Кровавая Лихорадка

9. Побег.

Несчетное количество раз Леви содрогался под ударами чужих кулаков. Раз за разом он чувствовал, как ломаются его кости, а рот наполняется кровью от внутренних повреждений и разрывов. Не единожды он лежал в грязи ринга, слушая, как объявляют очередное поражение его противника, смотрел расфокусированным взглядом в потолок и гадал, не сдохнет ли в этот раз. Омега отчетливо помнил свои мысли тогда: «Это и есть настоящая победа? У нее, правда, вкус боли?» Леви лучше любого знал, как звучит агония рвущихся от напряжения мышц, как суставы протестуют против малейшего движения, с каким звуком лопается от ударов кожа. Но никогда прежде не задумывался, что синяки и увечья могут украшать и доставлять удовольствие, а не вызывать боль и отвращение.

Эрен отчаянно пытался сдержать себя и не вгрызаться в тело Леви каждый раз, когда оргазм накрывал их удушливой волной. Но стоило почувствовать зубы омеги, ответно вспарывающие его кожу, как сопротивление отступало. Слишком правильным было ощущение, и думать о последствиях и неизбежной боли просто не хотелось. Следы от укусов теперь покрывали шеи обоих, наливаясь багрянцем. Они рассыпались по запястьям и внутренней поверхности бедер Леви, и каждый напоминал о себе при малейшем движении. Кровь, сочившаяся из укусов, смешивалась с секретом, потом и семенем Леви, придавая их коже розоватый оттенок. 

 Задыхаясь и дрожа от напряжения, Эрен со стоном рухнул рядом с омегой. Он все еще был внутри Леви, и их сцепка продолжалась, но жар лихорадки наконец отступал, растворялся, рассеиваясь словно сигаретный дым. Сейчас они были измотаны бесконечной гонкой, ведь одна вязка шла за другой и все заканчивались сцепкой. Но стоило альфе замереть внутри, как в груди омеги зарождалось необъяснимое чувство — дикая и безумная пугающая его жажда близости. 

 А вслед за страхом пришла и злость на самого себя за проявленную слабость. За то, что отдался во власть гормонов, искал и тянулся за прикосновениями альфы, отвечал ему и отчаянно нуждался. Полюбил боль, что дарила их близость, и теперь тело, словно оголенный нерв, реагировало на любое касание. Только губы остались нетронутыми, как оазис посреди раскаленной пустыни. Ни красноты, ни припухлости, ни ссадин — никаких следов их беспощадной связи. И почему-то сейчас появилось острое чувство сожаления о своем же запрете на поцелуи в губы. Неожиданное и необъяснимое, ведь он даже не знал, что можно так тосковать по ощущениям, которых никогда не испытывал.