9
Станислаус помогает расследовать убийство и с тех пор слывет ясновидящим.
Вскоре Станислаус явил миру очередное чудо. Был убит лесничий; браконьер зарезал его ножом. Деревня кипела слухами, как суп в кастрюле. Она шипела, булькала, пузыри подозрений вскипали на поверхности и тут же лопались. Жандарм Хорнкнопф ходил из дома в дом. В бумагах лесничего нашли один список. В списке указаны были все жители деревни, которых покойный лесничий хоть раз застал в лесу за недостойным делом. Была там и фамилия Густава. Один раз там было записано: Густав Бюднер — кража дров. И потом, после многих и многих, воровавших дрова и собиравших грибы, стояло: «Густав Бюднер угрожал мне. Настроен враждебно!» Маленькая ненависть Густава ко всем, кто, в отличие от него, не воевал, сыграла с ним дурную шутку.
Как-то на стекольном заводе речь зашла о лесничем. Густав до того увлекся, что сказал: «Чтоб его черти съели. Всю войну дома просидел, допекал тут бедных баб, под юбки им заглядывал, и это еще что!»
Жандарм Хорнкнопф заявился на двор к Бюднерам. Густав чистил козлятник. И не заметил пришельца. Козий навоз с вил полетел прямо на начищенные голенища жандарма.
— Тут стоит представитель власти, а ты наносишь этой власти оскорбление. — Жандарм указал на козье дерьмо.
Густав со страху выронил вилы. И побледнел.
— Ты свое ружье зарыл, что ли? А, Бюднер?
— Ружье? Нет у меня ружья.
— Что ж ты с войны, даже пушку не привез?
— Нет, только вшей, а оружия — никак нет, господин Хорнкнопф, — нашелся Густав.
— Проведи меня по дому и позволь мне поискать твое ружье, Бюднер!
— У меня в доме только одно ружье — это ваше, господин жандарм!
— Брось свои шуточки!
— Косулю ведь не застрелили, а задушили, господин жандарм!
— А ты почем знаешь?
— Говорят.
Из-за стены козлятника показался курносый нос Станислауса.
— Лесничего зарезали, господин Хорнкнопф!
Жандарм, прищурив один глаз, сверху вниз взглянул на Станислауса. Так Господь Бог по воскресеньям одним глазом смотрит на копошащихся внизу земных карликов.
— Так-так, зарезали, значит, и все-то ты знаешь!
— Я еще больше знаю.
— А теперь помолчи, малыш, — сказал Густав.
— Нет, пусть он говорит, Бюднер, или у тебя рыло в пуху?
Станислаус затараторил:
— Этот человек, ну этот, вспарывает брюхо косули, а тут тихонько подходит лесничий и вспугивает его. Он оборачивается и втыкает нож прямо в живот лесничему. Лесничий орет: «О, как больно, мой живот!» — «А, ты еще можешь кричать?» — говорит тот и еще раз ударяет его ножом в живот. Лесничий падает и умирает, и тогда тот кричит: «О горе мне! Что я наделал!» Дома он решает почистить картошку. Достает из кармана нож. И что же он видит? На картошке кровь. У него сразу пропал аппетит. Тогда он пошел в лес — нарезать березовых прутьев. Хотел связать себе метлу. А как стал резать, видит — прутья все в крови. Тут он пугается и бежит бегом. И кричит: «Ах, убейте меня! Я ничего не вижу на свете, кроме крови!»
Жандарм присвистнул:
— Для своих лет он здорово врет.
Густав смутился.
— Мальчишка немного, как бы сказать, с двойным дном, господин жандарм!
Жандарм приступил к обыску. Он вытащил из кармана кусок проволоки и стал сравнивать с каждой проволокой, попадавшейся ему на дворе. В доме он проверил все гвозди в половицах — не живые ли. Один гвоздь с чистой шляпкой он велел выдернуть. Густаву пришлось приподнять половицу. Несколько уховерток и мокриц в древесной трухе под полом, но никаких орудий браконьерства. Ничего. В самом деле ничего? Кое-что все-таки было: Станислаус навел жандарма на нужную мысль.
— Дай-ка мне свой перочинный нож, Бюднер!
Жандарм еще раз обошел всю деревню и у всех подозреваемых отобрал перочинные ножи. Он отвез их в город, в криминальную полицию.
На другой день один мальчишка порезал себе ногу ножом. Он переходил вброд деревенский пруд, а нож лежал в тине. Нож был не перочинный, многие в деревне знали, чей это нож. Нож еще не попал к жандарму, а настоящий браконьер и убийца уже объявился. Им оказался торговец шкурами из соседней деревни, из Шлейфмюле, человек, ничем раньше не запятнанный, если не считать того, что он по дешевке скупал шкуры у крестьян и рабочих, чтобы перепродать их впятеро дороже. Ножом, этим всем и каждому знакомым ножом, он в присутствии продающего соскребал со шкуры остатки жира и ошметки мяса, чтобы показать, что она плохо выделана, и сбить цену. Он не значился в штрафном списке покойного лесничего; ведь он мог купить себе дрова на зиму.
Со временем Бюднеры окончательно убедились, что Станислаус не чужд ясновидения, и это их несколько напугало.
Мнения жителей деревни по поводу его провидений разошлись.
Учитель Гербер в школе обходился с ним как с больным. Станислаус толковал и даже дополнял стихи по своему разумению. «Трех цыган» Ленау он читал так:
Однажды цыган я встретил троих,
они на лугу отдыхали.
Дымился на углях куренок у них —
за пустошью, верно, поймали.
Скрипку один в руке держал,
сам для себя играя,
вшей в одежде другой искал,
к тому же песнь распевая...
— Ох, ох, Станислаус, мальчик мой, в этих стихах ни слова нет о курице! — Учитель Гербер концом линейки постучал по хрестоматии.
Станислаус ничуть не смутился:
— Этот евангелист просто забыл про нее.
— В данном случае это поэт, мой мальчик.
— Ну так поэт забыл.
Учитель Клюглер просмотрел множество книг, чтобы вынести окончательный приговор Станислаусу:
— Я читал, что острая наблюдательность вкупе с буйной фантазией может привести, как это говорится, к своего рода ясновидению. Психические силы в таком человеке...
Никому не было интересно, что там вычитал учитель Клюглер. Этот получеловек был битком набит всякими знаниями и, несмотря на всю премудрость, вечно ранил свои пальцы, нарезая хлеб.
Старики и немощные в деревне то и дело норовили что-нибудь сунуть в руку Станислаусу: то кусочек масла, то яичко — или же угощали его молоком и сами при нем пили из того же ковшика. Им хотелось хоть как-то соприкоснуться с теми силами, что таились в этом парне.
— Жаль, жаль, что придется умереть раньше, чем это благословенное дитя станет ученым пис-пис-доктором и чудодеем.
Папа Густав, однако, утешал народ:
— Он, как придет его время, будет по меньшей мере стеклоедом.
