Станислаус излечивает старуху от болей в пояснице, собирается избавить одного человека от моргания, но натыкается на жандарма и пророчит ему потерю сабли.
Папа Густав долго еще носился со своими подозрениями и избегал встречаться глазами с сыном. Он послал его в козлятник:
— Поди глянь на вымя маленькой козы!
Станислаус внимательно осмотрел маленькое козье вымя. Он даже покормил козочку из рук. Если у него дурной глаз, козочка обязательно окажется испорченной. Пришла мама Лена, вся в слезах, и подоила козочку. Она дала прекрасное, жирное молоко, а никакую не кровь. Семья облегченно вздохнула.
Станислаус должен был показать отцу, как он заколдовывал кур. Папа Густав и сам попробовал. И у него тоже куры оставались лежать, покуда он не прогонял их.
— Это же словами не выразить, что только человек может, а? Но в конце концов эти могущественные силы в тебе — от меня.
Гости, бывшие на конфирмации, уж позаботились, чтобы все в деревне напугались и подивились куриным чудесам Станислауса. Доброжелательно настроенные люди считали, что он в родстве с Господом, а злобствующие — что он чертово отродье.
Учитель Клюглер рылся в своих книгах:
— В данном случае речь некоторым образом идет о зоогипнозе. Зоогипноз достигается, как это говорится, механическими средствами, исключительно механическими средствами...
Никто не прислушался к тому, что там лопочет Клюглер. Он человек ученый, но неверующий. И считается со взглядами только одного человека, а именно своей жены.
Из деревни явилась старуха. Пришла с палкой, хромая. Станислаус копал землю в саду, а папа Густав сеял морковь. Старуха плюхнулась прямо на свежевскопанную землю.
— Мальчик, погладь мне поясницу, ты же настоящий чудодей!
Станислаус оторопел. Ему показалось, что старуха сошла с ума. Она сидела на грядке как грач.
— Погладь мне поясницу, один мудрый человек послал меня к тебе!
Папа Густав подошел поближе. Глаза у него искрились лукавством.
— Густав, Густав, — жалобно просила старуха, — он должен научиться. Как же иначе? Кто отмечен Господом, должен помогать людям.
Густав показал Станислаусу, как ему следует погладить старухе поясницу. Он нехотя повиновался. Едва он коснулся этой старой бабы, как она начала потягиваться. Позвоночник у бабушки хрустнул! Руки взметнулись вверх и упали. Она зевнула так, что слезы навернулись на глаза.
— Помолись, помолись, мальчик!
Станислаус начал молиться:
— Наш приход и наш уход, Господи, благослови. Хлеб насущный в день забот ниспошли в залог любви...
— Тише, тише молись, — сказала бабушка. — Мудрый человек из Клаттвитца только шепотом молился. Ты сам должен придумывать молитвы против болезней!
Тут-то Станислаусу только дай волю. И он забормотал:
— Болезнь поясницы, убирайся вон, а то мы побьем тебя, с Отцом, Сыном и Святым Духом, лопатой прочь прогоним. Аминь, аминь, аминь, Матерь Божья и все святые.
Густав кивал и в воздухе показывал сыну массажные движения.
Тут уж старуха взвыла в голос. Она вся дрожала.
— Что со мной? Что со мной? Как будто камень свалился с меня. — И сразу поднялась на ноги. Казалось, она стала выше ростом. — Ну, Густав, везет тебе. Такое Божье благословение в доме!
Теперь заплакал и Густав. Старуха воткнула в грядку свою клюку и вытащила деньги из кармана юбки. Она сунула смятую бумажку в измазанную землей руку Станислауса и ушла не оглядываясь. Станислаус ждал, что сейчас грянет гром небесный и молния испепелит деньги у него в руке. Ни грома, ни молнии не воспоследовало. Сияло солнце. Небо оставалось синим. Густав шапкой утер слезы.
— Итак, у нас теперь есть немножко денег, так сказать, благодаря твоему божественному искусству. Матери нужны теплые ботинки. А может, еще что-нибудь останется на отруби для козы. — И он поспешил с деньгами в дом, к Лене.
Станислаус как был бросился на вскопанную землю. Гром и молния не поразили его, а радость свалила с ног. Нет у него дурного глаза! Над ясноткой, росшей на меже, порхали капустницы. Они пили из голубых трубчатых цветочков, трепеща крылышками, взмывали вверх, словно радость весеннего утра возносила их к небу. Пролетев высоко над цветущими грушами, они растворялись в небесной синеве.
— Привет вашей королеве, летающие в облаках!
Вернулся папа Густав.
— У тебя голова не идет кругом? Чудеса отнимают все силы. — Папа Густав стряхнул со спины Станислауса черную огородную землю. — Под конец у тебя была судорога?
— Нет, только дрожь в сердце.
Так с тех пор и пошло. Станислаус был возведен в ранг чудодея. Он свел бородавки у деревенского портняжки. У облысевшей женщины на голове снова выросли волосы, выпавшие после тифа. Станислаус массировал лысую голову женщины.
— Господу все мои песни. Шевелюра, возьми и воскресни! Отче наш дарит свои власы для пущей красы.
Как же счастлив был Густав! Теперь всем хватит хлеба! Безработица уже не так страшна. Мама Лена позволила Густаву делать, что ему заблагорассудится. Она слушала только звон в копилке. Жалкое позвякивание — и все-таки...
Мама Лена начала читать. Но не светские книги, боже упаси. Она подружилась с благочестивыми людьми, которые скитались по дорогам. Они называла себя адвентисты седьмого дня. Чудотворство Станислауса было для его матери знаком, что Господь перед концом света не выкинет семейство Бюднеров на небесную свалку.
У папы Густава были другие заботы.
— Нам нужно кресло. Настоящее кресло, как у врача! Мази нужны. И чай, все сорта чая! Чай не повредит.
Он припрятал деньги и подался в город. В лавке старьевщика он нашел залатанное кожаное кресло. Оно стоило пятьдесят марок.
— И я еще остаюсь в убытке, — уверял старьевщик.
А какой же чудодей без кресла? Густав решился. И начал торговаться:
— Десять марок, и ни гроша больше.
Старьевщик повернулся к нему спиной.
— Сорок марок, это мое последнее слово.
Густав сочувственно смотрел на него широко открытыми глазами:
— Да хранит вас Господь от болезней, но вам будет обеспечен свободный доступ. Это кресло для чудотворца.
Старьевщик насторожился:
— А этот ваш чудотворец кожный зуд не лечит?
Густав долго не раздумывал:
— Стоит ему тебя коснуться, и зуда как не бывало.
Старьевщик отдал кресло за двадцать марок.
Горница Бюднеров превратилась в приемную чудодея. Солнце играло на баночках с желтыми и зелеными мазями, стоявшими на подоконнике. Густав отполировал деревянные части кресла. Роскошная прусская работа! Он сколотил шкафчик для медикаментов, которые он готовил из древесной коры. Красным плотницким карандашом нарисовал на дверце шкафчика череп. Череп напоминал карнавальную маску. Успокоился Густав на этом? Ничуть не бывало, он стал драить шкуркой старую проволоку. Из начищенной проволоки он начал гнуть какие-то таинственные инструменты.
— Что это будет? — спросил Станислаус, для которого все манипуляции отца были загадкой.
— В шкафу должно что-то блестеть. Погоди, ты еще научишься, поймешь, что значит быть чудодеем.
Густав ни минуты не сидел без дела. Он бродил с корзинкой по лугам, обрывал головки у цветов и сушил их. Это он заготовлял чай. Он листал старую медицинскую книгу, справляясь, какие травы имеют мочегонное действие, а какие помогают при почечных коликах. В конце концов он сколотил еще один, особый шкафчик, с отдельными ящичками для разных сортов лечебного чая.
Первым пациентом, вошедшим в бюднеровскую приемную, был ночной сторож. Густав вызвал Станислауса из сада и прошептал:
— Карле-трубач сидит в кресле и диву дается. Я его малость порасспросил. Ему днем плохо спится. Ты это ему и скажешь сразу, когда войдешь. Первым делом вымоешь руки и устроишь скандал. Но скандал в том смысле, что покоя тебе, прости господи, не дают. Ты ведь должен делать только чудеса. И от этого у тебя, скажешь, испорчены нервы.
Станислаус снял в сенях свои деревянные башмаки.
— Этого я не буду говорить — про нервы.
Густав взволнованно семенил с ним рядом:
— Тогда скажи про артерии! Это должно прозвучать так, что, мол, они тебя заставляют, просто толкают на чудодейство. Но ты их жалеешь и потому не зовешь жандарма. Деньги брать не смей. Если кто тебе деньги предложит, ты плюнь на них и швырни в гневе на пол. Твое искусство непродажное. Ты избавитель человечества!
Станислаус с упрямым видом поплелся в горницу. Ночной сторож дремал. Густав подкрался к креслу. Трубка выпала изо рта на колени.
— Как спится, Карле-трубач?
Сторож ночи вздрогнул:
— Я вздремнул тут. Это кресло мягче, чем моя постель.
Карле-трубач похлопал своими толстыми ручищами по кожаным подлокотникам.
— Парень только дотронулся до тебя, вот ты и заснул, — поспешил объяснить Густав.
— Нет, — сказал Станислаус.
Карле-трубач уставился на него:
— Скажи мне, парень: почем ты знаешь, что я глаз сомкнуть не могу?
Ответил ему Густав:
— Мальчик через семь стенок чувствует, что ты можешь, а что нет.
Расторопный Густав уже рылся в шкафчике с травами. Искал там валериановый корень.
— Вот, начиная с сегодняшнего дня как придешь с дежурства, так выпьешь этот чай. По-ученому он называется «снулли спатти». Будешь спать как сурок.
— Я прямо тут сидя мог бы заснуть.
— Ишь ты какой! А ну освободи кресло! Тут еще много людей ждет со всякими недугами.
Карле-трубач кряхтя поднялся. Он сунул руку в жилетный карман и извлек оттуда бумажку в сто марок. Совсем уже ветхую. Карле еще пощупал и помял ее, прежде чем протянуть Станислаусу. Густав тотчас же встал между ними:
— Я тебе покажу, Карл! За доброе дело — деньгами? Да Господь на небе будет корчиться от боли!
Густав плюнул на деньги, швырнул их на пол и ногой в носке задвинул под гардероб. Карле-трубач от страха начал кланяться:
— Я не хотел вас обидеть, люди добрые, простите!
Но такое халтурное извинение на папу Густава не подействовало. Он встал в позу перед Карле и грозно произнес:
— Чтоб никому ни слова о лечении!
Карле воздел руки к потолку, как бы клянясь:
— Тайны уйдут со мной в могилу, Густав!
— Так тому и быть! У нас уж отбою нет от пациентов. Но ведь всех не вылечишь!
Итак, реклама была обеспечена. Карле уже на улице поведал всем свой секрет.
Когда он ушел, Густав достал из-под шкафа деньги. Осмотрел их и поморщился:
— Это, конечно, все равно что жук начихал, но ведь, кажется, у нас хотят с помощью красных печатей увеличить, как это называется, номинальную стоимость этих сотенных.
Поутру наших чудодеев уже в шесть часов подняли с постели громким стуком в дверь. Густав растолкал Станислауса:
— Кто хочет творить чудеса — тому не до сна!
За дверью стоял батрак Ринка. Он подмигнул Густаву.
— Ты чего подмигиваешь? Говори, что тебе надо!
Ринка служил с Густавом в одной роте.
— Не строй из себя барина, приятель Густав! — И Ринка отодвинул Густава в сторону. Да еще подмигнул ему мимоходом. И лишь в сенях он начал как из мешка вытряхивать свои недуги: — Так уж мне худо, Густав, с самой Пасхи эти муки. Ну выпил я на Пасху маленько. А что еще видишь в этой жизни? И вот пью я себе и пью. И значит, я еще совсем здоровый, раз могу так пить. Вот ложусь я спать и просыпаюсь с этим морганьем. Ну, думаю, это пройдет. В детстве была у меня и оспа, и всякая сыпь, и все само проходило. Ну так поморгаю себе немного. А оно не проходит, замечаю я через неделю. Кладу на глаз повязку. Грею горячими отрубями. Не помогает. Теперь вот опять хожу без повязки. В конце концов, свежий воздух тоже лечит, так я себе думаю, но и свежий воздух не помогает. Бог свидетель! Но это бы еще с полбеды! В поместье пропало пять центнеров ржи. Инспектор Вайсбир всех нас решает допросить. И вот стою я там. Управитель с инспектором глаз с меня не сводят. «Тебе известно, куда делась рожь, лодырь?» — спрашивает меня инспектор. «Нет!» — говорю. А мой глаз — он как бы сам по себе подмигивает управителю. И управитель принимает это на свой счет. Он подходит и дает мне в зубы. Ну я тоже ему влепляю. Инспектор нас разнимает. Выходит так, что я будто бы управителя заподозрил. И теперь мне кажется — весь мир спятил. И сам я спятил. И что теперь будет? Так пусть твой парень, хочет он или нет, вылечит мое морганье наложением рук.
Густав застегнул жилетку:
— Все сюда идут за наложением рук. У мальчишки сил не так уж много. У него уж дрожь в артериях.
Ринка не унимался. Голос его стал слаще:
— Он еще спит, святое дитятко?
Тогда Густав сказал, очень учено и мудро:
— Глазное морганье так за здорово живешь не проходит. Тут чувствуется рука дьявола. Это действует дьявол, который сидит в шнапсе. И лечение это очень трудное. Мне вот, к примеру, надо кур кормить, а овса уже ни зернышка.
Ринка пообещал Густаву, что в конце месяца, когда с ним расплатятся натурой, он даст ему овса. Густав усадил Ринку в кожаное кресло и достал из шкафчика с черепом на дверце хитро изогнутую, начищенную до блеска проволоку. Он положил ее на подоконник перед Ринкой.
— Нашему чудодею надо еще умыться, и, прежде чем он явится, ты должен глазами как бы размотать эту проволоку. Взглядом следи за каждым изгибом и взглядом же распутывай каждый узелок. Но не прикасайся к проволоке, а то и помереть недолго. Не хватало мне еще на твои похороны тратиться!
Ринка остался один. Сидел, уставясь на проволоку. Взгляд его скользил по всем изгибам и, точно мышь в банке, метался среди сплетения узлов. У проволоки не было ни начала, ни конца.
Станислаус в кухне ел хлеб с творогом. Уже пробило семь. Опять кто-то постучал в дверь. Густав встрепенулся — новые посетители? Он надел черный пиджак от своего еще свадебного костюма и с нетерпением дожидался, когда сын наестся.
— Если б ты хоть изредка съедал в трактире немножко стекла, у нас бы от пациентов отбою не было.
Станислаус сидел, глядя на вьющих гнездо ласточек во дворе.
Густав ринулся в сени и столкнулся там лицом к лицу с жандармом.
— Где твой сын, Бюднер?
— Да где ж ему быть, господин Хорнкнопф? В кухне сидит. Хлеб с творогом ест.
— Давай его сюда!
Жандарм произнес это не так чтоб очень повелительно. Видно, вспомнил ту историю с ножом, когда ему так помогли прозрения чудодея Станислауса. Жандарм за это получил чин обер-вахмистра. Господин обер-вахмистр без приглашения вошел в горницу Бюднеров. Черт бы его побрал!
Станислаус исчез. Густав нашел его во дворе, возле велосипеда обер-вахмистра.
Жандарм увидал сидящего в кресле Ринку. Взгляд Ринки все еще скользил по гнутой проволоке.
— Ага!
Жандарм осмотрел баночки с мазями на подоконнике. Ринка не поднимал глаз.
— Ты что тут делаешь?
Никакого ответа. Жандарм схватил с подоконника проволоку. Ринка вскочил и схватил жандарма. Жандарм глянул на разгоряченного Ринку. Ринка подмигнул. Жандарму показалось, что он его понял.
— Адская машина, да?
Ринка подмигнул. Жандарм уже не осмелился хватать проволоку голыми руками. И схватился за саблю. Сабля обычно висела у него на ремне. Сабля? А где же он оставил саблю? Наверное, на велосипед повесил и двумя зажимами закрепил.
Густав втолкнул Станислауса в горницу. Станислаус, как всегда, был усыпан веснушками, а папа Густав бледен как полотно. Итак, жандарм уже осматривал эту комнату чудотворца служебным взглядом. Ринка подмигивал.
— Я вам нужен, господин жандарм? — спросил Станислаус.
— Ха, гляньте-ка на этого чудотворца! Тоже мудрец называется, а не знает, что мне нужно.
Молчание. Станислаус сказал, помешкав:
— Я знаю.
— Знаешь? Так скажи! Давай!
— Ваша длинная сабля, господин жандарм, пропала.
— Пропала? Ха-ха! Да она на велосипеде висит, тоже мне чудотворец!
— Там нет сабли, господин жандарм.
Жандарм вышел на двор. На велосипеде сабли не было. Господин обер-вахмистр в задумчивости вернулся в горницу.
— Сабля у меня дома. Я сам вчера ее в шкаф засунул. — Он посмотрел на Густава. — А что касается ясновидения, это, понимаешь ли, запрещено, да ты и сам знаешь. Я на днях опять загляну, и чтоб никаких чудес, ясно?
Густав молча кивнул. И с этим кивком рухнул весь тот мир, который он с такими трудами создавал в последние недели. Он снова был безработным.
