Корона, Огонь и Медные Крылья (Далин М.)

Часть 20

Я то и дело начинал думать, что вечер этого отвратительного дня никогда не наступит. Я ждал этого вечера, как глотка воды в Великих Песках - перемучился, проклял, дважды и трижды проклял и Гранатовый Венец, и Гранатовый Дворец, чуть не издох от тоски, делая правильную мину при очень грязной игре. Гранатовый Венец. Первородство. Власть над миром подзвездным. Твоя женщина. Твой сын. Нарушив все мыслимые правила и веры, и этикета, и добродетели, я отослал близнецов в покои Яблони. Ах, как визжали бы почтенные сестрицы и тетушки, узнай они, что по темной стороне шастают тени! Но под присмотром близнецов моей девочке не грозили, по крайней мере, кинжал и стрела. Надеюсь, Сейад, Солнечная Собака, защитит моих драгоценных от сглаза и яда, услышь, Нут! Жилища моих слуг заняли птицы. Месяц, Полдень, Рысенок, Филин, Клинок - да, буду гонять солдат по пустякам, мы вместе сделаем вид, что мы - господин и его рабы - принимаем здешние правила. Но ни одного потенциального предателя. Да люди и сами не пожелали остаться жить поблизости от аглийе - прежние холопы намочили штаны от ужаса и испросили позволения уйти, дабы не созерцать нестерпимых ликов нежити. Конечно, я, добрый господин, им позволил. Я сказал, что готов избавить их от созерцания физиономий моих друзей - холопы порадовались и ретировались. Вот и ладно. Нечего людям путаться с чудовищами. Устроив бойцов в новых покоях и кое-как устроившись сам, я впервые за прорву лет участвовал в Совете Лучезарного. Я стоял у его трона на коленях, слушал вполуха известные мне раньше его сановников новости - и чуял сквозь гераниевое масло, амбру, лавандовую настойку и пачули тяжелый запах его тела. Отец мой стар и болен, вот что, милая Нут. И когда Смотритель Вестей Небесных сообщил, что голубь с северного побережья прилетел без письма, я пропустил его слова мимо ушей. Бывает. Странно, что драгоценного голубя государевой почты проворонили или случайно выпустили - но, может, он потерял послание? Пришлют другое. Это пустяки. Вот здоровье государя - это серьезно. Неужели никто из его лекарей не понимает, что старому сердцу тяжело биться, а печень заросла жиром и засорена изнутри? Я же не лекарь - это просто очевидно... Для демона. После Совета я разговаривал с Керимом. - Ну, царевич, нельзя так говорить, не заглянув в суть, - сказал Керим со своей вечной ухмылочкой. - А в суть тут, во дворце, заглянуть тяжело, да и Лучезарного я не видел, а царевич, хоть и видел, но он же не шаман и не лекарь, поэтому не может ничего сказать наверняка. - Успокаиваешь меня? - спросил я. - Да не то, чтобы успокаивал, а просто я не видел Лучезарного, а его лекари на него смотрят каждый день, и, уж наверное, видят суть - но никто же не мечется, как оглашенный... И тогда я еще раз нарушил этикет, обычаи и даже писаный закон. Я провел Керима к жилым покоям отца потайными ходами, которыми пользовались тени - от теней я о них и узнал. Ходы вели к спальне государя. В щель между гобеленами Керим смог посмотреть на Лучезарного, когда рабы снимали с него церемониальный костюм. Керим смог. Я не стал. Я точно знал, что именно увижу. Мы ушли оттуда очень тихо, а в моих покоях еще долго молчали. Пока я не задал прямой вопрос: - Его ведь ждут на том берегу, да? Керим не ответил, но принес свою торбочку, положил рядом со светильником и принялся играть с пламенем. Огонек, сперва совсем крохотный, от его пальцев и каких-то трав, которые Керим бросал в чашу светильника щепотками, вдруг разгорелся и ударил вверх столбом - таким жарким, что я отступил. А Керим вздернул к локтям рукава, погрузил в пламя руки - и жег прямо на своих ладонях черные сморщенные коренья, а потом растер угли в пыль и высыпал пыль в чашку с холодным кавойе. Чашку протянул мне. Она нагрелась с боков, где Керим прикоснулся к ней пальцами. - Вот, если царевич уговорит Лучезарного это выпить, а после - пить каждый день по глоточку такое питье, тогда уголья очистят его изнутри; они на хорошем огне сгорели. Ну а если не уговорит, тогда - что ж, тогда - как кости лягут у Матери Событий. Я царевичу погадаю. - Погадай, - сказал я. - Я сейчас гадать не могу, - сказал Керим, смахивая сухие стебельки обратно в торбочку. - Потому что как же можно гадать, когда дороги Судьбы ветвятся, как тропинки в степи, царевич сам видит. Выпьет Лучезарный угли в кавойе, или, может быть, не выпьет - а если не выпьет, то что станет делать? И не прикажет ли Лучезарный, может быть, своему лекарю сжечь корни Утешения Печени и Радости Селезенки - и потом не выпьет ли другие угли, которые сделает его лекарь? Вот когда дороги Судьбы немного сойдутся, тогда я и погадаю царевичу. - Да, - сказал я. - Ты прав. Я подожду. Керим собрал свое шаманское имущество и вышел, а я сидел и смотрел на чашку с кавойе. Нести ее Светочу Справедливости было глупо; не нести было подло. Совершенно недаром мне накануне приснилось, что возчик бьет хромого коня - Судьба разом захромала на обе ноги. В конце концов, я взял чашку, накрыл ее крышечкой и направился в покои Лучезарного. В зале для аудиенций меня встретил Сумрак, Возлюбленный Советник, ровесник отца, выглядящий изрядно моложе - подтянутый и тощий, с заостренным, как мордочка крысы, лицом, длинноносый. Борода у него росла плохо; жесткие усы топорщились над бритым подбородком. - Мне необходимо срочно поговорить с Лучезарным, - сказал я. - Сообщи обо мне, почтенный Сумрак - и да будет на тебе милость Нут. Он улыбнулся, обнажив крупные, сточенные временем передние зубы - еще больше напомнив умную чуткую крысу: - Да разве я могу задерживать царевича? Разве прекрасный господин Непобедимый Ветер не знает, что его приказано пускать пред очи без доклада? Светоч Справедливости, со свойственной ему прозорливостью и мудростью, предположил, что царевич придет пожелать ему доброго вечера... Я кивнул, в душе изрядно удивившись, а Сумрак отступил с дороги, прижимая костлявые руки к сердцу и сгибаясь пополам. А ведь госпожа Алмаз намекнула на аудиенции, что Сумрак был против моего возвращения, подумал я, идя через анфиладу покоев. И против еще чего-то - возможно, моего титула наследника Гранатового Венца. Любопытно, отчего же он не попытался меня задержать? У меня нет таланта интригана. Какая жалость. При дворе это важнее, чем талант полководца. Двери в Розовый Зал, где пребывал Лучезарный, распахнулись, будто сами собой - тень выслуживается, подумал я, и тут же поправился: тень демонстрирует свое присутствие. Обозначает себя. Чтобы я не смел дергаться. Элегантно предупредили. Отец полулежал на широкой тахте, прикрытой бледно-розовым шелком. Рядом с ним сидела очень юная наложница из Великих Песков, матово смуглая, утонченная и томная - Лучезарный поигрывал ее обнаженной грудью небрежно и бесстрастно, как четками. Евнух, тоже очень юный и очень смазливый, с болезненным девичьим личиком и перепуганными накрашенными глазами, шарахнулся от меня, прижался к стене и смотрел, как на явление из-за реки. Я грязно выбранился про себя и прикрыл глаза рукавом. - Я спрашивал Возлюбленного Советника, можно ли мне посетить Лучезарного, - сказал я, полуотвернувшись и преклонив колено. - Он дал позволение от имени Лучезарного. Если Светоч Справедливости не позволял - я тут же покину покои. Я не смею смотреть на запретное. - Я разрешил, - сказал отец, и я услышал шлепок по голому телу, писк и шелест плаща - девочку отослали прочь. Она и евнух покинули покои, не проходя мимо меня - через другую дверь, ведущую, как видно, на темную сторону. - Смотри, если хочешь. Я поднял голову. Лучезарный, кутаясь в широкий халат из бесценного темно-пурпурного бархата, разглядывал меня то ли изучающе, то ли недовольно. Я поклонился земно. - Ну, - сказал отец с нажимом. - Что тебя привело, Ветер? - Любовь к Лучезарному и беспокойство за него, - сказал я, еле проговаривая слова. Я отлично осознавал, как это звучало - то ли лицемерно, то ли угрожающе. Отец жестко усмехнулся. - Любовь? Вот как? Я отпил из чашки и поставил ее на сердоликовый столик у ложа. - Я опасаюсь за здоровье Светоча Справедливости, - сказал я, изо всех сил стараясь говорить погромче. - Мне кажется, что последнее время Лучезарный не так здоров, как его подданные желали бы всем сердцем. И мой лекарь по моему приказу изготовил напиток, укрепляющий... И тут Лучезарный расхохотался. Он смеялся искренне и весело, хлопая себя по коленям, как в молодости - и я улыбнулся в ответ: - Лучезарный доволен? Отец закашлялся от смеха и с трудом успокоился, вытирая слезящиеся глаза. Сказал с улыбкой: - Ветер, волчонок, житье в диких горах не пошло тебе на пользу. Неужели ты не понимаешь, как нелепо то, что ты сказал? Ты что же, надеешься, что я тебе поверю, дурачок? - Зачем мне лгать? - сказал я. - Я - аманейе, Лучезарный знает, что мои зрение, слух и обоняние отличаются от тех, какими наделены люди. Я чувствую, что Светоч Справедливости... - Замолчи! - приказал Лучезарный, негромко и недобро. - Не суетись. Я часто слышу подобные речи от твоих братцев, не привыкать стать... но в первый же день, прожитый тобой в доме твоих предков увидеть в своей спальне тебя, убеждающего меня выпить это - не чересчур ли? - Что удивляет Лучезарного? - спросил я, действительно ошарашенный. - Я не видел его так долго, не меньше восьми лет, кажется... Странно ли, что я, встретившись со Светочем Справедливости, сразу заметил перемены в его здоровье? - Но ты же не ожидал, что я помолодел? - хмыкнул отец. - Да. И не ожидал, что тебе настолько нехорошо, - не выдержал я. - И поэтому ты решил поторопить события? - спросил Лучезарный саркастически. - Я стар и болен, а ты молод, здоров и обзавелся потомством, так? Решил, что мне пора освободить для тебя трон?! - Это не яд, - сказал я, прося у богов терпения. - Ты же видел, как я пил это. - О, конечно! - в голосе отца прибавилось сарказма. - Это не яд, это одно из тех зелий, которые варят огнепоклонники - ведь твой шаман неверный? Это зелье убивает без ошибки - именно того, на кого нацелено. Я прав? - Нет, - сказал я безнадежно. - Но это можно было и не говорить, верно? Лучезарный снова захохотал. - Разумеется! - воскликнул он, смеясь и кашляя. - Если это - лекарство для меня, то зачем это тебе, а? Какая тебе корысть? Это так глупо, что просто смешно! Иди, Ветер, иди. Иди, а то уморишь меня со смеху! Я поднялся с колен и взял чашку. Он смотрел на меня - старик, живущий в вечном пещерном сумраке, старик с обвисшим лицом, с красными слезящимися глазами, с набухшими венами, с распухшими скрюченными пальцами, с седой щетиной на подбородке, воспаленном от накладной бороды... он устал за сегодняшний день, подумал я. Сначала на него надевали церемониальный наряд, рисовали лицо, клеили церемониальную бороду и укладывали церемониальную прическу - а все это время Сумрак, Орел и еще кто-то высказывали ему свои соображения обо мне. Потом была сама церемония, утомительное сидение на холодном камне, неподвижно, в неестественной позе; тяжелый разговор, решение... У него ломит спину, подумал я. Кости болят, колет печень, сердце бьется сильно и неровно. Интересно, различает ли он черты моего лица? Его глаза, белесая, студенистая муть вокруг зрачков... - Я тебя люблю, государь, - вырвалось у меня совершенно некстати. - Я не могу забыть, как играл ножнами твоего кинжала, когда ты принимал послов... и как разбил флакон с маслом пачули, а ты смеялся, что в эту залу теперь долго не смогут зайти ни живые, ни мертвые... и как ты подарил мне ручного сокола... Щеку Лучезарного дернула судорога. - А ты тоньше, чем я думал, Ветер, - процедил он сквозь зубы. - Ну довольно. Убирайся отсюда. Не надейся, что тебе удастся меня провести. Я буду жить ровно столько, сколько позволит Нут. Я поклонился. - Светоч Справедливости прав, как всегда. Он будет жить ровно столько, сколько позволит Нут, - и подумал, что ни один провидец не сказал бы точнее. Я уходил, чувствуя спиной его настороженный презрительный взгляд. Лучезарный до такой степени меня презирал, что даже не приказал своим теням следить за мной. Сумрак осклабился и поклонился. Я поклонился в ответ - он отлично знал свое дело. Что бы я ни сказал - все можно обернуть против меня. И что бы я ни сделал - все может выглядеть, как предательство. Самое главное - это трактовать правильно. А Сумрак, проживший более полувека во дворце, трактовал правильно. Когда начало темнеть, тяжелые цепи свалились с моей души. Я с наслаждением послал за Яблоней и лежал на ложе, прислушиваясь, не раздадутся ли ее легкие шаги за дверью, по традиции украшенной резным изображением вздыбленных лошадей. И услышав их, эти шаги, которые нельзя спутать ни с одним звуком в мире подзвездном, возблагодарил и снова возблагодарил Нут за милость. Она впорхнула, как маленькая птаха, как бабочка, сдернула и бросила на пол синий шелковый плащ, голубая и золотая - и я вскочил к ней навстречу. Она обхватила меня цепко и сильно, прижалась всем телом; я слышал, как сбивается ее дыхание, но не от восторга, услышь Нут - Яблоня не хотела расплакаться при мне. Я поднял ее и понес на ложе. Она тронула мою щеку: - Ветер... не торопись. Я сел с Яблоней на коленях. Она вздохнула и горестно сказала: - Слишком весело не выйдет. Нынче моя луна взошла рановато, - и хихикнув, добавила, - от ужаса, наверное. В тронном зале я думала, что умру от страха. Я поцеловал ее в макушку. - Не везет - так во всем не везет... Но в зале ты вела себя, как опытный интриган - я восхищен. И потом... нам запретна страсть, но не нежности? Яблоня снова хихикнула, дыша мне в шею, и мелко укусила за мочку уха: - Да, царевич, нежности позволительны. Или послать Одуванчика за Молнией? Она сегодня живет под солнцем. - Маленькая негодяйка, - вздохнул я. - Если бы я хотел солдата - у меня за стеной дежурят Рысенок и Филин, за ними можно даже не посылать евнуха... Яблоня прыснула, ласкаясь, как кошка. - Прости... просто вы такие забавные, оба... Я ведь знаю, что откажешься, и знаю, что она постаралась бы улизнуть от необходимости идти... Хотя, кажется, она любит тебя. - Как Гранатовый Венец, - пробормотал я. - И как молодым бойцам полагается любить своего командира. Я знаю, что ты с ней ладишь - но уволь меня, ради Нут, от разговоров о ней в нашей спальне. - Снова прости, - сказала Яблоня, уже осознав и оттого виновато. - Я несу всякий вздор. Был тяжелый день. - Да, - у меня кружилась голова от карамельного запаха ее тела, чуть сбитого металлическим привкусом крови, и я безнадежно попытался отвлечься беседой. - Тяжелый. Бабушка Алмаз очень непроста в общении? - Очень, - кивнула Яблоня. - Она всем недовольна. Хуже всего, что она недовольна Одуванчиком, а если бы не его молчание, мне не позволили бы прийти к тебе сегодня. Сделай что-нибудь - если его отошлют, и мне, и ему самому будет очень плохо. Я хлопнул в ладоши, чтобы евнух вошел, и сам не удержался от смешка. Госпожа Алмаз так рьяно взялась переделывать деревенского воробья в райскую птицу, что только перья полетели. Но разве можно красить воробьев золотом? Им же будет тяжело летать... Он подошел и сел на ковер у моих ног, глядя настороженно и хмуро. Я погладил его по голове: - Одуванчик, ты молодец. Дерись за свою госпожу, дерись - с кем бы ни пришлось. Я сам подтверждаю твою должность - слышишь? Он взглянул снизу вверх и грустно улыбнулся: - Царевич не командует на темной стороне. - Там командуют люди, - сказал я. - Всего-навсего люди. Покажи им, что ты - аманейе, не стесняйся. Покажи, что ты - мой солдат. И они подожмут хвосты, вот увидишь. Яблоня рассмеялась. - Нет у них никаких хвостов, - сказал Одуванчик, чуть повеселев. - Я по привычке, - сказал я. - И потом, за тобой - сила близнецов-теней. Зови их, если почуешь опасность. Одуванчик несколько недоверчиво пожал плечами; Яблоня сказала укоризненно: - Что, эти... чудовища, которые пришли перед обедом - это и есть те самые близнецы, с которыми ты в детстве в прятки играл? Спаси Бог-Отец, когда ты рассказывал про них, я думала, они милые! Я вообще едва догадалась, что эти... эти существа и есть твои близнецы... - Вообще-то, они милые, - сказал я, несколько смутившись. - Я как-то не подумал, что тебе может быть... ну, в общем, я решил, что ты их узнаешь, госпожа сердца моего. - Я не такая смелая, как ты, - сказала Яблоня. - Я даже не такая смелая, как Молния. - Неправда, неправда, - возразил я. - Ты - отважна, как настоящая тигрица... - Да уж... - усмехнулась Яблоня. - Тигрица с полосками на животе... Они ведь так и останутся, да? Эти полоски? Я задрал ее рубашку из полупрозрачного голубого шелка и поцеловал ее живот: - Не бывает тигрицы без полосок, владычица души моей. Они - знак доблести и чести женщины, как шрамы воина - знак доблести мужчины. Скажи мне, кто говорил при тебе обратное - и я прибью его кожу к дверям твоих покоев! - Старшая жена Орла, - сказала Яблоня. - И ее кожа мои двери не украсит... она всего лишь горько пожаловалась на мужское непостоянство. Я много узнала за этот день, Ветер. О твоих отношениях с братьями, о твоих отношениях с отцом... Жены твоих братьев очень любезны и милы со мной, но все, что они говорили - это сплошной яд. Я просто не думала, что меня могут настолько ненавидеть и быть при этом настолько любезными. - Ты жалеешь о Каменном Гнезде? - спросил я, зная, что она ответит. - Я - мать царевича и жена царевича, - сказала Яблоня, перебирая мои волосы. - Я так люблю тебя и так люблю малыша, что жалею о Каменном Гнезде - тебе, а потом и ему, здесь будет очень тяжело. Но ты когда-нибудь станешь царем... Я промолчал. Мы встретились взглядами - и Яблоня покачала головой: - Ты... тебе тяжело об этом думать? О том, что ты будешь сидеть на каменном троне в подземном зале, что тебя будут называть Лучезарным, и тебе придется существовать только в церемониях, да? И о том, что ты получишь власть - и потеряешь свободу? - Приблизительно, - сказал я. - Женщины твоих братьев говорят, что ты не создан для дворца, - продолжала Яблоня с усмешкой. - Ты - Медное Крыло, свободная птица, тебе здесь душно и тесно. А вот их мужьям - в самый раз. Уже тысячу лет здесь существует определенный порядок вещей: Светоч Справедливости - царь Ашури и раб церемоний и ритуалов, которые нельзя изменить. А ты можешь захотеть изменить. Ты - птица, не человек. - Захочу, - сказал я ей в ухо, еле слышно. Она поцеловала меня в уголок губ: - За это они и ненавидят тебя и меня заодно. За это они уже успели возненавидеть и Одуванчика, и Молнию, и Сейад. В Гранатовом Дворце живут рабы, просто рабы и рабы обстоятельств, судьбы, ритуалов, правил и принципов - а ты сам не раб, да еще притащил сюда целую компанию смутьянов. И твой сын вряд ли будет добропорядочным рабом. Я права? - Да, - шепнул я, вдыхая теплый сливочный запах ее волос. - Нам придется драться, драться и драться, да? Кто как умеет? - Да, госпожа сердца моего, - сказал я, прижимая ее к себе. - Да. Драться, кто как сумеет. За нашу свободу - за свободу гранатовой крови. Долго. И жестоко. - Я поняла, - сказала Яблоня, и ее глаза вспыхнули. - Я все поняла. Одуванчик, оставь нас. Я собираюсь быть особенно нежной с царевичем, дабы у него были силы для грядущих драк. И коснулась меня наирискованнейшим образом прежде, чем евнух успел до конца закрыть дверь.