Чего хочет Бог

Глава XXI

На её могилу мы отчего-то приходили редко. Не было, наверное, сил, не было ничего, что могло бы заставить нас ходить на старое маленькое кладбище, что стояло за часовней на холме, чуть ниже, у самой кромки тёмного леса, откуда веяло опасностью и сырой листвой. Церковь отказалась её хоронить, поэтому нам пришлось справляться своими силами: договорились с управляющим кладбища, сами выкопали могилы. Шон копал, я просто сидел рядом и думал о том, что мы оставили труп Энни прямо на диване, прямо посреди гостиной, и когда-нибудь нам придётся туда вернуться, как бы нам того ни не хотелось. Причин чувствовать себя подонком у меня было множество, и одной из них была моя погибшая подруга. Она сказала, что уходит не из-за меня, что дело ни в ком из нас, что она просто устала так жить – со страхом в сердце, с ужасными снами и постоянным ощущением того, что тебя кто-то преследует. Я прекрасно понимал, что Энни чувствовала, но её поступок меня абсолютно выбил из колеи. Смерть никогда не была выходом, и как поздно я осознал эту простую истину, которая могла бы сохранить много жизней. Жаль, люди не понимают этого и продолжают кромсать друг друга на мелкие кусочки ради одобрения со стороны вышестоящих лиц, ради призрачной славы, ради гордости за свою страну. Но как этим вообще можно гордиться, если на твоих руках осталась чья-то кровь, которую ты собственноручно пролил?
Гроб нам предоставил плотник при кладбище. Он был обычный мужчина на закате дней, который занимался тем, чем ему нравилось заниматься. И пусть его работа была на самой престижной, не самой высокооплачиваемой, не самой простой, но он встретил нас с улыбкой на лице и даже посочувствовал, решил подарить нам гроб, чтобы мы не тратились лишний раз на коробку из дерева.
– Эх, и как это девчушку-то угораздило... – вздыхал тот, когда мы рассказали ему нашу историю. – Неужели для неё жизнь была в тягость?
– Была, – грустно отвечал я. – Даже не представляете, насколько.
– И вам жизнь не мила? – слегка нахмурился он, разливая по стаканам водку, припасённую на чёрный день. – Что ж за молодёжь такая пошла? Все помереть хотят. Я вот сколько живу на свете, и мне ведь не надоело. А я практически всю жизнь прожил здесь, в этом захолустье, в этой каморке на этом треклятом кладбище. Видел столько смертей на своём веку, что и не перечесть, но разве мне захотелось от этого умирать? Глупое это занятие, друзья мои, глупое. Нельзя обрывать свою жизнь просто потому что тебе тяжело.
– Вот бы кто сказал ей это раньше, – сказал Шон. – В последнее время он была сама не своя. Хамила, грубила нам, в последний раз, когда мы её видели, она накричала на нас и ушла. Не знаю, может, эта ссора и была последней каплей, но думаю, было что-то ещё.
Я сидел в коляске перед столом, Шон и гробовщик по имени Дерил уселись на хлипкие табуретки и уже хотели было выпить водку из небольших слегка треснутых рюмок, но всё время останавливались, ведь рассказ наш продолжался.
– Конечно, было, – ответил Дерил. – Ничто не случается просто так, и никто просто так не умирает. Всегда есть причина. Знаете, сколько у меня было причин оказаться в одном ряду вот с этими, – своей морщинистой рукой он указал в окно, за которым простиралось заросшее плющом и высокой травой поле с маленькими каменными надгробиями и крестами. Через мутное стекло оно выглядело ещё более удручающе и страшно. Я не хотел смотреть на всё это каждый раз, когда кто-то умирает, но Бог словно специально старался, чтобы я страдал больше обычного.
«И я покажу ему, сколько он должен пострадать за имя моё», – пробубнил я про себя. Вот оно, маленькое, но удивительно чёткое описание создателя нашего мира.
– И я всё равно живу, живу вопреки всему, назло смерти и дьяволу, – продолжал плотник. – Я был в Италии, был в Германии и Франции, и там люди умирали не меньше нашего. Столько же кладбищ, столько же могил и крестов из гранита. Каждый раз, когда я проходил мимо них, то меня всегда одолевала дрожь. К смерти привыкаешь только когда она не касается тебя, но в те годы умерла моя мать, и тогда я на себе прочувствовал, что значит потерять частичку себя. Странное, поганое чувство.
– Понимаем, – ответил Шон и в один присест опустил свою рюмку, нарочито очень высоко запрокинув голову. – Я, когда был маленький, тоже узнал, что это такое. Мама умерла, а я тогда не понимал, почему все плачут. Это были такие смутные времена... мне было страшно смотреть на всех родных, что у меня остались. И я бы так и остался в неведении, если бы моя пьяный дядя не сказал, что мама больше никогда не вернётся. В тот день во мне всё рухнуло. А ведь как я потом узнал, она умерла из-за обыкновенной пневмонии. Денег не было лечиться, вот и дохли как мухи. Следом за мамой помер и отец, и я остался на попечении у дяди-пьяницы. Своё детство вообще трудно вспоминать. Помню только побои и кровавые следы от ремня.
– А у меня отец недавно умер, – только и сказал я, понимая, что говорил глупость. Мне стало стыдно, и я почувствовал, как налился краской, нервно крутя в руке ещё полную рюмку в то время как Шон и Дерил наливали себе уже третью подряд и пили, даже не закусывая.
– Оу, мне жаль, Блейк, – удивился уже слегка пьяный Шон. В его взгляде была какая-то тягучесть, расплывчатость мыслей и незыблемое спокойствие. Казалось, в тот момент он чувствовал себя максимально расслабленно и умиротворяюще. О себе я уж молчу – тиши в душе как не бывало.
– Что случилось с ним? – спросил меня Дерил, глазами указывая на рюмку, как бы говоря мне не сидеть просто так, а пить вместе с ними. И хоть мне не хотелось этого делать, для спокойствия я всё же опустошил и свой сосуд.
– Спился, – сказал я и поднял вверх рюмку с уже налитой водкой. С недоверием огляделся и посмотрел на своих приятелей, затем снова на рюмку и, немного собравшись с силами, выпил. Тёплая, даже обжигающая жидкость потекла по пищеводу и остановилась в районе желудка, продолжая убивать меня изнутри. Мне не нравилось пить, но сейчас отчего-то хотелось. Наверное, это была отдушина, мнимое освобождение от проблем, пускание их на самотёк, но какой в этом всём смысл, если наутро всё равно проблемы останутся. Водка не решает проблем, но и молоко тоже. И, может быть, я мог себе позволить выпить, хотя бы изредка, хотя бы немного освободить разум и опустошить сосуды с чувствами и привязанностями, от которых я уже успел устать. Слишком быстро я привязываюсь к людям, а потом страдаю. Обыкновенное расписание неудачника, что сказать.
– Да, жалкая смерть, – иронично заметил Дерил, выпивая уже четвёртую рюмку. – Как хорошо, что мы не такие. Кстати, Блейк, всё хочу спросить, да боюсь, что ты не захочешь отвечать.
Я помотал головой, мол, всё хорошо.
– Почему ты потерял ноги?
– Авария, – ответил за меня Шон. – Мы оба были там, и ещё несколько наших друзей.
– А где они сейчас? Ушли?
– Погибли, так же, как Энни.
– Мне действительно вас жаль, – удручённо вздохнул Дерил и встал, зажигая свет в потемневшей от наступающей ночи тьме. Липкая темнота расступилась, и комната наполнилась тусклым и оттого ещё более противным светом. Плотник сел на место и ещё несколько минут смотрел по сторонам, словно обдумывая всё, что мы ему рассказали.
– Вот ведь время какое... идиотское, – говорил он словно разговаривал сам с собой. – Столько лет, столько лет эволюции лишь ради ненависти и постоянных смертей. Ну не идиотизм ли?
Он вновь замолчал, вертя в своих сухих руках пустую рюмку. Дерил то перекидывал свой взгляд в окно, где величаво высились надгробия, то оглядывал свою каморку будто видел её впервые. Наконец, после двухминутного молчания, мужчина вздохнул:
– Вы её хоть похоронили? А то сидите тут, а она там лежит, тухнет. Дом ещё весь пропахнет этой гадостью, в век не отмоете.
– Мы совсем забыли, – растерянно ответил Шон. – Нам нужно идти тогда, но мы ещё зайдём.
– Конечно, заходите. Я всегда здесь, буду ждать.
– Хорошо, спасибо, что помогли выпустить пар, – криво улыбнулся я, в то время как Шон вёл коляску к выходу. – Хорошего вечера.
– Вам тоже, ребятки, – устало ответил Дерил. – Вам тоже.
Мы вышли на улицу и легко закрыли скрипучую дверь плотницкой мастерской. Я кинул взгляд на то место, где Шон копал могилу утром. Она всё ещё ждала свою жертву.
– Какое-то сборище несчастных, – пробурчал мой друг, ведя нас обоих в сторону главной улицы. – Наверное, со стороны мы выглядим очень жалко. Всё-таки каждый должен пережить напасти самостоятельно, не находишь?
– Возможно, – ответил я, разглядывая часовню, высившуюся вдали. На холме она выглядела словно маяк во тьме, разрезающий туман неизвестности и бесконечных вопросов о бытие. Я теперь понимал, чем религия так привлекала людей – там были простые ответы на самые сложные вопросы. Не нужно думать, не нужно спрашивать – просто прими то, что сказано в Библии, и жизнь твоя станет проще. Но без вопросов, мне казалось, наша жизнь станет ещё более скудной и пустой, нежели до этого.
Такими были мы. Люди потерянные, обезглавленные духовно, отпущенные судьбой в бушующий океан жизни без лодки и вёсел. Мы тонули, кто-то пытался нас подхватить, но вот мы уже стремительно идём ко дну, и воздуха становится всё меньше и меньше. Как только достигнем дна, так сможем сказать, что нас больше нет, есть лишь пустое тело, оболочка без смысла и мыслей, без вопросов и ответов. Нас не станет, словно никогда и не было. Таково наше общество – сборище олицетворяющих собой нечестивость и безнадёгу.
– Я не хочу умирать, Шон, – сказал я, когда мы вышли на главную улицу, скудно освещённую белыми фонарями, и от этой фразы во рту осталась странная противная горечь, словно бы я врал сам себе. – Я хочу жить, не хочу кончить, как они. Никто из них не был достоин смерти. Да ведь?
– Да, Блейк, да, – ответил он. – Я тоже хочу жить, и у нас ещё всё впереди, я надеюсь.
– Тогда почему мы всё ещё в этом городе?
– Наверное, потому что мы не похоронили здесь частичку себя.
Всё остальное время мы шли до дома в тягостной тишине, словно мы перестали быть друзьями и стали лишь незнакомцами, сведёнными судьбой. Когда мы остановились возле дома и Шон начал рыться в карманах куртки в поисках ключей, он смотрел очень тяжело и устало. Было видно, что ему тоже скоро всё надоест и он покончит с собой, так же, как Энни.
Распахнулась дверь, и мы вошли в странное подобие тепла. Закрытый гроб, лежащий на диване тут же бросился в глаза. Казалось бы, это была обыкновенная часть человеческой жизни, но что-то абсолютно опустошающее было в этом гробу, что-то бесконечно меланхоличное. Я не могу уловить это чувство, но оно непременно витало вокруг и пролетало сквозь мысли, но оставаться не хотело.
– Я один донесу. Ты справишься один? – сказал Шон, ласково гладя покрытый дешёвым лаком и узором гроб.
– Справлюсь, – ответил я, сам уже перелезая на кровать. За всё время пребывания здесь, я уже научился это делать. – Нельзя же вечно быть обузой.
– Хватит так говорить. Ты не обуза. Ты – всё, что у меня осталось, как я могу тебя бросить?
– Не знаю, в жизни всякое бывает, – пожал плечами я.
– Перестань, мы столько вместе прошли, потеряли всех, кого любили и не решились умереть по собственной воле. Мне казалось, это что-то да значит, – немного раздражённо сказал Шон, бродя по гостиной туда-сюда. Я видел, он был напряжен и подавлен, и понял, что иногда начинаю докучать своим бесконечным нытьём.
– Не будь так пессимистичен, ты же сказал, что хочешь жить. На остаётся лишь жить вместе и менять свою жизнь к лучшему.
– Да как её поменяешь?
– Как только похороним Энни, так мы будем свободны.
– А часовня?
– В мире их тысячи, если не сотни тысяч. Найдём что-нибудь получше, она ведь не одна такая на Земле. Всё, я ушёл, развлекайся, – Шон достал из кладовой небольшую сломанную каталку без одного колеса и с большим трудом смог водрузить туда гроб. Выкатил его на улицу и тихо прикрыл за собой дверь. Послышался щелчок замка.
Я остался один. Снял пальто, кинул на диван и вытащил из-под пледа Библию. Принялся читать и сам не заметил, как уснул глубоким тревожным сном.