошь были книги о современной любви, как минимум штук пять...
Когда Станислаус впервые лег спать в комнате Гвидо, его сосед долго и беспокойно ворочался в постели. Он вздыхал, хватал книги Станислауса, читал названия. В голосе его послышалась укоризна:
— Ты идешь по тропе, заросшей сорняками.
Станислаус закрыл глаза, задумался и не ответил. Ему было абсолютно ясно, что нельзя ждать любви, как дерево при дороге ждет ветерка. Нужно идти ей навстречу.
Гвидо все еще не находил себе покоя:
— Я что, ослышался тогда или ты и вправду пишешь какой-то девушке?
— Пишу.
— И даже не подозреваешь, что письма к бабам — проявление своенравия? А как ты думаешь уладить это дело с Богом?
Станислаус почувствовал себя сильным. Сил ему придала книга, лежавшая на его одеяле.
— Ничего, с Господом Богом мы хоть и с трудом, но столкуемся.
Глаза Гвидо сделались очень-очень печальными. Заблудившаяся бабочка вилась вокруг электрической лампочки. Гвидо запустил в нее своим колпаком и сказал:
— Я пригласил в свою комнату грешника. И еще вопрос, простит ли мне это Господь.
Станислаус ответил уверенно и по-мужски:
— Можно и с Богом побороться, если хочешь получить то, что тебе причитается.
Гвидо вскочил с постели:
— Я этого не перенесу. У меня от этого словно душевный ревматизм начинается.
Он сорвал с себя рубашку, упал на колени и начал ревностно молиться:
— Отец небесный! Ты испытываешь меня. Не дай мне ослабеть, не дай сбиться с пути истинного, ибо Ты видишь, любовь к людям одолевает меня!
Станислаус не все разобрал из того, что бормотал Гвидо. И к чему эта нагота? Неужто Бог не в состоянии разглядеть грешника сквозь обычную бумазейную рубаху? Гвидо возвел глаза к потолку и покосился на Станислауса. О, этот человек — мастер двойного взгляда! Надо же, он опять вскочил и бросился к своему соседу. Он сорвал со Станислауса одеяло:
— Молись! Молись со мной вместе, одному мне это не удастся! Искушение велико, человек мал!
Не успел еще Станислаус отложить свою книгу, как Гвидо и с него стащил рубашку. Столь преуспевший в изучении любви студент вскочил с постели и бухнулся на колени.
— Молись! — приказал Гвидо. — Моли Его, ведь это ты совращаешь меня на эту сумасшедшую любовь! — И он на коленях подвинулся ближе к Станислаусу. — Нет, нет, нет! Ты должен приблизиться к Нему с молитвой! Пока еще наши голоса достигают Его по отдельности!
Станислаусу стало противно. Он ощущал спиной волосатую грудь Гвидо. До чего же он отвратителен, этот неистовый раб Божий!
— Мы должны быть едины! Мы должны! Должны!
Спятил Гвидо, что ли? Станислаус вскочил, оттолкнул это стонущее чудовище и кинулся к двери, она оказалась заперта. А ключ был у Гвидо. Что этому ханже вздумалось? Станислаус бросился к окну, Гвидо его опередил. Так вот какую кару измыслил Господь для Станислауса! Он должен выдержать бой и с Гвидо, и с Богом одновременно. Он опять подскочил к двери и босой ногой саданул в нижнюю филенку. Шум, щепки — и дыра! Станислаус сумел ускользнуть!
Вот вам и книги о любви! Ни слова в них не говорилось о той гнусности, с которой подступался к нему Гвидо. Ах этот Гвидо! Наутро он не встал с постели и сказался хозяину больным. Станислаус купил себе рюкзак для белья и чемоданчик для книг.
— Ты заранее не предупредил, что уходишь. И уходишь ты, даже спасибо не сказавши. И потому я вынужден удержать причитающееся тебе недельное жалованье в возмещение ущерба, — сказал хозяин.
— Да удерживайте!
О эта золотозубая пасть!
— От тебя что, Гвидо чего-нибудь хотел?
— Он скотина!
— Я должен был тебе сказать — он сидел в тюрьме. А ты что, врезал ему под горячую руку? От этого-то он и заболел?
— Он свинья! — Станислаус утер глаза полой пиджака.
— Свинья, да, но зато постоянная и дешевая.
Станислаус собирал вещи в страшной спешке. Подаренные Гвидо туфли и рубашку он оставил на своей постели. Гвидо притворился спящим. Он лежал, повернувшись к стене. Из-под одеяла торчал его голый зад.
Внизу Станислауса перехватил хозяин:
— С продуктами на дорогу ничего не выйдет. А ты не спросишь, что теперь со мной будет?
Станислаус не подал руки золотозубому. Он вообразил себе, как поступил бы на его месте барон Альфонс: поклон, приветливая улыбка и — счастливо оставаться?
— Слушай, дружище! — Хозяин схватил Станислауса. — Если я не ошибаюсь, ты в приступе ярости сломал дверь. Три марки за починку, иначе я натравлю на тебя полицию!
И Станислаус позволил ему отнять у него деньги, отложенные на дорогу.
