Чего хочет Бог

Глава XX

Был обыкновенный осенний день. С самого утра на землю крапал мелкий противный дождик, наполненный холодом и презрением к людям, тёмные облака словно застыли на небе и не желали более сдвигаться, оставляя нас в бесконечной тьме. Капли надоедливо стучали по обветшалым крышам домов, а мы втроём проводили время возле церкви на холме.
– И чёрт нас дёрнул прийти сюда, – ворчал Шон, стоя под козырьком здания, куда вода не попадала, она стекала вниз по холму, образуя на большой центральной улице длинную грязную реку, наполненную песком, небесной пылью и истлевшими костями погибших здесь собак и кошек. Вода неумолимо шумела, оглушая, казалось, весь мир.
Я уговорил их прийти сюда ещё ночью, ведь тогда мы совсем не спали. Каждый занимался своим делом и надеялся, что всё будет хорошо следующим утром, что никто не умрёт, что солнце взойдёт, как раньше и будет светить нам всем. Мы хотели, чтобы наша жизнь, наконец-то стала спокойной, размеренной и наполненной смыслом, который мы потеряли ещё очень давно, и теперь прожигали годы в поисках неведомой эфемерной цели, дающей нам силы продолжать жить. Я не знал, у кого какой был смысл продолжать топтать эту землю, но свой я теперь знал точно – найти себя в церкви, найти своё внутреннее «я», помочь себе простить Бога за то, что он сделал с моей жизнью, дать ему второй шанс и получить его для себя тоже. Вот был мой смысл на ближайшее время, и способы достижения оказались прямо под рукой: один лежал у меня на коленях, другой стоял огромной громадой позади меня.
– Может, наконец, внутрь зайдём? – умоляюще попросил я, смотрел поочередно то на хмурого Шона, то на безучастную Энни, смотрящую в сторону озера и леса, что скрывались за обрывом.
– Ты так сильно этого хочешь? – спросил Шон, скрестив руки на груди.
– Очень хочу. У меня есть несколько незавершённых дел внутри, которые я должен сделать до того, как мы отсюда уедем. Во всяком случае, времени у меня немного, и я хочу потратить его с пользой для себя.
– Знаешь, я тоже хочу потратить время с пользой для себя, но почему-то торчу здесь, с тобой.
– Ты устал от нас? – спросила вдруг Энни и повернулась к Шону. Тот стыдливо отвернулся.
– Нет, – буркнул он. – Нет, ни в коем случае. Просто... просто я хочу искать Рейна, обойти все дома и озеро осмотреть, пройтись по лесу. Может, что-то и найду. Нельзя бросать всё вот так на полпути.
– Мне кажется, нет никакого в этом смысла, – пренебрежительно ответила Энни, куря уже третью сигарету за последние десять минут. Она стояла и безучастно осматривалась, словно совсем не хотела оказываться здесь, словно всё, что происходило, давно ей осточертело, и пламя авантюризма погасло, оставив вместо себя лишь пепел разочарования и тоски. Она почти не вслушивалась в наш разговор, но иногда что-то говорила, соглашалась или наоборот, парировала наши высказывания. Она выглядела абстрагированной, даже немного потерянной, но Энни старалась это скрывать и не показывать, что у неё на самом деле внутри.
– Как же нет? – слегка нахмурился Шон. – Как же нет, когда есть? Мы столько пережили, столько прошли ради того, чтобы бросить всё сейчас?
– Мы ехали сюда, чтобы Рейн вылечил Айзека. Ни Айзека, ни Рейна больше нет. Что мы тогда вообще здесь делаем? – чуть более раздражённым голосом сказала Энни и, выбросив окурок ближе к обрыву, достала ещё одну сигарету.
– Не слишком много? – спросил я, указывая взглядом на маленькую смерть между её тонкими бедными пальцами.
– Какая разница, Блейк? – сказала она. – Мы всё равно умрём, почему я должна себя ограничивать? Какое тебе вообще дело? Ты что, моя мама?
– Да что с тобой такое?! – вспыхнул вдруг Шон и развёл руками. – Сейчас мы должны быть сплочены, как никогда, а ты делаешь вид будто хочешь уйти от нас и больше никогда не возвращаться!
– А если и хочу, то что дальше? Что ты сделаешь? – с металлом в голосе она сверлила парня глазами. В её взгляде был вызов, протест и странная ненависть ко всему.
– Ну и катись отсюда! Как успокоишься, возвращайся! Всё, и без того тошно! – уже почти кричал Шон. – Ну, иди, что ты стоишь?!
– Да пошёл ты, – она вставила сигарету между слегка пожелтевших зубов и, сунув руки в карманы пальто, прошла небольшой сад при часовни и, выйдя за ворота, не разворачиваясь, показала нам средний палец и начала спускаться по холму. Как только её маленькая чёрная фигура скрылась за невысокой травой, мы с Шоном вопросительно переглянулись.
– Что с ней такое? – словно в пустоту, сказал он.
– Не знаю, но мне кажется, ей нужна наша помощь, – ответил я, нахмуренно глядя на то место, где я видел её до того, как её силуэт скрылся под холмом. – Нельзя с ней так разговаривать, она очень чувствительна. Наверное, не может принять всё то, что происходило с нами за последнее время.
– Но даже мы смирились. Даже ты смирился, хотя ты пострадал больше всех остальных, не считая, конечно, Айзека и Джерри.
– А я и не смирился. Я всё ещё хочу найти себя, чтобы забыть об этом всём. Они снятся мне, Шон. И Джерри, и Айзек, но мне не хочется о них больше вспоминать.
– Воспоминания вообще страшная штука. Уничтожающая. Смертельная. Гадкая, – процедил Шон и обернулся на большие двери часовни. – Может, зайдём внутрь? Мы ведь не просто так сюда пришли.
– Пойдём, – только ответил я, и Шон покатил меня внутрь, раскрывая двери.
Изнутри на нас хлынул поток тёплого воздуха, он нёс с собой запах ладана, от которого мне всегда было немного дурно: голова кружилась, ноги подкашивались. Но теперь подкашиваться было нечему, да и на запах в общем-то стало всё равно, и поэтому с невозмутимым видом продолжал ехать меж двух рядов деревянных скамеек, на которых сидели немногочисленные люди. Они смотрели вперёд, на алтарь, на высокий крест, на фрески на потолках, на проповедника, увлечённо рассказывающего о том, какой Бог хороший и прекрасный и что без покаяния не видать нам весёлой загробной жизни. Я невозмутимым взглядом смотрел на его пухлое тело, на рясу, но этот рыжий мужчина упорно не хотел обращать нас нас двоих внимание.
Шон остановился у одной из скамеек в самой середине рядов и, сев на самый край, придвинул мою коляску поближе к себе. Так мы и сидели и слушали этого на первый взгляд не очень хорошего мужчину, который был предан Богу не меньше тех, кто Бога ненавидел.
– Что ты хотел здесь увидеть? – тихо спросил меня Шон. – Здесь же нет ничего интересного.
– Я просто хочу дать Богу шанс. Хочу увидеть, как всё это работает, чтобы знать... знать, чего ожидать от всего этого сборища, – так же тихо ответил я, расстегнув молнию куртки. Стало немного полегче, ведь жар в часовне стоял отчего-то невыносимый.
Со стороны Бога, наверное, мы все выглядели глупо. Маленькие напыщенные человечки, дышащие лишь одной ненавистью друг к другу, пафосом и ненужным никому, кроме нас самих, лживым отчаянием и фальшивыми улыбками. Добродетели в нашем море страданий не в почёте. Вера, Надежда, Любовь – они уходят в никуда, они тонут в суровом людском безразличии и пренебрежительных взглядах. А между тем мир продолжает погружаться во тьму, из которой нам уже никогда не выбраться. Я чувствовал это всем сердцем, всей своей маленькой душой. Липкая чёрная субстанция пряталась по углам, в ночи, она терпеливо ждала, когда мы уснём, чтобы начать расползаться во все стороны, лишь бы захватить наш разум. Многие поддаются на зов пустой темноты, многие сопротивляются, но есть и те, кто лишь делают вид, что они праведны, на самом же деле по шею утопая в грязи.
И Бог смотрит на нас. Смотрит и думает о том, как бы поскорее от нас избавиться, ведь всё это стало слишком сложно, слишком неразборчиво даже для Него, для того, кто этот мир и создал. Люди молятся ему, а Он делает вид, что оглох или слишком занят, чтобы решать наши приземлённые и теперь хочет лишь одного – нашей крови.
Перед Вторым пришествием большинство падёт. Думаю, в число падших войду и я, и от осознания этого становилось немного легче, ведь я понимал, что Богу есть, за что меня убить.
Проповедник всё говорил и говорил о спасении заблудших душ, о том, как Он нас всех любит и как нам нужно приносить добро, чтобы попасть на Небеса. Мне всё это казалось чересчур напыщенным, нереалистично-недосягаемым, но я продолжал слушать и впитывать всё, что он говорил.
– Ненависть возбуждает раздоры, но любовь покрывает все грехи, – молвил проповедник, увлечённо рассказывая о том, как искупить свои грехи. – Помните о том, что Бог – это и есть любовь и что любовь есть Бог, частичка которого есть в каждом из нас. Любите друг друга, независимо от того, кто вы, ведь каждая душа достойна жизни. Аминь.
– Аминь, – хором ответили все присутствующие в часовне, и огромное, громогласное эхо их уставших голосов, ударяясь о потолочные своды, тонуло в пустоте и вышине. Вскоре звук совсем затих, и в церкви воцарился странный гомон людей, обсуждающих то, о чём толковал проповедник.
– Я хочу подойти к нему, – сказал я, неотрывно глядя на мужчину, стоявшего на специальном пьедестале для проповедей.
– Зачем? – спросил Шон.
– Поговорить. Надо же с чего-то начинать приобщение к церкви.
– Эх, и что же тебя потянуло на всю эту религиозную галиматью, – слегка горестно вздохнул друг и, тяжело встав со скамьи, повёз меня поближе к кресту с распятым Иисусом, к пьедесталу и красивым фрескам на стене. Стоило коляске со скрипом остановиться, как мужчина обратил на нас внимание. Он улыбнулся:
– Вижу, у нас появились новые люди. Это всегда хорошо. Добро пожаловать к нам, надеюсь, у вас всё будет хорошо.
– Мы приехали пару дней назад, – сказал Шон. – Вот, решили проведать, посмотреть, что тут происходит.
– Да то, что и обычно, – пожал плечами проповедник. – Приходим, молимся, делимся впечатлениями и переживаниями. Это нужно каждому из нас время от времени, ведь невозможно держать всё в себе, изредка надо выпускать пар или освобождать отяжелевшую от грехов душу.
– Вы слушаете исповеди? – встрял я.
– Когда есть в этом необходимость, – ответил мужчина. – Хотите исповедоваться?
– Как-нибудь в другой раз. Когда грехов побольше наберу, – ухмыльнулся я, и лицо мужчины скривилось в лживой улыбке. – Я Блейк. Будем знакомы.
– Гарольд Грейвз. Приятно познакомиться. А вас как зовут, молодой человек? – Гарольд обратился к стоящему чуть позади меня Шону.
– Шон, просто Шон.
– Здравствуй, Шон, – Гарольд подал руку сначала мне, потом моему другу, и вместе мы пошли по направлению к выходу.
– Как часто вы проводите проповеди? – спросил я. – И верите ли в то, о чём говорите?
– Конечно, верю! Что за вопросы такие? – немного возмутился Гарольд, разводя руками.
– Обычные вопросы. Нельзя же слепо доверять всему, что сказано в Библии. Всегда нужно думать, прежде чем начинать доносить мысли до широкой публики. Разве вы никогда не задумывались об этом?
– Задумывался. Но чем дольше думал, тем больше убеждался, что всё, что сказано в этой великой книге – чистейшая правда.
– Везде есть свои нюансы, – парировал я. У меня не было цели как-то оскорбить этого мужчину, не было цели дискредитировать церковь и религию в целом – я просто хотел узнать, могут ли по-настоящему религиозные люди думать без помощи Библии, опираясь на свои чувства, на свои принципы и устои. Но теперь мне казалось, что понятие личного мнения стирается, когда ты принимаешь Бога, ведь всё, что он говорит, нужно безоговорочно воспринимать, как кристально-чистую правду, а все остальные точки зрения считать порождениями Дьявола, Сатаны и прочей нечисти. Односторонняя мораль упиралась в огромную стену рационализма, и такие люди не знали, что делать дальше, ведь не может же быть такого, что Бог окажется неправ?
Может. Ещё как может.
– Во всяком случае, каждый имеет право на свою точку зрения, – наконец, ответил Гарольд, когда мы вышли из церкви на свежий воздух, и свежий запах влажной листвы и слегка неприятный, резкий запах грязного чёрного озера и леса ударил меня в нос, прочищая лёгкие от табачного дыма.
– А вот это правильно, – улыбнулся я и пожал ему руку. Тот поклонился:
– Ну что же, мне пора идти. Семья ждёт. Если у вас остались вопросы, то приходите сюда каждый день, я здесь практически всё время. Отвечу на любые ваши вопросы.
– Обязательно придём, – ответил Шон и помахал уже уходящему под холм Гарольду. Тот скрылся за травой, и мы вот вновь остались наедине. Где-то внутри церкви шумели голоса, какие-то всё ещё оставались внутри, казалось, у них было какое-то собрание, как клуб анонимных алкоголиков. Но они сидели с счастливыми лицами, смеялись, рассказывали друг другу о своей жизни и пытались наслаждаться моментом. Я заприметил одного очень приятного с виду мужчину с блестящими чёрными волосами, лоснящимися под светом ламп и свечей. Вокруг него собрались несколько женщин и мужчин ростовое, и все они увлечённо слушали, о чём он говорил, но, казалось, не воспринимали его рассказы всерьёз.
– Что делать будем? – сказал вдруг Шон. – Дождь кончился, можем прогуляться немного, а там уже и Энни вернётся.
– Можем пойти по той улице, – я указал на единственный большой проспект, по которому мы так и не смогли пройти из-за луж. Сейчас уже не было дождя, и закатное солнце выползло из-под занавеса облаков, робко бросая красные лучи на блестящие зеркала на земле. Они блестели вместе с очищающимся небом, ветер гнал громады туч прочь, и нас обдувало вместе с ними. Казалось, мир взял небольшую передышку перед чем-то грандиозным, могущественным, словно Апокалипсис. Он застыл в неведении, застыло время и мысли, остановились стрелки часов и солнце зависло прямо над самым горизонтом, над полями с пожухлой травой, над чёрным частоколом леса и большим озером под оврагом, куда так хотел сходить Шон. Так бы мы и стояли и на этом высоком холме, смотрели на всю эту красоту застывшего мгновения, уловить которое – дело трудное. Так бы и наслаждались прекрасной и одновременно грустной жизнью беглецов от собственных проблем и комплексов, если бы где-то внизу, в городке, не прогремел взрыв.
Один из домов на окраине покрылся плотным облаком чёрного дыма, и тёмный султан взмыл в небо, постепенно сливаясь с ещё рассеивающимися облаками, тая в вышине и превращаясь лишь в воспоминание. Взрывная волна была не легко ощутима – до нас донёсся лишь слабый порыв ветра, принёсший с собой запах гари и пороха.
Прямо за нами образовалась небольшая толпа людей. Они высматривали источник этого оглушающего взрыва и, только завидев тот самый дом, над которым читальным, махали рукой и с безучастным взглядом вновь возвращались к своим бессмысленным разговорам.
Я услышал, как кто-то прямо за мной пробурчал:
– Опять этот чудак Зарро, – сказал он, словно это было обыденностью. Он хотел уже было развернуться и уйти, но я его окликнул, и тот остановился, вопросительно глядя на меня.
– О ком вы говорите? – спросил я и указал на дом. – Кто там?
– Да фанатик один. Вроде бы верит в Бога, но какой-то он у него испорченный, исковерканный. То ли дело мы, примерные служители Божьи. Вот кому, как не нам воздавать почести за бравое служение свету, правда?
– Возможно, – криво улыбнувшись, ответил я. – А что он делает?
– Что-то мастерит постоянно. По его словам, так его просит сам Бог, но никто ему, конечно, не верит. Глупо всё это, да и общаться с этими дураком не каждый захочет.
– Так разве вы не верите в Бога, раз не доверяете его рассказам о том, что сам Бог говорил с ним?
– Но не будет же Он приказывать мастерить что-то бесовское. От Дьявола всё это исходит, точно вам говорю. Был бы он как все нормальные люди, как мы, например, и проблем бы не было.
– Ага, точно, – безучастно ответил я, понимая, что этот мужчина больше уважения не вызывает.
– Всего доброго, – он слегка поклонился и вновь вернулся к своим приятелям, что вместе обсуждали какую-то историю.
Так вот какие люди жили в этих краях. Я понемногу начинал складывать картину этого места, но пока ещё не мог однозначно сказать, какие они на самом деле. Может быть, то была всего лишь ширма, за которой прятались изголодавшиеся по счастью души или обыкновенные люди, ищущие спасения в Боге. Религия всегда была средством ухода от проблем, инструментом перекладывания отвественности в руках безответственных и в большинстве своём глупых людей, мы убегали в церкви, чтобы попросить у Бога благословения, помолиться ему, рассказать о своих проблемах и больше об этом не думать. Но это так не работает. Проблема не исчезнет, если о ней кому-нибудь рассказать. Многие этого не понимают, но, к сожалению, без этого механизма безответственности вся религия, пускающая свои корни глубоко в историю и в души людей, теряет весь свой смысл, ведь кроме как для этого она ни для чего не пригодна.
Но как бы всё это ни было плохо, я был просто обязан дать ей шанс на искупление. Нельзя не прощать, нельзя ненавидеть – так ведь учил нас Бог?
Мы с Шоном гуляли по улицам до самого заката – ждали, когда солнце полностью скроется за рваной линией горизонта. Как только мир погрузился во тьму, и везде воцарилась тишина, мы решили вернуться домой, в наше временное пристанище.
Щёлкнул замок на входной двери, и петли предательски скрипнули, распугивая хрупкую тишь на улицах. Шон нажал на выключатель на стене, и внутри вспыхнул неяркий, безжизненный свет, даже близко не похожий на свет того закатного солнца, что мы видели этим вечером.
– Энни ещё не вернулась? – спросил я, вкатывая мою коляску внутрь. Остановив её возле кровати, он положил меня на неё и отдал то, что было вместе со мной – плед и Библию.
– Похоже, ещё нет. И где черти носят эту баламутку? – с каким-то пренебрежением спрашивал сам себя Шон, вешая мою и его куртку на стул возле обеденного стола. На мгновение он задержался рядом с ним, словно увидел что-то очень интересное. Он потянул руку и поднял в воздух сложённую вдвое бумажку. Протянул мне. Серьёзно смотря на своего друга, я принял её и увидел, что на лицевой стороне было выведено одно лишь имя: «Блейку».
Трясущимися руками я раскрыл письмо и принялся читать:

«Прости меня, что ухожу так рано. Я не хотела этого делать, уверяю тебя, но по-другому не могу. Слишком много я пережила на своём веку, слишком многое перемололо меня и превратило в какую-то слабую глупую девочку, коей я быть никогда не хотела. И сейчас не хочу. Знаю, сложно это принять, но я больше никогда не вернусь. Не пытайся меня искать, не делай этого – всё равно не найдёшь. Мне очень жаль, что всё так получилось, я думала, что если познакомлюсь тебя с новыми людьми, то смогу снять с себя ответственность, но оказалось ровно наоборот. Мне слишком тяжело это переживать, и потому я ухожу.
Не думай, что дело только в тебе, Блейк. Нет, есть ещё одна вещь, что мешает мне спать по ночам, и я думаю, ты понимаешь, о чём я. Мёртвые наши друзья по-прежнему убивают меня и во снах. Теперь ещё и Айзек, и Джерри появились среди них, и жизнь моя стала абсолютно невыносимой. Я чувствую себя виноватой за то, что всё это случилось, что я испортила жизнь абсолютно всем, кого любила. Теперь уже поздно что-либо исправлять. Ноги я тебе не верну, мёртвых воскресить не смогу.
А потому ухожу. Уже навсегда.
Не ищи меня никогда. Всё равно ничего не получится.
Я люблю тебя. Прощай.

Твоя Энни».

Но мы нашли, хоть даже и не искали. Спустя три дня один из рыбаков нашёл её труп, изглоданный голодными рыбами, в воде. Он выловил её удочкой, увидел её наполовину съеденное лицо и отгрызенную правую руку, и крик его животного страха был слышен по всей округе.
Когда мы хоронили её в закрытом гробу, никто из нас почему-то не плакал. Я чувствовал себя худшим другом на этой планете.
И наверное, неспроста.