Корона, Огонь и Медные Крылья (Далин М.)

Часть 13

Откровенно говоря, уже перед самым отплытием в поход мне испортили все чудесное расположение духа. А с самого начала так хорошо шло! Я сказал замечательную речь на пристани, просто не знаю, откуда слова взялись! Все пришли в восторг, а народу собралась целая толпа. Там были мои друзья, верные священники - и тысяча, наверное, или даже больше энтузиастов и подвижников. Я даже удивился, сколько сторонников у нашего святого дела. И какие лица! Сплошное пламя истинной веры, орлы, львы! С провиантом в дорогу все вышло очень хорошо. Кое-что пожертвовал капитул, кое-что - отец, но он, просто бросил корку, чтобы отвязаться, как мне кажется; большую часть внесли купцы и цеховики. Эти просто кучу денег отвалили, как сказал умница Жерар, "лишь бы мы поскорее убрались отсюда"! Ха, какого мы нагнали страха на подлый сброд! У нас в общей сложности было семь кораблей. Три - подарок Иерарха, два - отца, и еще два - от столичных рыболовов-китобоев. Ну эти-то, последние, совсем другого сорта, откровенно говоря. Так, лоханки, на которые мы кое-как погрузили пушки - но для размаха и они сошли. У меня был чудесный флагман, военный, двенадцатипушечный, "Божья Милость", да и вообще флотилия вышла - что надо. Но, на самом деле, мы не собирались сражаться на море, так, только если кто-то из язычников сам случайно подвернется. Цель была добраться до Черного Юга, до одного из портовых городов асурийского побережья, разнести городишко в пыль, раздобыться там провиантом и лошадьми - и двинуть вглубь страны, туда, к горам, за которыми город Саранчибат и могила пророка. А по дороге устроить веселье. Отомстить поганым дикарям за осквернение святого гроба. Тем более, что пушек у них нет, пороха они вообще, вроде бы, не знают - да и какие из них, черномазых, вояки! Святой Фредерик им уже дал разок, а мы закончим - объясним поганцам, какая вера истинная, в лучшем виде. Все об этом говорили. Ах, дамы и господа, если бы вы только знали, какая там, на погрузке, в столичном порту, была чудесная атмосфера! Меня только что на руках не носили. Я сам слышал, как эти простолюдины, воспламененные идеей, говорили, что я буду новым святым королем на нашем престоле - не говоря уж об аристократах из моей свиты: они умели думать широко и считали, что за мной будущее. Мне только одно портило хорошее расположение духа - этот братец Доминик, шпион поганый. Таскался за мной, как тень. Книжки ему нужны, бумага ему нужна, чернила ему нужны! Мы куда отправляемся, воевать или писульки писать?! А скажешь ему, что Иерарх его послал, значит, дело церкви и обеспечивать всем этим барахлом - он еще и рот откроет для дерзостей: - Церковь и так много помогла вашему начинанию, ваше высочество. Приходилось отвлекаться на всю эту чушь. Но я точно знал, что избавлюсь от этого Доминика, лишь только момент придет. Придумаю, как. При моей особе и без сопливых был отличный священник, брат Бенедикт. Представляете, дамы и господа, святой наставник его прихода написал письмо Иерарху - и Бенедикта официально благословили в дорогу. Я уверен, он сам вызвался. Вот это я понимаю - сильный, храбрый, добрый монах, действительно, святой жизни, а не мразь, которая там, среди свиты Иерарха, Бог знает, какими гнусностями сделала карьеру. Я ужасно радовался, что хоть один священник при нас будет настоящий. К отплытию мы с братом Бенедиктом так воодушевили людей, что они с нами - хоть на Черный Юг, хоть в преисподнюю, повсюду были готовы. Я бы перед самым отплытием избавился от Доминика, этой вши докучной - но провожать прибыли отец и сам Иерарх, в резиденции ему на старости лет не сидится. Представляете, ведь притащился же сюда за восемьсот миль, через пролив - не лень было! И только для того, чтобы уже совсем напоследок еще разок меня попилить, чтобы я себя не забывал. Вдруг я невнимательно читал его письмо, как можно! Пришлось демонстративно взять этого его любимчика - ну и хорошо, думаю. Гаденыш сам виноват. Остался бы дома - был бы целее. Иерарх еще говорил, что я, мол, должен возлюбить все, оставленное дома - ибо, в сущности, иду сражаться за... ну, за это самое. За оставленное. Звучало хорошо, я не спорил. Я, вроде бы, действительно собирался за все это сражаться, но уж не жалел ни о чем, ни капли, ни на грош не жалел. Ни о братцах, которые жали руки и желали удачи таким тоном, будто действительно хотели моей удачи, ни об отце с его "помолчите, Антоний!". Ни о своих бедных вдовушках, которые разливались белугами. Все это мне так надоело, что я и думать о милой родине не хотел. А если мне и было горько что-то оставлять, так это Бульку. Она сидела у ног Эмиля, поскуливала и так глядела на меня и на море, будто все-все понимала. Я бы ее взял, но думал, что будет смертельно обидно, если недосмотрю - и убьют мою собаку. Пришлось оставить ее Эмилю... а он и рад, зараза. Но это все сантименты. Все равно наши семь кораблей отплывали, как лебеди, под благословения, пение монастырского хора и радостные вопли горожан, которые, кажется, образумились и тоже прониклись, потому что искренне желали нам счастливого пути. У нас на палубе брат Бенедикт жег благовония в походной курильнице, пел басом и давал всем желающим приложиться к Всезрящему Оку Господню и Длани, Животворящей И Карающей. Все чуть-чуть хлебнули, конечно - на радостях, на удачу, только что портки с парусами не путали. Очень веселились. Только этот гаденыш Доминик сидел на бухте каната трезвый, злой какой-то, зыркал на всех и думал всякий греховный вздор. Никакого Божьего света от него не исходило. Тогда я и подумал - не такое уж он и духовное лицо, хоть и любимчик Иерарха. А раз так - пусть пеняет на себя, ха! Плавание прошло не то, чтобы весело, но не так уж и скучно. Никто из чужих в море не попался. Было бы забавно, конечно, потопить какое-нибудь языческое корыто, но если нет, так уж и нет. Господня воля. На самом деле, плебсу, вероятно, было гораздо скучнее, потому что места в кубрике и на команду-то еле-еле хватало. Как они там теснились - уму не постижимо. Как селедки в бочонке, ха! Спали по очереди. Так что развлекались, конечно, выпивкой. Рома и вина оказалось вполне в достатке. Дорога не такая уж дальняя, никто это добро особенно не экономил, а пожертвовали его изрядно. Брат Бенедикт сначала пытался проповедовать о вреде пьянства, но потом ему тоже налили - и он так и не просох до самого берега. В общем, трезва была только команда. Капитан флагмана оказался типом не то, чтобы неприятным, но слишком надменным для плебея. Ему не понравилось, что матросы пьют с солдатами - и он разом пресек это дело. Попросту велел обвязать пьяных под мышки веревками и швырнуть за борт на четверть часика. То еще развлечение! Из пятерых один утонул - а остальные, глядя на это, призадумались. Я ему не мешал. Матросы и должны быть трезвыми, иначе мы до земли никогда не доберемся. Уморительно, как эти бедолаги пялились на солдат с завистью, облизывались, а присоединиться не могли! Впрочем, я подумал, что на суше они наверстают свое. Кое-кто, конечно, спьяну принялся выяснять отношения... но это так, по мелочи. До поножовщины не дошло: брат Бенедикт им все-таки хорошо внушил, что мы направляемся на святое дело, а не как-нибудь. Нечего размениваться на ерунду. Но смешнее, что наш драгоценный братец Доминик, который так ни капли и не выпил, все-таки нарвался - мне даже не пришлось самому все это начинать. Вечерком, вторая неделя плаванья уже шла к концу, я сидел с баронами в каюте и играл в фишки-шарики. Ставки делали пустячные, но все равно приятно, что везло, даже если всего на золотой - дело-то не в золотом, а в самой игре, да и примета хорошая. Мои приближенные, конечно, не ром хлестали - у нас было вино с Побережья, из черного винограда, тридцатилетнее, настоящее королевское вино. Подарочек батюшки моей покойной невестушки. Мы, конечно, не нажирались в хлам, как плебеи, но чуточку выпили, и было ужасно весело. Вот тут в каюту и вломился этот Доминик. Без стука, ха! Стоило на него взглянуть, как стало еще веселее! Кто-то его, как следует, приложил по физиономии - синяк во всю скулу. Рукав от балахона отодрали напрочь, на плече царапина. И глаза бешеные. Красотища - такое представление и комедианты не покажут! - Ах! - говорю. - Вы, что же, дрались, слуга Господень? Не может быть! Что скажет его святейшество? Разве это сочетается с вашим саном? Какой позор! Он подпер дверь спиной и высказался - очень стараясь при этом не задыхаться: - Ваше высочество, брат Бенедикт пьян до бесчувствия, а ваши люди ведут себя... отвратительно. Что меня всегда ужасно радует, так это когда сама судьба наказывает такого типа. По заслугам, ха! Бароны, конечно, посмеивались у меня за спиной, но я сделал серьезное лицо и сказал - строго: - Так вы, брат Доминик, вздумали жаловаться мне на этих подвижников, готовых умереть за Господа? Стивен так фыркнул, что выплюнул вино на скатерть. А этот гаденыш на него зыркнул без малейшего благочестия, злобно. И уставился на меня. А я сказал: - Ты что тут стоишь?! Ты кто, штатный фискал или монах, а, Доминик? Твоя служба - обращать грешников к добру, так вали, обращай! - и кто-то из баронов свистнул, как гулящей девке. Он, клянусь Господом, чуть не разревелся! Только злость помешала. Сжал кулаки, повернулся на каблуках и вышел. Альфонс свистнул ему еще разок - за дверью его, похоже, дожидались. Я со смеху чуть не помер! Когда все отмеялись, Жерар сказал, все улыбаясь: - Ваше прекрасное высочество, ваши волкодавы же его размотают на нитки! А язык неверных больше никто не знает... - Да и плевать нам на их язык, - ответил я. - О чем нам с ними беседовать! А Жерар, все-таки умный парень, как я считаю, грустно сказал: - Но ведь война, ваше высочество. А если понадобится допрашивать пленных? Или читать чужие донесения? Придется помешать солдатам веселиться... Альфонс икнул и сказал: - Точно, ваше бесценное высочество. Как бы нам не пришлось отвечать перед Иерархом за эту сволочь! Тоже мне монах, духовной кротости - ни на хвост свинячий! Ладно, вышли. Заглянули в кубрик - картина! Я подумал - задержаться минут на десять было бы еще смешнее. Даже хотел тихонько постоять в сторонке, пока... ну пока ему окончательно мозги не вправят - но тут Жерар заорал на весь океан: - Принц идет! Эти двое, которые гаденыша держали, отшвырнули его в сторону, как паршивого котенка - сделали вид, будто ничего дурного не имели в виду. И все вокруг, пьяны или нет, но приняли благочестивый вид. Я сказал: - Ай-яй-яй, кто же так ведет себя с духовным лицом! Это же совсем, клянусь честью, нехорошо! Орел с Оком Господним, выколотым на бицепсе, ухмыльнулся и сказал: - Да какое он духовное, ваше прекрасное высочество! Сам напросился... - смешно смотреть, как такой волкодав виляет хвостом и оправдывается. - Вы, прекрасный господин, слишком уж милосердны! - Ребята, - сказал я отеческим тоном, - разве это способ учить добру, а? Они, конечно, тут же догадались, какой способ лучше, ха! Вытряхнули его из остатков балахона и вломили, как матросу, куском просмоленной снасти, завязанной в узлы. Что ж, тоже вышло забавно! Я хотел их остановить, когда гаденыш начнет орать, но он оказался такой злобной и упрямой сволочью, что молчал до упора. Мне пришлось-таки вмешаться, когда стало похоже что он вот-вот сдохнет. Может, и зря. Зато потом, уже до самого берега, этого Доминика было не видно и не слышно. Брат Бенедикт мне говорил, что еще пытался заботиться о его душе, наставлял насчет смирения, но гаденыш есть гаденыш. Как был упрямым злыднем, так и остался. И на глаза мне не попадался до самого берега. А каков был берег, дамы и господа! Я сам просто очаровался этим местом: такой милый зеленый бережок, так тепло, такое солнце... Здесь было так красиво - я даже не ожидал, что может быть настолько красиво. Красивее, чем на любых картинках. Океан весь играл солнечными пятнами, как живой, но берег-то был еще живее. И я точно решил, что Асурия мне подходит. Что я ее, может быть, вообще возьму себе. Потом. Когда моя армия согнет этих поганых язычников в бараний рог. Обращу тех, кто выживет, в истинную веру, прижму покрепче - и такая веселая жизнь пойдет... У меня даже дух захватило от этих чувств, похоже было на влюбленность - ну, знаете, в какую-нибудь очень хорошенькую и очень капризную, с которой, точно знаешь, что намучаешься, но вся суета стоит ночи. Я впервые понял, что ту корону, которой дома ждать-не дождаться, теперь можно и по боку. Ах, Господи, твоя воля! Я подумал, какая у меня тут будет корона, какая земля, какие сокровища - нет, это была удачная мысль, насчет похода! Господь внушил, Господь! Первый же город мне очень приглянулся, прямо как пирог на столе. Издали он был не белый, как я привык, а ярко-красный, почти оранжевый. На зеленом. С этими корабликами на синей воде, совсем как игрушки - две щепки и парус. Картинка. Этот город был весь из башен и стен, но не похож на крепость - хрупкий какой-то, будто из вафель. Мне на минуту даже жаль стало его рушить, но тут представилось, что под этими вафлями - золото, груды золота, а дальше за ними вся эта чудесная земля, которая будет моя - и всю эту блажь как рукой сняло. Так что я приказал открыть огонь со спокойной душой.