Кружевной зонтик

~1.Законы выживания~ (ред.)

Четыре судьбы, четыре надежды, четыре мечты...

***

Италия, 1891 год
Закат только начинал окрашивать небо. Небесные цвета изысканным градиентом перетекали один в другой. Эти сказочные этюды природы, на которые та была так щедра летом тысяча восемьсот девяносто первого года, наверняка послужили кладезем вдохновения и для самых очерствелых сердцем земных существ.
Заворожённая разбросанными по небу облаками, пытаясь обнаружить в их форме силуэт человека или зверя, наблюдала за зарождающимся закатом и тринадцатилетняя дочь известного в Риме врача – Лили Эдинктон.
Весь этот день усадьба, обычно тихая и безмолвная, была наполнена голосами всех оттенков. В ожидании непривычно пышного для этого дома праздничного ужина по случаю именин её отца – Стефана Эдинктона, домашняя жизнь преобразилась.
В такие дни Лили Эдинктон не позволялось покидать её комнату тогда, когда ей вздумается, но никто и не наведывался к ней без спросу, наводя последние штрихи в подготовленном к приёму гостей зале и готовя последние блюда, чтобы подать их совершенно свежими.
Кто именно должен был посетить торжество, Лили не знала. Сколько бы времени она не провела, прильнув щекой к закрытой двери, пытаясь вычленить из несвязной болтовни служанки имена или фамилии, она так и не узнала ничего интересного.
– Лили! – чей-то приглушённый голос раздался с улицы, заставив девочку со всех ног побежать к окну. – Эй, Лили!
Она хорошо знала, кто зовёт её. И её юное сердце само собой начинало биться в радостном предвкушении. Каким-то чудом незаметно подобравшись к её окну, во дворе её ждал сын молодой прачки, служившей в каком-то богатом доме неподалёку. Казалось, само Провидение назначило ему родиться в один день одного месяца и только с разницей в два года с Лили и предписало ему стать ей самым близким товарищем. Его свобода от устоев и правил достойного поведения была для Лили столь вожделенной, что она, не отдавая себе в том отчета, невольно становилась участницей всех его отчаянных шалостей и проступков; а позже ничуть не страдала угрызениями совести. Во всём она была послушна, – во всём, кроме того, что сулило ей возможность выбраться за порог.
Дом Лили Эдинктон – средних размеров трёхэтажная усадьба с близко посаженными окнами и светлыми каменными стенами, была построена в одном из самых живописных и тихих мест вблизи Рима. Пышные леса со светлой нежной зеленью южных сосен и старых платанов окружали её со всех сторон, кроме одной – с одного бока вместо лесов её ограждали высокие заросшие холмы. Этот небогатый для римского дворянства дом, казалось, настолько вдоволь был одарён теми благами природы, коих не сыщешь в городе, что никто и не думал обсуждать аскетизм его внутреннего убранства.
Заправив тёмно-русые пряди за уши, Лили Эдинктон с коленями забралась на подоконник и, помахав ожидавшему её внизу другу, распахнула дребезжащее окно. Дженарро протянул к девочке руки и та, крепко ухватившись за них, ловко спрыгнула на землю. Расправив светлую юбку платьица, достававшего ей до щиколоток и приоткрывавшего вид на её красивенькие кружевные гольфы, она довольно засмеялась и блестящим глазами посмотрела на товарища по отчаянным проделкам.
– Ты пришёл, – радостно сказала Лили.
Она хотела было сказать ещё что-то, но Дженарро перебил её довольным голосом:
– У меня есть сюрприз.
Взяв Лили за руку, Дженарро побежал в сторону невысокого кованого забора – к той его части, которая удачно была скрыта в тени развесистых яблонь. Они уже не раз перебирались через него, и потому некоторые из прутьев начинали предательски отливать бронзовым цветом от частых прикосновений двух юнцов.
Вечернее, но ещё жаркое августовское солнце приятно пекло Лили в голову. Как всегда, быстро преодолев длинную аллею, на которой ещё могли быть пойманы, они оказались недалеко от довольно высокого холма, на вершине которого виднелось множество тёмных силуэтов. Туда они ещё ни разу не взбирались.
Всё прежнее время игр и прогулок они проводили в лесу – там, где Дженарро отлично знал все тропы, и где ни одна живая душа, кроме белок и птиц, не могла бы их увидеть. Там же, на холме, обитали живые души пошустрее белок, которые могли выдать юных беглецов суровой сеньоре Барбаре Эдинктон, всерьёз занимавшейся воспитанием дочери. Однако, это несчастье могло произойти только в том случае, если бы Лили кто-нибудь узнал.
– Однажды... А вот когда... Я видел...! – всю дорогу Дженарро, пытаясь говорить внятно, несмотря на сбивавшееся от подъёма в гору дыхание, болтал со своей спутницей, чтобы помешать ей передумать и вернуться назад.
Лили, однако же, была настроена решительно, и всё с большим удивлением и восторгом вглядывалась в тёмные силуэты домов и вслушивалась в похожие на музыку звуки, доносящиеся издалека.
Трудности подъёма на холм стоили увиденного. В этой небольшой деревне раскинулась разноцветная ярмарка – шумная и пёстрая, с длинными покрытыми тканями, посудой, мёдом и мятой столами и музыкой, смешавшейся с чьими-то апплодисментами. Толпа и музыка увлекала мальчика и девочку за собой, и они сновали между высокими и низкими, толстыми и худыми людьми также ловко, как среди южных сосен в лесу. Впереди, среди разноцветных флажков, на фоне пёстрого шатра, актёры разыгрывали какой-то комический этюд, а музыканты легко бренчали на своих инструментах. Их музыку перебивал плотный шум голосов, звучащих оттуда и отсюда: зазывающих, уговаривающих, смеющихся и сплетничающих.
Чуть позже начались танцы, неспешный летний закат сильнее позолотил небо. Держась за руки и тянув друг друга в разные стороны, Лили и Дженарро кружили среди пляшущих пар и громко смеялись. Белый шёлковый бант, связывающий волосы Лили, где-то потерялся, и теперь её длинные волосы трепались на ветру и назойливо лезли в лицо. Ноги уставали, от громкого смеха голос начинал хрипнуть, но они продолжили бы плясать до самой ночи, если бы не неожиданно смягчившийся, уже совсем закатный свет, возвещавший им, что пора возвращаться.
В доме Эдинктон, к этому прекрасному во всех своих красках и ароматах часу, начали съезжаться гости. Ожидалось их по меньшей мере пятнадцать: Джули Авронская – жена банкира, с дочерью, сеньора Ферреро, профессор Дель Боско с сестрой и так далее... Ворота были распахнуты, и худощавый нанятый лакей встречал приезжающих у самого въезда.
Барбара Эдинктон – высокая красивая женщина, встречала гостей в парадной и провожала в подготовленный к торжеству зал. В свои тридцать восемь она была поистине свежа и прекрасна. Брови вразлёт, оливковые глаза, точёный, будто вылепленный кропотливым скульптором, нос и родинка на щеке придавали её внешности завидную свежесть и лёгкость, коим могли позавидовать самые изысканные женщины высшего света. В движениях сеньоры Эдинктон сквозила некоторая строгость, но вместе с тем она вела себя так, будто в жилах её текла исключительно благородная кровь.
Вскоре гости были рассажены и первые угощения поданы. Барбара Эдинктон, сидящая подле мужа, обернулась к дверям и, легонько кивнув головой, подозвала к себе пухлую приземистую женщину, одетую в туго затянутое в талии тёмно-синее платье.
– Шарлотта, позови Лили, пожалуйста. Ей пора уже быть здесь, – негромко шепнула Барбара, когда женщина, тихонько подойдя, наклонилась к ней.
Кивнув, Шарлотта проворно направилась к своей подопечной. Этой милой белокурой женщине на вид было не больше тридцати. Как это полагалось в приличном доме, она была гувернанткой юной сеньориты Эдинктон. Всей своей внешностью, манерами и движениями она напоминала Лили кошку, которую она видела у своей подруги Габриэль Ферреро. Она также иногда шипела, но в целом была пушиста и ласкова.
Женщина постучала в дверь уютной спаленки, находящейся на втором этаже напротив комнаты Барбары Эдинктон, и, не дождавшись ответа, вошла внутрь.
Лили, тяжело дышавшая, румяная и растрёпанная, сидела на кровати. Она изо всех сил старалась выглядеть такой же, как всегда, но проницательные глаза Шарлотты подозрительно сузились и несколько раз проскользили по девочке сверху вниз.
– Не заболели ли вы, моя хорошая? – нахмурилась няня, глядя на раскрасневшиеся щёки девочки. – Должно быть, мне стоит позвать вашего отца, – пухлые тёплые руки Шарлотты скользнули ко лбу девочки и внимательно его ощупали.
Лили засмеялась и аккуратно скинула руки няни, соскочив с кровати, и вывернулась из них вновь, когда они собирались её поймать.
– Нет же! Нет! Всё в порядке, Шарлотта! Я упражнялась в танцах, – сказала она, подбегая к зеркалу и изображая одну из танцевальных поз.
– О, Пречистая Дева! – всплеснула руками женщина. – Что за глупости! Ваша мать хочет, чтобы вы тотчас вышли к гостям, а вы занимаетесь такими шалостями! Сейчас же мы приведём вас в порядок. Ваш отец такой уважаемый человек! Что будет, если его дочь появится в таком виде? Стыд, моя хорошая, стыд! – причитала Шарлотта, наспех расшнуровывая влажное помятое платье девочки.
– А Жанна и Габриэль приехали? – спросила Лили, хмурясь из-за того, как быстро и неделикатно стягивала с неё платье гувернантка.
– Сеньорита Джованна (она всегда произносила имя Жанны на итальянский манер) приедут чуть позже вместе с матерью, а сеньорита Габриэль уже здесь вместе с своей крёстной – сеньорой Ферреро.
Через десять минут пытка для Лили завершилась. Её шелковистые волосы, перехваченные заколкой чуть ниже затылка, красивыми волнами улеглись на спине, а свежее, выстиранное и выглаженное платье слегка стянуло талию. К моменту её прихода в зал, в нём уже собралось достаточно гостей, которые наперебой выразили её родителям восхищение красотой и манерами юной девушки. Лили, потупив взгляд, спокойно выслушала все из них и с облегчением выдохнула, когда поняла, что комплементы в её адрес закончились.
Барбара Эдинктон тихонько подтолкнула дочку в сторону диванчика, на котором уже сидели Жанна и Габриэль. Лили радостно улыбнулась им и хотела было направиться в их сторону, но вдруг почувствовала, как рука отца легонько легла ей на плечо. Он наклонился и нежно поцеловал её в голову.
– Где бы ты ни была сегодня с этим мальчишкой, – шепнул он ей на ухо, – больше никогда меня так не подводи.
Лили вздрогнула и посмотрела на него с таким ужасом, будто над ней навис не силуэт её отца, а небесная кара во плоти. Сеньор Эдинктон подмигнул ей и погладил дочку по голове. Сердце Лили болезненно сжалось и... застучало как прежде. «Он никому не скажет», – подумала Лили. – «О, какое облегчение!».
Несколько секунд помявшись на одном месте, она всё же подбежала к диванчику и приземлилась посередине между своими ровесницами, с которыми водила дружбу уже несколько лет.
Жанна, или Джованна, как называла её Шарлотта, не была красавицей, но могла смело считаться обаятельной, благодаря своей непоседливости и милому курносому носику. Её удивительные рыжие волосы, являющиеся предметом обсуждения взрослых и юных дам, были заплетены в замысловатую прическу. Она крепко обняла Лили и, как и всегда прежде, начала о чём-то оживлённо болтать.
Габриэль – само совершенство, «аngelo» – «ангел» – как называли её среди знакомых, вытянувшись в струнку и держа прекрасную осанку, взяла Лили за руку и заулыбалась рассказам рыжеволосой подруги. Габриэль всегда держалась так – строго, но доброжелательно. Унаследовав аристократический, идеальный нрав от своей не менее совершенной во всём крёстной, что была её опекуншей, этот четырнадцатилетний ангел всегда выглядел подобно взрослой, прекрасно воспитанной девушке. У неё были шелковые золотистые волосы и чуть раскосые голубые глаза – внешность поистине привлекательная и редкая для Италии. Все наперебой пророчили ей блестящее и лёгкое будущее, ибо казалось, что такому ангелу не придётся прилагать каких-либо усилий, чтобы его тонкая белая ножка переступила порог высшего света.
Никто не обращал на юных сеньорит почти никакого внимания. Они смеялись, шутили, тихонько болтали без умолку, иногда повышая свои звонкие, ещё детские голоса, и снова переходили на шёпот, боясь навлечь на себя чьё-нибудь нравоучение. И в то время, как их беззаботная полудетская жизнь текла звонким ручейком на диванчике в отдалённом уголке зала, за столом, раскладывая пасьянс, сидели две женщины, одна из которых была Барбара Эдинктон.
Второй женщиной являлась сеньора Джули Авронская, мать Жанны, женщина не красивая, но известная и имеющая сильнейшее влияние в свете. Лицо её, к несчастью, было испорчено длинным шрамом, тонкой розовой линией протянувшимся от внешнего уголка брови до середины левой щеки.
Рыжеватые волосы падали на её бледный лоб, пока она ловко раскидывала карты на маленьком столике. Изредка она что-то говорила, кивала на слова своей собеседницы, но в её чёрных глазах, давно прозванных в свете «глазами дьяволицы», читались мысли совсем далёкие от беседы.
Взгляд Барбары Эдинктон всё чаще блуждал по залу, жужжащему мерным шумом разговоров, в поисках мужа и дочери. Она не любила оставаться одна, и несмотря на своё прекрасное воспитание и холодный стойкий нрав, каждый раз она чувствовала, как её сердце начинает тревожно стучать в груди, окажись она один на один с этой женщиной – сильной и властной.
– Барбара! – неожиданно воскликнула Джули Авронская, заканчивая раскладывать карты. – У меня есть для вас хорошая новость. Карты сегодня говорят много хорошего. Видимо, небо к нам благосклонно.
– Всё может быть, – улыбнулась в ответ сеньора Эдинктон, не любившая ни карты, ни гадания. Она сощурила глаза и внимательно посмотрела на комбинации на столе: крестовая дама, бубновые король и десятка, пиковая дама и шестёрка... Женщина не знала, что это значит, и отчего разные масти, выстроившиеся в один ровный ряд должны были значить что-то доброе.
– Моя дочь, Джованна, через месяц уезжает в Париж. Она поступит в лучший пансион – в школу, достойную её положения. Ей дадут блестящее образование и воспитание. Я говорю о той самой известной школе Анны Ришар, во многом схожей с некогда известной обителью мадам де Ментенон, жены Людовика четырнадцатого, – сказала Джули, продолжая разбрасывать и переворачивать карты.
– Вы говорите о Maison royale de Saint-Louis¹, верно? – кивнула Барбара Эдинктон.
– Да, да, я говорю о ней, – спешно подтвердила женщина и, улыбнувшись, подняла на сеньору Эдинктон свои чёрные глаза. – Почему бы вам не сделать того же?
– Чего? – спросила женщина, не понимая какое отношение эта беседа имела к пророчеству карт.
– Почему бы и вам не отправить вашу очаровательную девочку учиться во Францию? Глазки Лили так и горят. Бесспорно, она большая умница.
Глаза Барбары Эдинктон остекленели. Шрам на белом лице Джули Авронской показался ей самым омерзительным розовым крысиным хвостом. Голоса вокруг превратились в неприятный шум. Ей захотелось всех прогнать, заставить всех замолчать, – и в первую очередь эту женщину сидящую перед ней. Барбара прерывисто вздохнула и сделала глоток холодного белого вина. Буря внутри неё утихла.
Жестокими, бестактными... Нет, должно быть, по незнанию столь жестокими были слова Джули Авронской. Ибо сказанное ею было заветной мечтой Барбары Эдинктон – самой желанной и, самое главное, тайной даже для её мужа.
– Боюсь этого пока мы себе позволить не можем, – негромко сказала Барбара. – Возможно, однажды...
Вот уже как семнадцать лет она жила в Италии. Двенадцать из них она провела в этом райском, будто подаренным ей свыше, уголке. Только чудеса всю жизнь спасали её от гибели. И главным чудом в её судьбе однажды стал молодой врач Стефан Эдинктон. Её, без малейшей надежды на существование, без денег, без имени и фамилии, без будущего, погрязшую в страхе, он подвизался спасать всю их совместную жизнь. И даже теперь, пока она не выезжала никуда дальше пригорода, прячущуюся и притихшую, он осчастливливал каждый божий день. А Лили... Что ждало эту маленькую девочку? В лучшем случае ещё более чудесное спасение удачным замужеством. В худшем – такое же бесцельное существование, покрываемое лишь большой любовью мужа. Совсем невероятным, немыслимым чудом могло стать обучение Лили за границей. Её ловкость и способность к наукам могли бы навсегда вырвать её из лап множества несчастий.
– Так не должны идти дела, – сверкающим, каким-то безумным взглядом посмотрела на собеседницу Джули Авронская.
– На всё воля Божья, – пожала плечами Барбара Эдинктон. – Я верю, что Лили ждёт много хорошего в этой жизни.
– Разумеется, конечно, – кивнула Джули Авронская и проскользила рукой по столу, перемешав все карты. – Я хочу помочь вам, дорогая Барбара, – сказала она заметно похолодевшим тоном. – Вам и Лили. В конце концов, как будет ранено её нежное юное сердечко, когда Жанна и Габриэль уедут в Париж, а она останется здесь.
– Сеньора Ферреро также отправляет Габриэль учиться в Париж?
– О, да, они будут учиться вместе с Жанной. Ни одной, ни другой не будет так одиноко, как могло бы быть, вдали от дома. Спасти от одиночества и Лили — наша с вами обязанность. Повторяю, я хочу помочь вам.
​И снова землистое бледное лицо Джули Авронской, с чуть скрытым пудрой шрамом, показалось Барбаре ужасно неприятным. Неожиданно глаза её остановились на муже, улыбающемся и заинтересованно слушающим профессора Дель Боско, прислонившегося к подоконнику. «Он бы никогда не согласился на это», – подумала женщина и покачала головой. «Сколько раз он говорил мне держаться подальше от таких женщин. Говорят, она спутала, запятнала столько жизней. Глаза дьяволицы... И правда, какие чёрные, бездонные глаза... А в них – Париж... Школа Анны Ришар. Змея-искусительница! Но ведь всё, что говорят – это слухи. И благодеяния можно назвать злом. Кто знает, что она такое... В конце концов, она всегда была добра к нашему дому. Ах, если бы она никогда в нём не появлялась! И какой же отвратительный этот шрам! Но, быть может, в таком неприятном обличии нам был послан ангел? Спасение для Лили? Пресвятая Дева, помилуй и защити...».
– Право, боюсь это та помощь, приняв которую, мы не сможем ручаться за достойную благодарность, – сказала Барбара.
– Что такое благодарность? – неприятно рассмеялась женщина. – Люди придают акту благодарности слишком большое значение. Все со временем отдают друг другу долги. Время всегда восполняет там, где убыло, – она наклонилась и негромко, будто утешающе, добавила, – и благословляет там, где прибыло. Пока мне от вас взамен ничего не нужно.
– Ничего? Как же так? – в замешательстве спросила Барбара Эднктон.
– Моя дорогая, не смущайтесь, прошу вас. Лили, этот солнечный ребёнок, должна быть счастлива. Позвольте ей это.
​ Лили, поймав на себе взгляд матери, улыбнувшись, помахала ей в ответ.
​ Ночь после праздника выдалась для Барбары Эдинктон длинной и душной, а для Лили такой же спокойной, как и всегда.
————————————
¹Maison royale de Saint-Louis — первая светская женская школа Европы, послужившая образцом для многих подобных заведений в странах Европы, включая Смольный институт в Санкт-Петербурге.