Корона, Огонь и Медные Крылья (Далин М.)

Часть 15

Тхарайя назвал нашего сына Хаштеа, Огонь. Я не спорила; это же случилось от священного огня, во всяком случае, огонь много помог. Только про себя все равно называла малыша Эдуардом, в честь деда. Иногда мне было всерьез жаль, что мой отец так и не узнает, что его дочь жива и здорова, что у него есть благородный зять и прелестный внук... но мне ли роптать на богов? Я вовсе не боялась родов, сама не знаю почему - Раадрашь утверждала, что по свойственному мне крайнему легкомыслию. Мне даже казалось, что Шуарле и Тхарайя боятся куда больше - Шуарле иногда смотрел на меня такими глазами, будто сзади на меня рушилась стена, а Тхарайя поднял на ноги всех своих подвластных людей и нелюдей. Сперва мой августейший супруг заявил, что роды примет колдун Керим. Все равно, де, мы нарушаем все устои, а Кериму он доверил бы и свою жизнь, и мою, и жизнь нашего драгоценного ребенка. Я все это прекрасно понимала, но подпустить к себе мужчину, даже колдуна, даже Керима, в момент моей слабости не хотела ни за что. Тхарайя попытался настаивать, я заплакала, он сдался. Я и не подумала рассказать ему, что при дворе принца Трех Островов мне пришлось бы рожать в окружении полного штата лекарей и придворных. Мерзавка. Но теперь, когда я уже кое-что знала о положении дамы и о мужчинах, этот обряд казался мне чудовищным издевательством. Я и так чувствовала себя странно. Мне всегда нравились сладости, а с некоторых пор от запаха меда делалось тошно, зато безумно хотелось мяса, едва тронутого огнем. Я терзала полусырые ломтики, из которых капала кровь, чувствовала себя каким-то хищным зверьком - и мне было чуточку стыдно и смешно одновременно. Когда Тхарайя это видел, его лицо становилось мечтательным, будто он прозревал что-то... Я чувствовала, как дитя у меня внутри усилило связь между нами - но все равно считала себя вправе капризничать и не соглашаться, когда речь шла о Кериме. Раадрашь была со мной совершенно согласна. С неделю Тхарайя размышлял, а Шуарле меня уговаривал. Потом принц принял решение. Он поговорил с Керимом. Керим сказал, что "у него в степи есть тетка, Белая Собака, потому что у них в роду по человеческой линии все - Солнечные Собаки, так вот эта тетка с женскими делами справится не хуже, чем сам Керим, а может, даже и лучше, потому что женские дела - это все-таки дела не мужские". Тетка Керима поразила мое воображение, и, когда Тхарайя послал за нею, я ждала с нетерпением. Тетка Керима прибыла так скоро, как только позволяли горные дороги. В отличие от самого Керима, она была совсем человеком, без хвоста - и не умела летать, оттого весь путь ей пришлось проделать в повозке, запряженной мулами. Впрочем, эта особа выглядела после долгого и утомительного пути на диво бодро и весело. Ее звали Сейад. Она была очень мала ростом, очень стара и кругло толста - но при этом выглядела вовсе не отталкивающе, напротив: стоило ей улыбнуться, показав три уцелевших зуба и сузив веселые и ясные, как у девушки, глаза - и я уже готова была любить ее, как родственницу. Спустя час после нашей встречи, я звала ее "бабушкой Сейад". У бабушки Сейад были четыре роскошные, совершенно белые косы и медные колечки, вплетенные в волосы над висками. От ее больших и мягких коричневых рук исходил такой же чародейский жар, как и от широченных лапищ Керима. Она носила множество звенящих ожерелий, позвякивая ими на ходу - к каждому ожерелью подвешивалась золотая бляшка, похожая на монетку, с чеканным солнышком посередине. Она никогда не шаркала туфлями при ходьбе, как делают почти все пожилые дамы - походка бабушки Сейад, мелкая и быстрая, совсем не выдавала ее возраст. Керим "брал прах от стоп", кланялся, касаясь земли кончиками пальцев - Сейад отмахивалась, хихикала, а потом поцеловала его в нос, как мальчишку. Тхарайя она похлопала ладонью по груди: "Ай-я, сильный господин! Гори - не сгорай!" - и, по-моему, это ему польстило. Шуарле потрепала по щеке: "Погас в тебе злой огонь, маленькая птаха? Зажги добрый!" - Шуарле преклонил колена и прижал ее руку к губам. Погрозила пальцем Раадрашь: "Не ломай деревьев, не жги маков, горная гроза!" - и, наконец, обняв меня за шею, поцеловала в щеку: - Привет вам. - Нам? - я уже успела отвыкнуть от обращения на "вы". Сейад снова захихикала. - Тебе и сыну твоему, гори звездой! - и когда она погладила меня по животу, я впервые почувствовала, как Эд шевельнулся. Его толчок поднял меня до самого неба; Сейад удовлетворенно ухмыльнулась и обняла меня за талию. - Солнце любит тебя. Э-э... хорошо. И я прижалась к ней, как котенок к кошке, впитывая ее доброе тепло. Уже потом я поражалась, как хорошо понимаю Сейад, которая говорила только на языке кочевников. Она называла моего мужа Тхеран, меня - Лилес; язык казался похожим, но отличался довольно сильно - а я понимала, не переспрашивая, даже самые сложные мысли. Стоило мне поближе познакомиться с Сейад - и сразу захотелось уговорить ее остаться в моей свите; она же поняла это словно сама, без всяких долгих уговоров. - Э-ээ, искра небесная, - сказала она при первом же моем намеке. - У моих внучек дочери правнуков примут - а у тебя никого нет. Тц-тц, не годится так - бросать молодуху одну... привык он, что детей нет у него, муж твой. Твой муж - охламон он. Сильный воин - а все ж охламон. - Это правда! - заявила Раадрашь, но Сейад вытянула указательный палец против ее губ. - Солнце все видит. Другой раз мужчиной родишься - детей не хочешь, воевать хочешь. Молния - как есть молния; нехорошо. За рекой тебя накажут за это - сделают мужчиной и отправят людей убивать на войне на этот берег... - Вот и пусть! - и Раадрашь кивнула, смахнув локтем на пол абрикос с блюда. - Это не наказание! Сейад улыбнулась так, что длинные морщинки еще больше удлинили ей лисьи глаза. Притянула Раадрашь к себе, принялась гладить по голове; Раадрашь хмурилась, но не отстранялась. - Парень-девка, принц-принцесса, - говорила Сейад ласково и строго сразу. - Вольно тебе идти своим путем, иди уж, как Солнце ведет тебя, за своей тенью иди. Темен твой путь, темен и кровав, но тут люди ничего не могут поделать - так уж твой огонь пылает внутри тебя... - А мне погадай, бабушка Сейад, - попросила я, глядя, как у Раадрашь смягчается лицо. - И мне интересно. - Ай-я, погадай! Гадалку нашла! - Сейад потрепала меня за ухо. - Не о чем мне гадать - тебе Мать Судьбы уже гадала. Ты же - костер в ночной степи. Тебя издалека видно... всем. Будет время - будет тебе от этого тяжело, но ты гори, гори. Свети, согревай. Госпожа Случая тебя видит. Тхарайя подкрался бесшумно, как крупный хищный зверь, остановился у двери, слушал; Шуарле сел у его ног, оперся спиной на колено принца. Оба так и не вошли в мои покои, обтирая порог и дверные косяки. Сейад взглянула на них и захихикала: - А говорят, будто нечего мужчинам делать на женской половине днем! Соскучился, принц? Э-э, хорошо. Скучай. Но пока уходи. Аманейе, хранящие женщин, мужчинам не хранители. Я подошла поцеловать Тхарайя, а он внюхался в мои волосы, около уха: - Твоя наставница строга, но я не хочу забывать твой запах. Шуарле с пола дотянулся до моей руки и прижал ее к своей щеке. Раадрашь сидела с ногами на моей постели и смотрела на нас без малейшей враждебности. Если в ней сейчас и "горел злой огонь", то слабо, тлея, как угли под пеплом. Мне показалось, что любовь и дружба наполняют комнату теплом, и я подумала, что в Каменном Гнезде сильно не хватало Сейад - она была очень готова стать нашей общей бабушкой. Так и вышло. Сейад учила меня дышать, как дышат собаки в сильную жару, учила и другим вещам, странным и чуточку стыдным - но все это мне со временем пригодилось. Обучая меня, она основательно обругала моих монастырских наставниц, а заодно и способ воспитания молодых девушек у меня на родине. - Э-ээ... недотепы! - морщилась Сейад, обнаружив, что я не ведаю о некоторых тайных делах. - Принцесса ты, а этому и рабынь учат их матери! Чтоб быть счастливой, девице надо о себе знать и о мужчинах знать - а тебе только и показали, как кусок ко рту нести. Охламоны они! Раадрашь хохотала, болтая ногами; Шуарле улыбался. Я пыталась возразить: - Но, Сейад, они же считают, что девица должна быть целомудренной, вот и ограждают ее от излишних знаний до срока... - Кому это невежество мешало делать глупости? - хмыкала Сейад. - Э-ээ, да не проще ли обмануть ту, что себя не понимает? В чем целомудрие? В незнании разве? А может, в том, что все знаешь - и свою истину ищешь? Меня вправду плохо учили. Мне просто повезло, что за мое обучение взялись Сейад и Тхарайя. Я делала успехи - и носила ребенка так легко, будто он был маленьким вестником Божьим. Мне не хотелось сидеть взаперти; под охраной Тхарайя, Керима и Шуарле я перебиралась по мосту через ущелье и гуляла в горах. Раадрашь где-то раздобыла котенка странной здешней породы - похожего на варежку, с крохотными лапами, совершенно без носа, лишь с плоским розовым треугольничком на плоской рожице, с голубыми пуговицами глаз. Я все время была занята и весела - а выглядела, если верить шуточке Тхарайя, как беременная мышь: из шарика торчат тоненькие лапки. Кого бы это рассердило? В степи расцветали тюльпаны, когда пришло мое время. Ни Сейад, ни Керим не могли уменьшить беспокойство моего драгоценного принца - а я просто-таки удивлялась собственной беспечности. Роды - тяжелое дело и смертельный риск; от родов умерли две моих кузины, надо бояться... но Нут в венке из тюльпанов снова выкидывала две шестерки. Странно подумать, как смутно мне сейчас припоминается боль, которую я тогда чувствовала. Кажется, это длилось ужасно долго. От особенно резкой боли у меня серело в глазах; я видела бесконечную равнину, серую под серым небом - но пыталась дышать, как учила Сейад, и вокруг светлело снова. От крика Эда эта серость растаяла совсем. Вовсе не такой черный, как Тхарайя, а нежно золотой, словно бронзовая фигурка, мой бесценный малыш. И глазки у него тоже оказались золотые, янтарные, яркие и прозрачные, а еще - тоненький мышиный хвостик с мягким жалом на конце, вроде шипа на розовом стебле. Не столько человеческое дитя, сколько птенец аглийе. Ему суждено было стать таким же сильным и великолепным демоном, как его отец, подумала я - и любовь к малышу заполнила меня до краев, несмотря на всю необычность этой мысли. Не удивительно ли, продолжала я размышлять, что меня не пугает и даже не смущает роль матери демона? Я восстанавливаю справедливость, думала я, лежа на плече у моего принца и держа малыша у груди - я стала женой наследника трона, и мой старший сын в свое время тоже станет великим государем. Разве Тхарайя не рожден владыкой? - Я отправил трех голубей во дворец государя, - сказал мой принц. - Мой отец должен узнать об этом, а все в Ашури-Хейе должны узнать о тебе, госпожа сердца моего. - Мне кажется, или тебя это тревожит? - спросила я. - Мы вернемся в Лаш-Хейрие, - сказал Тхарайя, прижимая меня к себе, все так же тревожно. - Мы вернемся в Гранатовый Дворец, Светоч Справедливости увидит своего внука... а нам с тобой придется подчиняться дворцовому регламенту - конец нашей свободе. Мне придется забыть о радости просыпаться рядом с тобой; ты будешь жить на темной стороне, среди женщин, считающих тебя незаслуженно счастливой, и кастратов-интриганов. И я навсегда забуду о спокойствии, потому что наше дитя - очень нежелательное лицо для всей моей родни... зато мои любовницы обрадуются и примутся изыскивать пути для мелких гнусностей... А, не следовало бы мне говорить тебе об этом! - Это правда, не следовало, - сказала я. - Ты меня пугаешь. - Я хочу, чтобы ты была ко всему готова, Лиалешь, - сказал Тхарайя. - И еще к тому, что я буду защищать вас от любых бед, как бы не легли кости Судьбы. Знай - ради вас я нарушу и обычай, и закон, если в том будет нужда. - А это ты меня успокоил? - рассмеялась я. - Дракон, я поверила. Ты же знаешь - я ничего не боюсь с тобой. Тхарайя чуть прикоснулся кончиками пальцев к головке малыша. - Его имя - Хаштеа, - сказал он нежно. - Огонь, услышь, Нут. Да? - Да, - сказала я, подумав про себя: "Его имя - Эдуард, и он станет великим владыкой, помоги ему, Господи". У меня было лучшее дитя на свете и лучший на свете муж. Когда мы спустились с небес... с гор, я хотела сказать, в степи цвели маки. Светоч Справедливости, государь, отец Тхарайя, прислал за нами целый караван - с чудесными лошадьми, запряженными в повозки, в сопровождении верховых рыцарей, которых тут звали "соколами короля". Вся эта процессия дожидалась перед мостом через ущелье. Соколы привели в поводу лошадей для свиты принца; аглийе и лошади косились друг на друга с сомнением и опаской. - Опять верхом, это невыносимо, - вздохнул Шуарле, но его-то я утешила, пообещав взять к себе в повозку. У воинов Тхарайя не было других возможностей. - Разве птицам положено трястись в седле? - ворчал Керим, похлопывая вороного по холке. - Разве тем, кто привык парить в небесах, хорошо сидеть верхом на живом существе? Разве живому существу это может понравиться? Разве тебе бы понравилось, Йа-Кхеа, если бы кто-нибудь взобрался к тебе на шею? - Лошади созданы для всадников, - возразил рыцарь из долины. - Если бы лошади были созданы для всадников, они были бы созданы с уздой и седлами на спине, - возразил Керим. - А раз они рождаются без узды и седла, значит, они созданы для других вещей. Может, лошади созданы бегать по степи на свободе? Разве хорошо садиться на кого-нибудь сверху и бить его ногами, чтобы он бежал быстрее? - Ну, не все нугирэк так считают, - сказал рыцарь. - Я - не все, - с достоинством подтвердил Керим и замолчал; впрочем, по нему было видно, что он остался при своем. Я видела, как аглийе снимали с лошадей узду, заменяя ее недоуздками, и как медь выступала на их коже, когда они поднимались в седла - останавливая превращение на середине, облегчали свое тело и работу лошади. Да, аглийе не любили верховой езды - но выглядели всадниками благороднейшей посадки, а их кони шли свободно и легко, легче, чем обычно движутся кони под седлом. Мы с Раадрашь укутались в плащи, но тент на повозке не подняли - я могла вдоволь смотреть на прекрасный мир вокруг, а конь Тхарайя шел рядом, позволяя моему драгоценному принцу обращаться ко мне, не покидая седла. Сейад держала на руках крошку Эда, который был слишком мал и слишком сыт, чтобы глазеть по сторонам, а потому сладко спал. Стража Тхарайя охраняла нас от всех опасностей Хуэйни-Аман, но каким-то образом не мешала наслаждаться свободой и простором. Мы ехали по зеленым горам и алой степи; даль была обрызгана маками, как каплями крови. Шуарле срывал для меня какие-то мелкие белые цветы, растущие пышными гроздьями и источающие прекрасный медовый аромат. Мне подали воды из придорожного ключа, дивно чистой, ледяной. Тхарайя запел серенаду; его воины-аглийе присоединились к нему; Эдуард проснулся, удивленно посмотрел на меня, улыбнулся беззубым ротиком и снова задремал. На горизонте встали красные стены Гранатового Города под сияющим солнечным небом. Эта была та самая пряная сказка, о которой я мечтала. Мы выехали на большую дорогу; по ней, вздымая золотую пыль, ехали всадники на конях, осликах и удивительных существах, очевидно, созданных Господом прямо с мохнатыми седлами на горбатых спинах. Мимо нас катились повозки, запряженные мулами и громадными мускулистыми быками, рыжими, с рогами, выгнутыми наподобие двух половинок лиры. Веселые погонщики гнали уморительных овец-черноголовок с длинными висячими ушами. Везли возы каких-то плодов, желтых, зеленых, полосатых, нереальных, будто выдуманных пьяными художниками; везли уголь, дрова, глиняные горшки, свернутые штуки материи. Шли босые крестьяне, укутанные в плащи женщины, белые и серые гуси, которых направляли прутиком дети в косичках и бусах... Все, встречные и прочие, с приветствиями уступали нам путь. Я с наслаждением слушала, как странствующие воины, пропыленные, с иссеченными сабельными шрамами лицами, в куртках из толстой кожи, обшитых металлическими плашками, кричали вслед Тхарайя: "Привет тебе, Непобедимый Ветер, Убийца Войны! Позови меня - я пойду умирать за тебя!" Раадрашь щипала меня за локоть сквозь шелк плаща и с досадой говорила вполголоса: - Если ты мужчина - ты Непобедимый Ветер, и все верещат от восторга, а если ты женщина на свою беду - так сидишь укутанная, как рабыня, не смея пикнуть. Это несправедливо! Разве я - не Непобедимый Ветер? Чем я хуже этих мужланов?! Сейад ухмылялась, покачивая малыша; Шуарле хихикал: - Раадрашь завидует принцу! - но Раадрашь в конце концов отвесила ему подзатыльник, и он, якобы всхлипывая, уткнулся в мои колени. - Госпожа, эта жестокая женщина когда-нибудь убьет меня! Тхарайя взирал на нас сверху, милостиво улыбаясь - истинно Непобедимый Ветер - и я прыснула. Между тем, наш кортеж подъехал к городским воротам. Сторожевые статуи - красные драконы с нетопырьими крыльями в кривых когтях на сгибах и бычьими головами, в разинутых пастях которых, отчего-то, росли тигриные клыки, хмуро смотрели на суету мелких людишек у своих чудовищных лап; городская стража обнажила в знак приветствия сверкнувшие клинки, простой люд махал руками и кричал: "Медное Крыло, живи вечно!" И все это вдруг так напомнило мне что-то, что кольнуло под сердце. О, я сумела бы додумать эту мысль до конца и все понять, если бы Лаш-Хейрие не был так опьяняюще прекрасен! Эти дома лепили из красной глины, эти городские стены возвели из красной глины, смешанной с землей. Над красными заборами зеленели деревья садов - но дворы надежно скрывались от глаз: чужой взгляд острее иглы, беспощаднее ножа, и может навлечь беду. От дурного глаза женщины укутывались в плащи, а мужчины носили красные одежды и блестящие побрякушки, вроде гранатовых ожерелий, по поверью убивающие зло - оттого и Эдуард был закутан в алое с золотом одеяльце. Город был красный и зеленый, яркий и шумный: босые мальчишки в красных лоскутьях, с браслетами из стекляшек на запястьях, сновали в толпе с кувшинами воды, предлагая напиться за грош; солидные господа, носящие окладистые бороды, косы и золотые кольца в ушах, пили кавойе и беседовали под навесом из реек, увитых плющом; женщины прямо-таки купались в цветных шелках, выплеснувшихся из лавки на уличный прилавок; сияли золото и сталь в мастерской оружейника, а рядом молодой парень в одних коротких штанах и стеклянных бусах на голом теле как-то вытягивал из ничего изящный глиняный сосуд на вертящемся столике... У меня кружилась голова. Мне протягивали фрукты и цветы над руками стражи. Юноша-нугирэк в живописных лохмотьях, с лукавой круглой физиономией, отбивал сложный ритм в маленький барабанчик и пел веселую непристойную песенку, вскрикивая "Хэй-я!" после каждого куплета; рядом девушка, тоже кочевница, тоже узкоглазая и круглолицая, в одних медных обручах на голом гладком коричневом теле, танцевала в горящем на широком медном блюде костре, смеясь и выдыхая язычок рыжего пламени на каждое "хэй-я". В крохотных соломенных клеточках звонко свистели и трещали большие и зеленые усатые букашки. Совершенно масляный мужичок продавал всем желающим кусочки поджаренного теста в виде лягушек. Отовсюду пахло геранью, лошадиным навозом, розовым маслом, фруктами, горячим хлебом, жасминовой эссенцией, пылью и бараниной, тушеной в меду с перцем. Кортеж буквально протискивался по узкой улочке, мощенной булыжником; нам улыбались и тянули руки, чтобы прикоснуться к шерсти коня Тхарайя или к деревянным ободам повозки. Город напоминал бальный зал в большой праздник опаляющей жарой, давкой и общей радостью... В этот момент в мире вообще не существовало зла.