Корона, Огонь и Медные Крылья (Далин М.)

Часть 12

Меня разбудили негромкие, но весьма выразительные голоса принца и Шуарле. Я удивилась раньше, чем проснулась, а открыв глаза, увидела довольно забавную картину. Тхарайя лежал на ложе рядом со мной, на животе, нагишом, повиливая хвостом - он выглядел забавляющимся демоном. Шуарле стоял перед ним в боевой стойке аглийе, с вытянутой вперед и сжатой ладонью - "именно ты и не прав, принц". Свободной рукой мой друг держал мой плащ, платок и, кажется, рубаху. - Господину давно пора покинуть покои! - продолжал Шуарле разговор, явно начатый раньше. - Ему надлежало бы позаботиться о нуждах женщины, а не о собственных прихотях. Существует древний кодекс ночных утех, господину не годится сходу его нарушать. Тхарайя, посмеиваясь, спросил: - Как это, любопытно, ты смеешь гнать меня из собственной спальни? - А если моей госпоже необходимо совершить омовение и вознести молитву? - ответил вопросом же Шуарле очень тихо, но возмущенно. - А если мою госпожу смутит или огорчит созерцание господином ее лица во время сна? Отчего это господин ведет себя так, будто никогда не видел женщин? - И из-за этих пустяков ты будишь особу королевской крови? - спросил принц, заметно стараясь не расхохотаться. - Что пустяки для барса - то серьезно для розы, - возразил Шуарле. Я совершенно не могла больше делать вид, что сплю. Хотелось потянуться; мне слегка нездоровилось, но было ужасно весело. Бесстыдство Тхарайя не то рассмешило, не то слегка разозлило меня; я тихонько дотянулась до его хвоста, которым он крутил в воздухе, и дернула - не сильно, но он тут же подпрыгнул и развернулся: - Ты не спишь, Лиалешь?! Я подавила смешок: его растерянное лицо было необыкновенно мило мне, но именно из-за этой растерянности страшно захотелось его поддразнить. - Мне необходимы омовение и молитва, - объявила я как можно серьезнее, кутаясь в шелковое покрывало. - Ты хочешь, чтобы я ушел? - огорченно спросил Тхарайя. Шуарле улыбнулся так победно, что впору было прыснуть, подобно крестьянской девчонке. - Я хочу, чтобы вы оба ушли, - сказала я с ядовитой ласковостью. - Только пусть мой камергер оставит мне одежду, а ваше высочество наденет штаны. И я буду умываться, а потом молиться и рыдать в полном одиночестве. До вечерней зари. - А почему - рыдать? - спросил Шуарле, бросив на принца быстрый подозрительный взгляд. - Оплакивать свои тяжкие грехи, - пояснила я, делая еще более суровое лицо. - Потому что этот брак не благословил мой отец. И потому что я, кажется, нечестиво себя вела. - Почему - нечестиво?! - поразился принц, садясь. - Ты же совершенно добродетельная женщина! - Пусть господин оденется, - напомнил Шуарле. - А то он смущает добродетель госпожи. Тхарайя подобрал рубаху с ковра, просунул голову в ворот и посмотрел на меня выжидательно. Мне было все труднее не хохотать, но я сдерживалась. - Знаешь, - сказала я, - добродетельные женщины не слушают ночью советов драконов-язычников, понятия не имеющих, что такое стыд, а тем более - не пытаются следовать этим советам. И еще: насколько мне известно, добродетельные женщины не кусаются. - Ты кусаешься?! - воскликнул Шуарле. - Я не заметил, - сказал принц, найдя, наконец, штаны. - А я заметила, - сказала я. - Это получилось случайно, но кто мне теперь поверит! - Мне надо уходить? - спросил Тхарайя, садясь рядом со мной, чтобы одеться совсем. Он выглядел по-настоящему грустным - и я не выдержала. Я обняла его сзади, сцепив руки на его груди, прижалась щекой к его спине и сказала: - Я не хочу, чтобы ты уходил. Просто - вправду надо выкупаться, иначе мне неловко. - Вот как! - отозвался он повеселевшим голосом. - Лиалешь, если это так, то все в порядке. Видишь ли, мне впервые захотелось остаться и не отсылать женщину, а теперь я чувствую себя глупо. - Вовсе не глупо, - сказала я. - Пусть будет так, как ты хочешь. И тогда принц сгреб меня в охапку вместе с покрывалом и понес вниз, к бассейну. Я хихикала и делала вид, что вырываюсь; Шуарле бросил мне платок, и я зарылась в него горящим лицом. Тхарайя обещал, что я не буду чувствовать себя чужой - я и не чувствовала. Мы нарушали все запреты и кодексы всех вер - но тот колдовской огонь, который в нас горел, видимо, был очень памятен обитателям замка: никто ни разу не упрекнул меня. Мне не захотелось жить на женской стороне - я и не жила. Для меня освободили две комнатушки в башне принца, на страшной высоте, под самым шпилем; туда принесли зеркала, ковры и подушки, накурили сандаловым курением, обрызгали жасминовой эссенцией - и я там поселилась. Свита Раадрашь не поднималась ко мне, им было запрещено покидать темную сторону; заходила лишь сама принцесса - постепенно я научилась с ней разговаривать и радовалась ее посещениям. Обществом прочих дам я была сыта по горло, а потому, как и Раадрашь, предпочитала беседовать с мужчинами, к числу которых относила, не смотря ни на что, и Шуарле. Мое время стало исполнено смысла и энергии. Я училась читать на языке ашури и учила всех желающих своему языку. Я пыталась рисовать. Я вышивала; мне не вдевали нитку в иголку, я сама освоила это хитрое дело - зато Шуарле болтал со мной или пел для меня; его голос был не ангельским, но милым. Все жители замка при любой возможности рассказывали мне истории и предания. Я молилась Господу и приносила в капище Нут свои ленты, чтобы оставить ей в дар. Я веровала во все, ничего не боялась - и в моей голове, кажется, немного перепутались догмы разных церквей. Несколько раз я видела колдуна Керима. Он поразил меня с первой встречи, когда чудом вызывал огонь; у него было такое безобразное и притом доброе лицо, что я никак не связывала его странные чудеса с некромантией и прочими грязными чарами. Колдун, конечно, не был врагом Божиим; он ведь учил Шуарле летать. Я приходила смотреть - это помогало моему другу, но не слишком: мы все чувствовали, что он боится. Когда люди проделали с Шуарле эти ужасные вещи, он был еще совсем младенчиком, дрянная магия убила в нем спокойствие и уверенность в себе; теперь эти качества тяжело возвращались. Мое присутствие вдохновляло Шуарле: он раскрывал крылья, такие же огромные и острые, как у всех медных птиц, но, к сожалению, вдохновения не хватало на долгий полет. Шуарле отрывался от земли на высоту человеческого роста или чуть выше, наверху его оставляла уверенность - и он планировал вниз. Моего бедного друга, впрочем, восхищало и это. Глаза у него горели, он часто дышал, размахивал руками и вопросительно заглядывал в лица нам с колдуном. Какой бессердечный мог бы сказать ему, что полет был плох? И Керим ухмылялся, отчего его лицо очень походило на намасленный блин, уверяя, что пройдет совсем немного времени, и Шуарле будет парить в небесах, подобно орлу. Колдун с самого начала казался мне хорошим человеком, но он стал моим личным пророком, когда в один прекрасный день протянул ко мне широченные ладони - тем жестом, каким их протягивают к огню озябшие - и сказал, что внутри меня загорелось новое пламя. За это известие я поцеловала его в толстую лоснящуюся щеку - но сказать о ребенке Тхарайя побоялась. Мой принц слишком долго ждал. А вдруг чего-нибудь не получится? Я, впрочем, никогда не верила в его бесплодие и не сомневалась, что у нас будет ребенок - именно сын - а оттого даже не удивилась особенно; но Тхарайя слишком долгое ожидание сделало недоверчивым к любой удаче. Жители Ашури, все равно, хвостатые или бесхвостые, одинаково верили, что необдуманное слово может разрезать счастье, подобно ножу, а взгляд ранит, как стрела - могла ли я заставить его сомневаться и нервничать! Я только спросила колдуна, не повредят ли будущему ребенка наши с Тхарайя чрезмерные радости. Керим по обыкновению ухмыльнулся во весь рот, утопив глазки в щеках, и отвечал, что радости еще не вредили никогда и никому - вот горести могут повредить, но горестей в обозримом будущем, слава богам, не предвидится. Не верить нельзя было - и я предалась радостям со спокойной душой. Принцу нравилось дарить мне причудливые и драгоценные вещицы, вроде тяжелого золотого ожерелья, сплетенного из фигурок драконообразных чудовищ, браслетов в виде змей с рубиновой чешуей, обхватывающих руку от запястья до локтя, длинных бус, свисающих с шеи почти до пояса, или браслетов для ног с золотыми колокольчиками. Я потеряла последний стыд и при наших вечерних встречах показывалась ему, прикрытая лишь этими украшениями и косами - и Тхарайя ловил меня, как бабочку, а потом сидел на ковре у горящего камина, смотрел на меня завороженно и пел песни. Все аглийе пели о любви, подобно настоящим птицам. Я часто слышала, как пели воины Тхарайя и его рабы; в песнях бойцов попадались такие слова, что меня бросало в жар. Пели и женщины, их песни были более целомудренны и не так витиеваты; разве что Раадрашь не любила петь, называя пение и танцы женским утешением для развратных лентяев. Но так, как принц, не пел никто - он, кажется, импровизировал признания на ходу, потому что слова его песен, совершенно восхитительного и безумного свойства, ни разу не повторились. Все, что мне рассказывали о жизни в браке, оказалось ложью. Да, Тхарайя часто пропадал целыми днями, возвращаясь только с наступлением темноты - вместе со своими сторожевыми демонами он с птичьей высоты следил за безопасностью на границах страны. Да, его суждения иногда шокировали меня. И да - он не просто частенько думал о греховных вещах, а грех пропитывал его насквозь, он сам был - сплошной грех, хотя понятия об этом не имел. Я решительно не могла его за это упрекать. Иногда я вспоминала, как мои бедные дуэньи называли докучным бременем время, проводимое в обществе мужчины - и каждый раз удивлялась. Разве можно вообще ничего не чувствовать? Я хочу сказать, да простит мне Господь - разве для них любовь не превращала в сплошной восторг все телесные ощущения, даже боль? Если это так, думала я, значит, Тхарайя прав. Дело вправду в особой милости Нут. Я купалась в счастье, любви и ожидании прекрасного будущего. Оставаясь одна или с Шуарле, всегда пребывающим в курсе любых моих дел, я принималась мечтать о том, как у меня родится ребенок, Тхарайя утвердят в титуле наследника престола, мы покинем горный замок, чтобы повидаться с государем, его отцом, я увижу прекрасную страну за горами - и вся жизнь будет похожа на пряную сказку. Я совсем забыла, что, кроме Нут, в мире есть и другие боги...