Чего хочет Бог

Глава IX

Мои руки всё ещё были в крови. Они дрожали от страха, от осознания того, что я сделал, что совершил. Это было бесчеловечно, грубо и непростительно. Я не стал смывать кровь, дождь справился бы без меня – они и не думал прекращаться. А мне только и оставалось сидеть с мёртвый котом на коленях, нежно гладить его и стирать кровь с его густой, чуть грязной шерсти. Лужи вокруг меня превратились в настоящие алые озёра, вода из них утекала в водостоки, смешиваясь с кровью других существ.
– Ты молодец, – голос Игмаса был слышен даже сквозь проливной дождь. Его чёрная фигура возникла передо мной незаметно, но я даже не поднял глаз, настолько был потоясён произошедшим. – Ты выполнил вторую часть своих обязанностей. Я вижу, как тебе больно сейчас. Принять смерть живого существа, тем более от своей руки, очень тяжело, – он на миг замолчал, отвернулся и посмотрел на фонарь в ближайшем дворе, что находился чуть дальше, за поворотом. – Но теперь всё пойдёт как нельзя лучше.
– Это как же? – прохрипел я с бессильной злобой в голосе.
– Думаю, после всего того, что сегодня было, – начал Игмас, – закончить начатое будет не так уж сложно. Я ведь прав, Блейк?
– Наверное, – неуверенно пожал плечами я, смотря на тёмный комочек шерсти, уже холодный, как камень. Он лежал без движения и не издавал каких-либо звуков. Странно было осознавать, что ещё сегодня утром этот кот бегал по подворотням и гонял голубей, обедал на помойке или пытался охмурить какую-нибудь кошку. Отнять жизнь – это так просто и сложно одновременно. Просто, потому что можно лишь нажать на курок, можно всего лишь аккуратно загнать спицу в горло, случайно ударить молотком. Эти секунды между прежней жизнью и ещё не наступившей смертью кажутся вечностью перед всей историей Вселенной. Но всё же это невероятно сложно. Сложно заставить себя взять в руки пистолет, кувалду, нож или просто столкнуть человека с подоконника, крыши, усыпить и подвесить под потолком, вовремя вытолкнув табурет из-под ног. Есть и последствия, влекущие за собой смерть. Муки совести чаще всего до этого и доводят несчастных убийц. В погоне за счастьем они не остановятся ни перед чем, но стоит им обернуться на своё прошлое и увидеть, насколько большую дорогу он выложил из трупов, сколько рек крови пролил, как тут же совесть даёт о себе знать. И это гложет, скребётся на душе, мечтает вырваться наружу и больше не беспокоить хозяина.
Я не хотел быть таким. Никогда не хотел и всё равно встал на этот скользкий путь счастья через пролитие крови.
– Когда ты закончишь со всем этим? – спросил Игмас.
– Скоро, – коротко бросил я. – Скоро, Игмас. Но я не хочу становиться убийцей, и ты это знаешь. Даже больше – я уже им стал, – я показал рукой на труп кота на коленях. – До чего ты меня довёл?
– Я тебя ни до чего не доводил, – отрезал монстр. – Ты сам принял решение всё узнать о смерти своих друзей. Я лишь предложил один из путей решения этой задачи.
– Через убийство?! – взревел я и встал, хотел было броситься на него, но понимал, что не выстою против такого, как он.
– Да, Блейк. Убийство порой – это выход.
– Насилие никогда не было выходом. Оно ничего не решает.
– И даже несмотря на то, что ты так говоришь, ты десять минут назад прирезал котёнка ради своего благополучия, – резко сказал Игмас и зло сверкнул глазами под маской. – Это называется лицемерие, друг мой. И я бы посоветовал тебе не быть таким.
– А то что?
– Ничего, – вдруг своим привычным бесстрастным голосом ответил Игмас. – Просто я тебе ничего не сделаю. Ты сам себя погубишь. Вот увидишь. У тебя, конечно, есть время исправиться. Но времени не так много, как ты думаешь.
– Давай оставим эту тему? – сказал я, чувствуя странный стыд за своё поведение вдобавок к тому, что сотворил буквально десять минут назад.
– Не стыдись этого, все люди такие, – отмахнулся Игмас, увидев даже сквозь уже стихающий дождь, что я залился краской и стыдливо отвёл глаза. – Когда-нибудь ты всё поймёшь. Не сегодня, не завтра, может, вообще никогда. Просто знай, Блейк, что сколько бы зла ты не причинил окружающим, всегда есть человек хуже тебя.
– То есть если я устрою геноцид в своей стране, то будет кто-то, кто... – уверенно начал я, но ближе к концу предложения всё-таки понял, что Игмас прав. – Кто-то, кто будет уничтожать целые страны.
– Верно. Но это работает и в обратную сторону, но об этом тебе знать пока что не нужно.
– Мне оно и не нужно.
– Вот и славно.
Я вдруг понял, что очень скучаю по своим друзьям. Сколько бы я их не пытался забыть, сколько бы раз не давал себе слово о том, чтобы больше никогда не связываться с прошлым, всегда всё выходило наоборот. Эти пятеро появлялись в моей жизни, как само собой разумеющееся, как нечто обыденное. Но когда их не стало... тогда-то я и начал ценить дружбу или, вернее, то, что от неё осталось во мне. Энни была не в счёт, ведь она ещё была жива, и она так же, как и я, скверно себя чувствует после их гибели пять лет назад. Я вдруг почувствовал, что должен вновь побывать под восточными магистралями и немного с ними поговорить, замолить мелкие грешки и поплакаться за большие, ужасные Грехи. Они всегда понимали меня, всегда принимали таким, какой я был на самом деле. Неулыбчивым, слишком застенчивым и бесконечно лицемерным. Игмас был прав – я ведь поступал как самый настоящий лицемер и сноб. Страшно было осознавать, в кого я медленно, но верно превращался, ведь если мне не так уж и сложно зарезать кота в подворотне, то что будет дальше?
Дальше будет хуже. И только.
– Идём, – сказал я и развернулся в сторону большой улицы, но тут же опомнился, в каком я был виде, потому обессилено упал на колени перед грязной лужей и попытался полностью оттереть эту тёмную ритуальную кровь с дорожающих от страха и напряжения рук. Когда же руки оказались более менее чистыми, а куртка отмыта, я встал и, взяв с собой один лишь рюкзак, переложив туда несколько футболок и джинс из сумки, а её выкинул на помойку, зная, что она мне больше не понадобиться. Нашу семейную фотографию я положил в самый укромный карман рюкзака, чтобы её никто не смог достать. Как бы я их ненавидел, тяжёлое чувство ностальгии не позволяло полностью выкинуть семью из головы, тем более, что после драки с отцом у меня всё ещё немного болела губа и в голове изредка слышался звон, на который я старался не обращать внимание. Но ведь кроме отца-полудурка у меня была мама, которой я дорожил больше всех на свете. Я не мог позволить себе оставить её наедине с этим отморозком, который в пьяном угаре мог бы и ненароком убить её. Она ведь... такая хрупкая и беззащитная перед этим лжесвященником. Нельзя было дать ей умереть. Поэтому со своей последней целью я определился окончательно.
И как бы ни было прискорбно это признавать – после очередного убийства мне вновь стало чуточку легче. На сердце не лежал этот тяжелый камень прошлого, тащивший меня на дно мироздания, на дно социальное и необратимо затягивающее каждого, кто хоть немного сойдёт со своего пути. Того кота мне было по-настоящему жалко – он ведь подумал, что я его друг в этой грозе, беспощадно терзавшей наш город, он мне доверился и даже уснул на коленях. Я подлец, обманщик, лжец и предатель! Нет мне прощения! Да и как вообще можно заслужить его через кровь, если за её пролитие тоже придётся извиняться и платить? Эта система несовершенна, но она работала, и это пугало меня больше всего.
Я шёл сквозь пустой город, под мелким дождём, грохочущим ливнем, и теперь я чувствовал себя куда легче, нежели утром. Небо было ещё серым от грозовых облаков, но уже кое-где между бетонными столбами со стеклом выглядывали на мгновение яркие звёзды, словно подмигивали и говорили: «Всё будет хорошо». Мой шаг был лёгким, воздушным, я словно бы ходил по белым барашкам облаков, освещаемый ярким солнцем. Но пусть по-настоящему я был в клоаке Вселенной, на самом же деле моя душа давно уже принадлежала космосу.
Восточные магистрали как обычно грохотали даже несмотря на бушевавший шторм. Бетонные конструкции над моей головой дрожали после каждого автомобиля, и свет фонарей начинал подрагивать, отчего казалось, что вот-вот наступит конец света. За большими контейнерами, которые некоторые умельцы стащили из порта и оставили здесь, был небольшой угол для тех, кому было некуда податься. Там же находился и алтарь тех, кто погиб в тот день несколько лет назад. А нашли их прямо под потолком, у самой магистрали. Полицейские сняли петли, а трупы уложили в один большой мешок для умерших и отправили в морг. Вот так в нашем мире было всё просто. Смерть не была чем-то ужасным, для каждого она была чем-то вроде небылицы, сказки, которую детям рассказывают на ночь. Им казалось, что до неё ещё далеко, что жить ещё долго, и ничего им не грозит, но в один прекрасный день кто-то из них не просыпается, кто падает с табуретки и проламывает себе череп насмерть, кому-то не повезло подавиться таблетками от кашля или едой, а кто-то и вовсе решит уйти сам, без посторонней помощи, без помощи искусственного Бога, которого мы сами себе выдумывали. И пусть в каждой голове он свой, всё же был един. Так ведь даже в Библии говорилось, но почему тогда люди продолжают об этом спорить, оставалось для меня загадкой.
Я прошёл под магистралями, очутившись в единственном тихом углу этих мест. Здесь грохот отчего-то почти не слышался, а потому все мысли были как на ладони. Они незамедлительно лезли в голову, отравляли её, и в этой зловещей мгле и тиши каждый чувствовал себя тем, кем являлся на самом деле, обнажая свою истинную гнилую сущность убийцы, предатели, лжецы, обжоры и прочих – всё это было про тех, кто сюда приходил чаще обычного.
Алтарь всё ещё был на своём законном месте, и даже горела одна свеча, высокая, длинная, похожая на высокий маяк, освещающий путь в бесконечной тьме, помогая выбраться на свет. Фотография друзей немного выцвела, но я по-прежнему мог любоваться на их улыбки, на то, как они были в последний раз счастливы, как наслаждались этой жизнью, каждым её мгновением. При взгляде на них на моём лице вновь расплылась грустная улыбка, словно они спустились с небес, чтобы сказать, что с ним всё в порядке и подарить мне последнее, самое крепкое объятие, которое я буду помнить вечно. Ближе всех мне был Майк. Ни Джейк, Ни Аманда или Уильям – один лишь Майк. Он хотя бы был до конца честен с собой и своим миром, хотя бы потому что принял себя таким, каким родился. Я глубоко уважал этого парня, а оттого, если бы мне дали шанс подарить самое душевное и крепкое объятие за всю историю человечества, то я бы не сомневаясь подарил его Майку. Как жаль, что его уже нет в живых.
– Ты был бы хорошим кавалером, – сказал я, поглаживая то место на фотографии, где во все тридцать два зуба радостно улыбался Майк. – Надеюсь, в раю тебе нравится.
– По-моему, согласно Данте Алигьери, все самоубийцы попадают в ад, – буркнул Игмас будто бы сам себе.
– Оставь меня хотя бы на пару минут, – серьёзно сказал я, полуобернувшись к Игмасу, что в это время рассматривал стальные контейнеры и нацарапанные на них матерные стишки и лживые признания в любви.
– Как скажешь, – ответил тот и тут же растворился в тенях.
Я остался с ними наедине. Мне хотелось просто помолчать, отдать дань уважения тем, кто этого заслуживал как никто другой. Мне вдруг начали приходить голову воспоминания о том, сколько хорошего они сделали для меня и друг для друга. Когда мне было тринадцать, пьяный отец в очередной раз выгнал меня из дома, оставив без гроша в кармане и телефона. Джейк ненадолго приютил меня, пока отец не протрезвел и не пустил обратно. В пятнадцать лет Мы с Амандой упали в глубокую яму, когда все вместе в очередной раз гуляли по лесу. Чарли и Майк помогли нам вылезти и даже отвели к врачу, ведь в тот день Аманда сломала ногу, а я – руку.
Но самым запоминающимся был тот день, когда я чуть не умер. Тогда я пошёл домой сквозь подворотни, которых я в детстве очень боялся ввиду довольно тяжёлых времён в нашем городе. Из-за угла вышли трое – у одного был нож в руке – и преградили мне путь. Я уж думал, что моя жизнь закончится слишком бесславно и грязно, грязнее, чем просто у бездомных, что умирают в сточных канавах и на очистных сооружениях. Вся жизнь пронеслась у меня перед глазами, как вдруг передо мной возник высокий словно шкаф мужчина. Он тенью прошмыгнул мимо меня и преградил бандитам дорогу ко мне в тот момент я услышал из-за спины голос Майка и его тихий выкрик «Беги!», разнёсшийся по всем дворам и затихший где-то в глубине лабиринтов.
Когда всё кончилось, Майк рассказал мне, что всегда боялся, когда я шёл домой через подворотни, поэтому почти всегда звал кого-нибудь из взрослых на помощь, чтобы они следили за мной. Так Майк спас мне жизнь. Любовь, оказывается, творит чудеса.
Вдруг сзади я услышал шорох шагов. Резко обернулся и увидел... пустоту. Наверное, то были галлюцинации, в тот день я просто устал от всего этого, но вместе с тем чувствовал некое облегчение. Два чувства – жажда убийства и жажда прощения – каким-то странным образом начинали уживаться друг с другом, и в моей голове всё чаще происходили странные баталии между двумя моими половинами. Никто не выигрывал, только в редких случаях жажде крови удавалось овладеть мной, и это случилось час назад, когда весь мир был полигоном для испытания Великого потопа, что готовил нам Бог.
Я разговаривал со своими друзьями практически всю ночь. Рассказал им всё, что произошло со мной за всё то время, которое меня не было сними. Раскаивался, что не смог прийти раньше, извинялся и клялся приходить почаще.
Никто меня, естественно, не слышал. Я был один под восточными магистралями, и никто не мог нарушить ту странную связь с мертвецами, которую вновь почувствовал впервые за столько лет одиночества.