Молчание |+18

Глава 47

Марселла О'Кеннет

Аластр достал из заднего кармана связку ключей и наклонился к дверному замку. В этот момент черная спортивная сумка свалилась с его плеча, и парень опустил ее на пол. Все в тех же спортивных штанах и толстовке, при свете дня он по-прежнему казался нереальным. Будто из Гери я захватила чуть больше, чем просто воспоминания...

Того самого призрака, который обитает среди молчаливых развалин.

Мазнув взглядом по спине Беса – и, конечно, его охренительному заду – я осмотрелась вокруг.

Коричневые, оранжевые и даже красные листья устилали чернеющий газон. Почтовый ящик у стежки был украшен в виде Пугало со страшной рожицей – с каждым порывом ветра простыня развеивалась и доносился легкий звук колокольчика. Под навесом над нашими головами, поскрипывая на металлических цепях, висели три вазона с цветами. Сейчас уже красные бутоны завяли и скукожились от заморозков, но весной, должно быть, они смотрелись миленько.

Макелла все вокруг себя превращала в джунгли.

В детстве и потом мы с Кристофером частенько наведывались к нему в гости. Ал бы ни в коем случае не выбрался в наши помпезные дворцы, поэтому всю роскошь приходилось тащить сюда к нему. Мы играли в приставку, дурачились на заднем дворике и лазали по веткам их огромного дуба.

Казалось, с тех пор прошла целая вечность. Так странно осознавать, что эти два года все цвело и благоухало, пока для нас с Алом время просто замерло.

Я с улыбкой подмечала каждую деталь, изменившуюся с моего последнего визита сюда. Они перекрасили крыльцо и ступеньки более темно-коричневой краской, поменяли двери гаража... Элла посадила по периметру дворика можжевельник...

Мне хотелось наверстать упущенное. Каждый день, неделю, месяц... год.

Абсолютно все.

Внезапно утреннюю тишину пронзил гудок клаксона. Обернувшись, я еще раз на прощание помахала Мейсону. Его черный Комаро мигнул противотуманными фарами в ответ и скрылся за поворотом на Фуллертон-стрит. Когда рокот его двигателя стих, вокруг нас вновь воцарилось сонное молчание. Окна соседних домов были зашторены, нигде не горела иллюминация, а свечи в страшных тыквах за всю ночь полностью истлели.