Корона, Огонь и Медные Крылья (Далин М.)

Часть 33

Я потом сам удивлялся, как это умудрился не испугаться. Но, услышь, Нут, не испугался ни капли - взбесился. Это меня господин испортил. Если с рабом все время разговаривать, как со свободным, да еще все время называть его бойцом - то даже такой, как я, заберет себе в голову, что он боец. Когда эти твари появились из-за поворота дороги, у меня даже дух захватило от злости: мы что ж, выбрались с серого берега живыми, чтобы зверюги нас сожрали? Яблоня ахнула: - Какие мерзкие! - а я усмехнулся, как Рысенок, и сказал: - Они, госпожа моя, нас не видят. А если увидят и нападут - здорово пожалеют. И Молния огрела меня по спине ладонью, в виде поощрения. - Да, - сказала, - бесхвостый, это ты отлично выразил. Но нам с тобой все-таки хорошо бы перенести Яблоню с малышом через ущелье на крыльях. - А я? - возмутилась Пчелка. - А ты доберешься пешком, - отрезала Молния. - Я тяжелая, - сказала Яблоня. Мы не послушали - попробовали. Я же не хуже Молнии помнил, как Месяц и Мрак перенесли нас через пропасть куда пошире этой, легко-легко - только мы не учли, что у мужчин крылья шире и силы гораздо больше. Молния Яблоню даже от земли не смогла оторвать. Я ее поднял, на половину роста примерно - но напрягая все силы и на короткое время. И из всего этого выходило, что даже вдвоем мы ее через ущелье не перетащим - вместе разобьемся. А рисковать у нас никакого права нет. Яблоня улыбалась, хотела нас утешить: - Да они и не смотрят, - но когда мы стали тихонько пробираться дальше, эти исчадья нас все-таки учуяли. Пчелка заорала, как ошпаренная кошка, и понеслась куда-то, не разбирая дороги, а Яблоня просто замерла на месте, когда такая тварь - железный богомол в два человеческих роста - повернулся и пошел в нашу сторону. Мы с Молнией переглянулись - и я как закричу: - Госпожа, беги, беги! - и взлетел. Еще успел заметить краем глаза, как Яблоня побежала прочь по тропе. Я подумал, что их надо взбесить и увести. Может, удастся так, что они в пропасть сорвутся и разобьются, может, мы им глаза выцарапаем, но главное - взбесить, чтобы они про Яблоню забыли. И крылья меня слушались, как никогда. Я ни разу раньше так здорово не летал. Молния сразу на них накинулась - и я вцепился в башку одному. Думал, глаза у них твердые, а они оказались не тверже печеного теста - сразу подались под когтями. Я дернул - и почувствовал, что у меня много всякой дряни осталось на когтях. Я и обрадовался: так ему, гаду! Не слишком-то опытный я солдат, честно говоря. Я остерегался, чтобы он меня кусалкой не ухватил, а про лапы забыл. А он меня лапой достал. Помню, ветер в ушах свистнул - и я еще услышал, как шмякнулся об камень и как кость хрустнула. А потом стало больно, жутко больно - и темно. Темнота рассеялась мало-помалу. Вокруг было смутно как-то, серо - медленно, будто во сне. Я, вроде бы, сидел в траве - или не в траве, а в чем-то типа пепла, сером... Ничего толком не рассмотреть, но впереди что-то блестит, тускло, как старое зеркало. И я понял, что это - река. Убил меня гад. Но мне это было вовсе не страшно и не удивительно. Тупо как-то, безразлично. Понятно, что надо встать и идти, будто это приказал кто-то, но вставать не хочется. И ни о чем не думается. Так я сидел, сидел - время тянул, будто мне тот же голос сказал, что назад пути не будет, если пойду - не знаю, долго просидел или нет. Показалось, что Молния меня звала, голос откуда-то издали, вроде как с того берега или из-под воды, мол, иди ко мне, бесхвостый, здесь хорошо, вот увидишь - но я так и не пошевелился. Мне надо было про кого-то вспомнить - и никак не вспоминалось. И тут по окружающей серости светлый лучик пролетел. Мне послышалось, как собака лает - но я понимал, что никакая это не собака, а Сейад, и что это хорошо. Защищают меня. И рядом из ничего появилось что-то светлое, теплое - только не рассмотреть, что именно. "Ты что, - хотел я сказать, - такое?" - но не сказал, потому что не мог рот раскрыть и губами двинуть. А светлое догадалось. "Я, - отвечает, - Яблоня, - звука в серой хмари нет никакого, но все понятно. - Одуванчик, - говорит, - милый, очнись. Не надо тебе туда, возвращайся в мир подзвездный, там - жизнь, тебя там любят..." Я ее узнал сразу, поверил и сделал движение, чтобы встать и пойти за ней. Но тут из-за реки целый хор бестелесных голосов завел, как песню: "Ты живая, возвращайся к живым, не смущай умирающих. Тут нет страстей, тут нет боли, тут покой - а ты зовешь его в мир скорбей и потерь. Дай ему отдохнуть, живая женщина - возвращаться ему незачем". А Яблоня грустно сказала: "Разве тебе незачем возвращаться, Одуванчик?" - и я все вспомнил окончательно. "Нет, - говорю. - Мне надо вернуться к тебе, госпожа. Мало ли, что с тобой еще случится - Сейад-то сдругого берега лаяла, близнецы теперь тоже там, некому тебя охранять. Ничего, свет души моей, я вот сейчас соберусь с силами и встану". Те, бестелесные, мне, помню, еще много чего говорили. Не спеши, мол, говорили, потом родишься здоровым и целым - зачем тебе возвращаться в тело калеки, мало того, что раскромсанного, так еще и переломанного. Больно будет, говорили, и смысла нет. Но все это они врали. Смысл был. Встать было очень тяжело, потому что не очень понятно, как вставать, если тела не видишь - но Яблоня мне как-то помогала, и я, в конце концов, встал и пошел. Спиной чувствовал, как река удаляется. И чем дальше от нее уходили, тем было тяжелее. А потом вдруг стало ужасно больно. И рука у меня болела, и голова болела, будто в ней в барабаны били, и все тело так болело, что вздохнуть было трудно. Но я понял, что могу открыть глаза - и увидел настоящий свет. Солнечный. Высоченные горные небеса. И Яблоня поцеловала меня в щеку, как Огонька целовала. Она была настоящая, плотная, с заплаканным усталым личиком, вся в солнечной пыли - и я, кажется, даже улыбнулся. Потом все равно заснул или впал в забытье, но хорошо помню - я вышел в мир подзвездный, когда госпожа моя меня позвала. И ни разу потом не пожалел. Когда я в следующий раз проснулся, вокруг уже были роскошные покои, а я лежал на широченной постели - впору важной особе. Никогда в жизни я тут не был. В этих покоях оказались Керим, Яблоня с младенчиком и девушка-птица, незнакомая, но лицом похожая на Молнию - и они все так обрадовались, что я глаза открыл. Меня просто в жар бросило, то ли от стыда, то ли от удовольствия. В жизни со мной никто так не возился. Керим меня поил своим травником, Яблоня говорила всякие милые вещи - какой я отважный и сильный - а девушка усмехнулась, как Молния, и принесла мне горного меда с молоком. Мне совершенно не хотелось плакать, но слезы, почему-то, сами потекли. И тут пришел Ветер. Мой господин - на этом берегу, ага. Он был совершенно живой, в дорожной одежде, веселый - и сел на ложе рядом со мной. Надо бы было поклониться - царь к рабу не приходит ни при какой погоде - но нельзя же кланяться лежа! Я смутился и перепугался. А Ветер сказал, посмеиваясь: - Моя бабка, госпожа Алмаз, приказала тебе уши проколоть, Одуванчик - а ты не носишь серьги. Это неправильно. Господин на такой важной должности, как смотритель государевой темной стороны, должен носить золотые кольца с гранатами - это древний обычай. - Государь, - говорю, еле с духом собрался, - я ради тебя и Яблони буду надевать все, что хочешь. А Ветер вдруг стал серьезным и погладил меня по щеке. - Мальчик, - сказал, - у тебя совершенно особое положение. Забудь, что был рабом - тебе обязан царь. Никакие древние традиции нам с тобой не указ. Слушай иногда, что говорим мы - я и Яблоня - и довольно. Я хотел его руку поцеловать, но сил не было приподняться. А государь вытер мои слезы своим рукавом и вышел. И Яблоня начала мне все рассказывать. Я, оказывается, долго провалялся между мирами. Эти покои - это был Гранитный Клинок, дворец птичьего царя. Государь Ураган принимал Ветра с Яблоней у себя. Птицы - да и мы тоже - очень сокрушались, что Молния погибла. Похоронили ее на горной вершине, в леднике, где усыпальница птичьего королевского рода, с большими почестями, как царицу и воина - но у меня все равно душа болела. Ураган предлагал Ветру взять в младшие жены незамужнюю сестру Молнии - ту девушку-птицу, которая была с Яблоней, Радугу - но Ветер отказался. Сказал, что не хочет разбивать ее женскую судьбу, и что у него теперь до смерти будет одна женщина. По северному закону - и Нут так хочет. Ураган не стал настаивать. Птицы заключили с людьми настоящий братский союз; Теснина Духов теперь считается частью земель Ашури, под охраной войск Ашури - за то, чтобы никогда не делать птиц рабами. Это был первый закон, который Ветер принял, как царь. Мы с Яблоней и Огоньком жили в Гранитном Клинке, пока Ветер разбирался со своими родичами-людьми, которых всегда называл "скорпионами". Никогда раньше никто из рода Сердца Города не устраивал таких перемен во всех дворцовых делах, как Ветер. К примеру, вместо того, чтобы убить Орла тихо, ядом, Ветер вызвал его на бой, как претендента на трон - и убил у всех на глазах. Это было как казнь предателя - и много кто потом говорил, что Орел умер поделом. Туман хотел уехать куда-то в горы, но Ветер его не отпустил. У них были странные отношения - не плохие и не хорошие; через некоторое время Ветер даже прислушивался к советам Тумана, но то, что тот хотел жениться на Яблоне, когда Ветер умрет - так и не забыл. Поэтому Туман навсегда остался в подозрении и под присмотром. Июль присягнул Ветру на костях Нут. Потом он стал послом и ездил даже в город Саранджибад; говорили, что посол он отличный, блюдет интересы Ашури истово - и никому, никогда не удавалось поймать его на лжи. Июль всегда врал, как другие дышат. Непринужденно, ага. Анчар то ли отравился в день поединка Ветра с Орлом, то ли его отравили. Я думаю, он сам отравился - потом говорили, что он всегда был сторонником Орла и что к убийствам в ночь смерти государя Барсенка основательно приложился - чтобы выслужиться. Когда хоронили Анчара - никто, даже его жены, и слезинки не проронил. Зато Полдень, который откровенно заявил, что поведение Орла ему не нравится, стал торговым советником Ветра. Это всех удивляло - но, по-моему, Ветер с Полднем никогда друг друга по-настоящему не ненавидели, иначе у них не вышло бы так легко договориться. Пчелку Ветер при себе не оставил. И при Яблоне не оставил. Хотел отослать к родителям, но потом сжалился и подарил северянину, которого прозвали Жеребцом; этот северянин был солдатом Антония и остался у Ветра на службе с несколькими своими друзьями - стрелять из пушек. Антоний вошел в легенду, как ему и хотелось. Говорили, что в солнечный полдень, на карнизе в Теснине Духов, напротив Демонова Трона можно увидеть на каменной плите тени Антония и монаха, и что это - хорошая примета. Я долго болел; мои ребра и рука никак не хотели срастаться, а когда срослись - летать все равно было тяжело. Пришлось учиться заново - меня опять учил Керим, он говорил, что я его лучший ученик. Меня считали вольноотпущенником и смотрителем темных покоев царя, но на самом деле я навсегда остался слугой Яблони. Она меня любила, а Ветер разговаривал со мной, как со свободным человеком; ничего мне было больше не нужно, если широко смотреть. А Яблоня снова забеременела в первую же ночь, проведенную с Ветром в Гранитном Клинке. Ее второго сына назвали Громом... ее третьего сына назвали Севером, а ее четвертую и единственную дочь - Лисичкой, в память о Сейад. И Ветер снова нарушил обычай, воспитывая своих детей так, что им и в голову не пришло друг друга ненавидеть. Когда они подросли, то, о чем все потихоньку догадывались, стало просто в глаза бросаться. Огонь спокойный парень был, чуточку мрачный - ну уж так, природной мрачностью, кровной - для дома Сердца Города. Такой... тихий, как все очень сильные люди. Как задремавший подземный огонь - имя как влипло. Вылитый государь, в общем - только лицо светлее. А его любимый брат Гром - совсем другое дело; как государь говаривал, "помесь скорпиона с засухой". Огонь, сколько я помню, и младенцем не плакал - так, похныкивал чуть-чуть, если что-то не по нем - а Гром закатывался до воплей, кулачки сжимал от ярости, когда еще и говорить не умел. И потом, когда вырос - к нему под горячую руку никто не совался: все на пол летело. Подросли - Огонь одевался, как солдат, волосы остриг, лишь бы в глаза не лезли, а Гром носил косу до пояса и длинные серьги, форсил, как мог. Как Молния в свое время. Небо и земля. Государь еще говорил: "Старшего ты мне от себя подарила, а среднего - от Молнии", - и Яблоня не спорила. И Яблоню царевичи любили истово, но тоже по-разному. Потом уже Огню и в голову не приходило ее сравнивать со своими женщинами, и женщин у него было предостаточно - а Гром, когда встречался на Холодном Мысу с северянами, влюбился там в северную аристократку, ухитрился ее украсть и она стала его единственной женой, хотя обычно парни с таким норовом кидаются во все тяжкие. На переговоры с северянами это, почему-то, дурно не повлияло. Польстило, ага. Но с северянами Север больше общался, он же и к северному царю ездил - как внук и как дипломат. Север на Яблоню был похож больше, чем на государя - если бы не хвост, так и не выглядил бы, как птица. Из всех братьев - самый светлый, даже волосы, не то, чтобы белесые, как у Яблони, но и не черные; ржаная солома. Его-то никому и никогда не удавалось вывести из себя. Северная ледышка, ага. Пока царевичи были детьми, я проводил с ними столько времени, что даже представлял себе тайком, будто они - мои дети тоже. Обнаглел, ага. Но они так слушали наши с Яблоней рассказы - про странствия, про город теней, про Горы Нежити... особенно когда подросли, начали улетать из замка - и узнали, что все это правда... Они меня любили, вот что. И я не чувствовал себя песком бесплодным - из-за царевичей, из-за Яблони. В детстве они, бывало, иногда ссорились до драки - но больше, чем на час им ссоры не хватало. Никогда, услышь, Нут, никогда, ни одной минуты по-настоящему не враждовали. Впрочем, они же были птицы-полукровки, а не люди. Все изменилось, люди в те времена перестали бояться птиц, а птицы - сторониться людей. Границы Ашури охраняли птичьи патрули, а в приморских городах выстроили такие штуки, которые я никак не могу запомнить по имени: они есть у северян, они нужны для защиты с моря, там стоят пушки и живут солдаты. А Лисичка, когда была малюткой, только мне позволяла заплетать ее чудесные косички. Да и сейчас она верит моим рукам больше, чем любым другим - ведет себя, будто я ее родич. Ей скоро замуж: сватался царевич птиц, брат Молнии, Утес. Лисичка, говоря о нем, робеет и улыбается... хочу сердечно, чтобы они были счастливы, но все равно жаль расставаться. Лисичка удивительно похожа на Яблоню в юности - только личиком темнее и строже. Тоже любит голубой цвет - и волосы вьются ягнячьими колечками, всегда выбиваются на висках. Ветер так никогда и не научился сидеть на троне в пещерном зале, в золоте с ног до головы, с церемониальной прической и наклеенной бородой. Жители Ашури часто видели своего царя в небе; мир сильно изменился... я думаю, он стал лучше. Когда я сижу у ног Яблони в висячем саду Гранатового Дворца и смотрю на далекие горные вершины, а госпожа моя гладит меня по голове, как когда-то - мне кажется, что я счастлив...