25
Станислаус увидит покойника, отравившегося газом, избавится от жажды смерти и не сможет понять, в чем смысл призраков.
К утру понедельника жажда смерти развеялась в прах. При первом проблеске дня Станислаус вылез из своей каморки. Вечером он ничего не ел, и теперь голод терзал его сильнее, чем обида. Он спустился в кухню. В нос ему ударил запах светильного газа. Он отпрянул. Но не из-за запаха газа. На кухонном столе лежал труп его хозяина со сжатыми кулаками. На голове мастера Клунча был привезенный им с войны стальной шлем. Он был в мундире «Стального шлема», с погонами лейтенанта, в белых перчатках и при сабле. Вице-фельдфебель Клунч сам себя повысил в звании, так сказать — во многих отношениях. Одна из его кривых ног свесилась со стола. Вокруг стола были набросаны цветы и еловые ветки. Да еще шипел газовый кран, все шипел и шипел, как будто должен был отравить газом весь мир.
Вот, значит, как выглядит смерть. Станислаус вздрогнул. Он больше не желал себе смерти. Тут все было кончено, раз и навсегда. Бледное лицо мастера и белый кухонный потолок безмолвно и мертво смотрели друг на друга.
Станислаус забарабанил в дверь хозяйки. В ответ ни звука. Он помчался к Людмиле. Она еще спала. Он стал трясти ее.
— Ты пришел! — сказала она спросонья.
Станислаус давился слезами жалости к себе. Значит, еще не весь мир отвергает его. Вот лежит человек и ждет его.
— Людмила, хозяин...
— Что он хочет?
— Он умер.
Людмила подняла голову:
— Это правда, Станислаус?
— Да я не я буду, мастер умер, а хозяйка где-то шляется, час от часу не легче!
Людмила вскочила с постели. Она была совсем голая. И нисколько не стеснялась Станислауса. Она искала свои очки.
— Смотри, я только с лица некрасивая!
Станислаус это видел, но разве сейчас время? Он бросился будить других учеников.
Никто не причитал над покойником в доме Клунчей. Да и кому было причитать? Ученикам, что ли, этим рекрутам пекарни?
— Для него так даже лучше, — сказал представитель социал-демократической молодежи. — А то в один прекрасный день мы бы вышли на демонстрацию. И я не ручаюсь, что тогда с ним обошлись бы мягко.
Людмила тоже не знала, должна ли она стенать и плакать. В этом доме она никогда не была дома. Разве не сказал ей хозяин, что представлял ее себе более красивой? А хозяйка? Она так и не нашлась.
В тот день покупатели натыкались на запертые двери в лавку Клунча. Кислое тесто в квашнях перебродило и стало уже кислым как уксус. Тесто для булочек опало. Ученики сидели у печи и рассуждали о жизни и смерти:
— Когда кто-то умирает, надо открыть окно. А то даже его душа задохнется от газа.
— У него и души-то не было.
— Душа у любой селедки есть.
— У него даже намека на душу не было.
— Не греши!
— Сам ты грешишь! Делаешь что вздумается и вечно во что-нибудь влипаешь!
— Надо вести чистую жизнь!
— Чистую жизнь, по-моему, ведут только мотыльки, видел ты когда-нибудь мотылька на конском навозе?
— Да, мастер теперь на тот свет марширует. Уж там его помуштруют за все его прегрешения.
Станислаус держался в стороне.
— Я слыхал, ты вчера в парке прибил кого-то, не то доктора, не то ветеринара?
— Верблюда, — отвечал Станислаус.
— Говорят, он хочет подать на тебя в суд.
Станислаус не ответил.
— Говорят, ты должен перед ним извиниться.
Станислаус молчал.
Громкий стук в запертую дверь лавки. Прибыла криминальная полиция. Тут выяснилось, на что способна Людмила. Она улаживала все дела, а они обстояли довольно скверно.
Предварительное следствие показало, что хозяйка была похищена. Ее украл какой-то майор. А хозяйка в свою очередь захватила с собой всю имевшуюся наличность. Причем речь могла идти о совсем небольшой сумме — так, выручка от всего, что мастер с пятью учениками напекли за два-три дня.
Нашлось и прощальное письмо мастера, оно было послано председателю «Стального шлема». Плохо дело! Мастер усомнился в чистоте духа «Стального шлема». Офицерская честь в этом союзе оказалась слишком непрочной, извольте радоваться! Некоторые его члены никогда не умели дорожить честью отечества и защищать эту честь. «Лейтенант запаса Клунч отступает походным порядком. Для молитвы шлемы снять!» Так кончалось это письмо. В приписке мастер Клунч просил спеть на его похоронах несколько песен: «Господь, умноживший мечи...» и «Всесильный, покарай врагов...». И ни словечка ученикам, ни словечка Людмиле, которая теперь бегала высунув язык, чтобы предать земле загазованного хозяина.
Три прекрасных дня для учеников. Настоящий праздник! В день погребения они даже распили бутылку шнапса и накупили себе хлеба и булочек в соседних пекарнях. Что же теперь будет? Выходит, они стали безработными? Ничего подобного. Любой человек может стать безработным, но только не ученик. Ученики ведь работают за гроши.
Корпорация назначила доверенное лицо. Доверенным лицом стал старший подмастерье. Дело пошло снова. В первые дни оборот даже увеличился. Всем кухаркам и хозяйкам хотелось хоть одним глазком взглянуть на кухню, в которой мастер Клунч начал свой марш к могиле.
Вскоре Станислаусу предстояло стать подмастерьем. Но это его меньше всего занимало. Он прочел несколько специальных книг и все знал теперь о делении дрожжевых бактерий. Ничего волнующего, но и ничего умиротворяющего. Материнские и дочерние клетки делились, когда приходила пора. Ни тебе любви, ни тебе боли.
У людей по-другому. Станислаус вовсе не задвинул Марлен в дальний уголок своей души. Воспоминания пронзали его ночные сны, а днем сотнями иголок кололи сердце отвергнутого возлюбленного. Станислаус не понимал, как это получалось, но только он стал теперь все чаще думать о пасторе. Своеобразный человек! Как он мог сказать, что Станислаус хотел соблазнить его дочь? Разве эта дочь не сама пригласила Станислауса в лес? И разве не она более или менее завлекла его в заросли ольхи, чтобы остаться с ним наедине? Или, может, это он принудил ее к первому поцелую? Попробуй разберись в этой жизни! У Станислауса в руках было доказательство, что Марлен с этим будущим пастором не только любовалась птичьей мятой. В то воскресенье он пошел вслед за Марлен и ее верблюдом. В аду не творится то, что творилось в его сердце. Трость этой очкастой обезьяны он воткнул в усыпанную листвой землю у зарослей ольхи. Трость, а на ней записка: «Я все знаю. Возмездие неминуемо!»
Почему этого пасторского ученика не обвинят как соблазнителя? Или пастор не может два раза узнать одно и то же?
Станислаус повстречал кухарку пастора. Она вышла из лавки колониальных товаров Кнаппвигера и закрывала крышкой свою корзину с несколькими бутылками вина. Станислаус вежливо спросил ее, который час. Она подняла глаза:
— Ах, это вы, а я задумалась, что я скажу госпоже пасторше. Я забыла вовремя прикупить вино к ужину. А теперь самое дешевое, «Кровь Христа», раскупили. Госпожа пасторша заругается.
— Да, сегодня с этим не так-то просто, — так же вежливо заметил Станислаус, чтобы хоть что-то сказать.
Кухарка озиралась по сторонам:
— Говорят, ваш хозяин газу наглотался?
Станислаус думал совсем о другом.
— Да, и это тоже.
— А он позеленел?
— Это было не видно, он засыпал себя цветами. А вы случайно не заметили, этот пасторский прихвостень в прошлое воскресенье вернулся в дом пастора с палкой, с этой своей желтой клюкой, или нет?
Кухарка задумалась.
— Я спросила только потому, что говорят, трупы тех, кто отравился газом, зеленью покрываются. Палка, вы говорите? Да, конечно, с палкой и с Марлен.
— И они были в хорошем настроении, Марлен и этот студент?
— Ну да. То есть нет, насколько я знаю, они не были в хорошем настроении. Студент жаловался, что у него пальцы болят. А Марлен так бессердечно над этим смеялась. Госпожа пасторша самолично сделала молодому человеку повязку с глиной и уксусом. Он, правда, был довольно веселый. После ужина господин пастор рассказывал случаи из своей студенческой жизни. Такие смешные истории. Рассказал, например, о своем первом поцелуе.
— А что сказал на это студент?
— Насколько я слышала, он ничего не сказал. Просто смотрел на господина пастора и ржал потихоньку. Не надо бы мне этого вам говорить, но в этом молодом человеке есть что-то лошадиное. Лошадь, да и только!
— А Марлен?
— Марлен была недовольна. Весь вечер сидела недовольная. И ни разу не улыбнулась, даже не попыталась улыбнуться. И все-таки, как я слыхала, дело идет к обручению. Ой, что с вами?
— Ничего. Просто я споткнулся о камешек. Это пустяки.
— Да-да, такова жизнь. Что касается меня, то я уже недолго пробуду в доме пастора.
— Вы иногда встречаете в церкви моряка? Пожелайте ему счастья от моего имени!
— Моряка? Да. В нем-то все и дело. Я не хочу ни при каких обстоятельствах допустить, чтобы господин пастор уличил меня в грехе. — Кухарка провела рукой по животу. — Они такие непостоянные, эти моряки. Сегодня здесь, а завтра — бог весть где.
— Обручение, говорите? — опять начал Станислаус. — Это вам Марлен сказала?
— Вот уж скоро три недели, как моряк, которого вы знаете, не показывается в церкви, а еще через три недели уже всем будет заметно... Что вы сказали? Марлен? Нет, она про обручение ничего не говорила. Госпожа пасторша мне сказала: «Дело в том, что мой муж сам нашел этого юношу, будущего своего коллегу, нашел для Марлен». Да, так сказала госпожа пасторша. Но я тут все болтаю с вами и болтаю. Дай Бог вам здоровья. Каждый несет свою ношу.
Доверенное лицо, старший подмастерье, был добр к ученикам. Никакой муштры и в помине не было. Он сам долго ощущал на себе давящую руку мастера и потому не хотел сразу же гнуть к земле себе подобных. Но те, для кого он играл роль мастера, не были в нем твердо уверены, хоть он и повернул дело к лучшему.
А тут еще новоиспеченный подмастерье Станислаус! Старший мастер пожал ему руку. И в эту руку Станислаус вложил скопленные за последние месяцы ученические гроши:
— В знак благодарности опытным мастерам корпорации, и пусть они выпьют за здоровье нового подмастерья!
Станислаусу пришлось занять деньги у своих соучеников, чтобы и для них устроить небольшую попойку. Людмила добавила к этому кое-что из кассы. Из этого явствовало, что она не станет скаредничать, когда речь идет о таком человеке, как Станислаус.
За столом, на котором недавно лежал отравившийся газом мастер, теперь звенели пивные кружки и рюмки со шнапсом.
— За здоровье нашего Станислауса, благородного устроителя этого праздника?
Станислаус поклонился:
— За здоровье всех учеников на всем свете, за тех, с кого дерут три шкуры!
Этот незаметный вроде бы Станислаус показал себя тут отличнейшим оратором.
— Браво! — воскликнул один из учеников. — Ты должен присоединиться к юным социал-демократам!
Станислаус пропустил это мимо ушей. Он уже вошел в раж. Пиво и шнапс сообщали крылья его словам. Он говорил о том, что верблюды ценятся дороже, что их больше любят, чем учеников пекаря. Сплошь какие-то непонятные вещи. Товарищи его решили — пусть себе говорит. Попробуй пойми этого Станислауса! Он не только изнасиловал дочку пастора, но его иной раз можно застать за чтением книжек. Он сам, по доброй воле, принимает эту муку, никакой учитель его не заставляет. А Станислаус все взвинчивал себя. Он даже вытащил из-за пазухи исписанную бумагу. Все ученики слышали, что это какие-то стихи, вроде как в хрестоматии.
Стихи оказались длинными. Длинными, как нескончаемая песня о литье колоколов, что помещена в хрестоматии, за нее им не раз доставались колотушки. Станислаус читал, все больше воспламеняясь, и под конец поднял руки, как для присяги. Оберточная бумага, на которой были написаны стихи, упала на пол, словно увядший лист с дерева.
...Будут пялить глаза и дивиться
те, кто грамотой ныне кичится.
Сам Иисус проклинал грамотеев,
нашей горькой земли лиходеев!
— Аминь! — произнес один из учеников, когда Станислаус наконец сел на место.
Старший подмастерье сказал с восторгом:
— Да ты же можешь написать стихи для витрины. Мы теперь печем «докторский» хлеб для диабетиков. И надо его хорошенько разрекламировать.
Станислаус захотел попробовать:
— Ты не бойся диабета, коль нужна тебе диета — есть у Клунча новый хлеб... или что-то в этом роде.
Старший подмастерье остался недоволен.
— Но ведь Клунч-то помер. Теперь дела ведутся от моего имени, — заявил он.
Пирушка окончилась песнями и танцами. Пели на все голоса, во всех тональностях. Ученики кружились по кухне, ветер танца трепал их фартуки. «Мой попугай не ест крутых яичек...» и «О донна Клара...». Кружение, визг, саксофон и приглушенные звуки трубы. Кто во что горазд!
Людмила довела Станислауса до кровати, он едва держался на ногах. Она заботилась о нем как родная мать. Голова у Станислауса шла кругом. Пиво и шнапс еще туда-сюда. Но танцы!
И у Людмилы с головой тоже было неладно, так как она привела Станислауса не в его каморку, а в свою комнатушку.
Станислаус плюхнулся на дорожную корзину Людмилы. Корзина затрещала.
— Это, как я вижу, не моя комната.
— Нет, — сказала Людмила, — но ты должен меня защитить. Вот уже две ночи мне является труп хозяина. Как будто я что-то упустила во время похорон...
Станислаус решил остаться сидеть на корзине. Пусть только этот призрак явится! Он стал искать палку. Не найдя, он взял Людмилин зонтик.
— Добро пожаловать!
Станислаус имел в виду других призраков, тех, что под хмельком.
Не успела Людмила юркнуть в постель, как Станислаус заснул, сидя на ее корзине.
— Станислаус! Станислаус!
Он испугался:
— Что? Труп явился?
— Если ты будешь там сидеть, ты никогда его не поймаешь. Он является ко мне в постель.
— Ты что, с хозяином путалась, Людмила?
— Да так, только чуть-чуть. Я как-то пришла, а он такой грустный. Это было ночью, перед его смертью. Он лежал тут и плакал. Я погладила его. Он был мне благодарен. А что мне было делать?
— Да, Людмила, ты со всеми так добра...
— Моя мама говорила, что во мне пропадает сестра милосердия.
— Скажи, Людмила, ты была когда-нибудь в комнате пастора?
— А что мне там делать?
— Люди входят туда и говорят: «Я прошу вас поговорить со мной!»
Ночь проходила в болтовне о том о сем. Под утро у Людмилы иссякло терпение:
— Короче говоря, мне сделали предложение. Один человек хочет на мне жениться. Он уже немолодой.
— Ты что, давала объявление в газету?
— Нет, это никуда не годится. Моя тетка один раз так сделала. Ну ей и прислали одного, он только с виду был мужчина.
— Так он был гермафродит?
— Он чудно пел, и голос был высокий, как у женщины.
Пустопорожняя болтовня, но Людмила опять вернулась к предложению:
— Наверное, я все-таки соглашусь, хоть он и немолодой. Молодые ничего не ценят.
— Вот тут ты права. Ты сможешь по крайней мере водить старика вверх и вниз по лестнице и делать одно доброе дело за другим.
Этот Станислаус и впрямь не годился для любви. И это, конечно, чистейшая ложь, что он якобы обесчестил пасторскую дочку.
Людмила заснула. Заснула и без своего защитника от призрака. Станислаус тоже заснул, не выпуская из рук Людмилин зонтик.
Старший подмастерье явился будить учеников. Постучался он и в отдельную каморку Станислауса. Ответа не было. И тогда он заглянул внутрь. Станислауса в постели не было. Один Бог знает, где мог заснуть во хмелю этот парень, этот поэт.
Старший подмастерье постучался и к Людмиле, сперва деликатно, потом уже погрубее. Два голоса отозвались:
— Да!
Один — Станислаус, другой — Людмила. Старший подмастерье чуть приоткрыл дверь. А имел ли он на это право? Ведь это же Станислаус, подмастерье, который и сам делает что захочет, да еще других заставить может! Старший подмастерье увидел Станислауса сидящим на дорожной корзине с зонтом в руках и прикрыл дверь.
